Автор: В четвертой публикации из цикла «Особенности национального перевода» отец Виктор Жук, SJ продолжает рассматривать Синодальный перевод Евангелия от Иоанна. Что значит, что Слово “обитало” с нами? И где повторяется вопрос “Что ищете?”, заданный Иисусом Андрею и Иоанну при первой встрече?
Слово, разбившее шатер
Евангелие от Иоанна начинается с так называемого «пролога», т.е. с поэтического вступления в форме гимна, в котором торжественно провозглашается Воплощение Предвечного Бога-Слова (Ин 1,1-14).
Как известно, поэтические тексты особенно сложно переводить на другие языки. Синодальный перевод в случае с прологом четвертого Евангелия (как, впрочем, и вообще) довольно верно следует правилу «буквально, насколько возможно» и даже в какой-то степени сохраняет ритмичность гимна.
Не вдаваясь в подробный комментарий, обратим внимание лишь на одно слово в гимне, которое без пояснения теряет в переводе всё богатство заложенного в него смысла. В стихе 1,14 написано: «И Слово стало плотию и обитало с нами». В оригинале здесь стоит глагол ’eskḗnōsen, изначальное значение которого – «разбить, поставить шатер» или же «жить в шатре». Существительное с исходным корнем – skēnḗ – означает именно «шатер, палатка». В лексиконе Синодального перевода, слово «скиния», взятое из церковно-славянского языка, является транскрипцией этого греческого термина. Этот факт подводит нас к тому, почему евангелист Иоанн здесь использует именно это слово: скинией (евр. miškan) в Ветхом Завете назывался тот «шатёр собрания» (или «встречи»), который было велено соорудить Моисею для хранения Скрижалей Завета, находившихся в Ковчеге Завета. В этом же сооружении происходили встречи Моисея с Богом (ср. Исх 33,9); только он имел право входить туда, и только ему особым образом являлся Господь. Над скинией являлась Слава Господня в виде облачного столпа.
Итак, когда автор четвертого Евангелия использует такой специфический глагол, он перенимает ветхозаветный образ для того, чтобы указать, что отныне «местом встречи», где является Божья cлава, где Бог выходит навстречу человечеству, становится Единородный Сын Божий, ставший человеком. Евангелист Иоанн на протяжении всего рассказа также при помощи других символов показывает, как ветхозаветные прообразы исполняются в Иисусе (см., например, аллюзию на лестницу Иакова в Ин 1,51). Это, конечно же, не означает надменного отношения к тому, как Бог явил себя в истории Израиля, а наоборот позволяет раскрыть полноту замысла истории спасения, кульминация которой – жизнь и Пасха Христа.
Рассматривая этот стих, стоит обратить внимание на еще одну трудность перевода, которая в данном случае касается не только Синодального перевода и не только русского языка. Дело в том, что системы времен глаголов в разных языках не точно соответствуют друг другу (все, кто изучал английский в школе, помнят, как present perfect continuous поначалу не хотел помещаться в привычной системе восприятия грамматического времени). Дело обстоит еще сложнее с древними языками. В древнееврейском, например, при помощи одной и той же временной формы можно выразить и прошлое, и будущее. Вернемся к нашему глаголу ’eskḗnōsen, который имеет форму аориста, указывающего, как правило, на законченное действие в прошлом и поэтому переводимого глаголом прошедшего времени. Однако один из возможных способов употребления этой формы – это так называемый ингрессивный, или начинательный аорист, т.е. такое действие или состояние, которое началось в какой-то момент в прошлом, но длится и по сей момент.
В русском языке подобное явление можно проиллюстрировать значением глагола «стал»: хотя он относится к прошлому, но может указывать на то, что продолжает быть актуальным в смысле действия или состояния (и здесь еще раз вспомним present perfect continuous в английском). Именно в таком смысле стоит воспринимать значение ’eskḗnōsen у Иоанна: Предвечное Слово «разбивает шатер», селится среди людей, приходя в этот мир в конкретных исторических обстоятельствах, но, возвращаясь к Отцу, Сын Божий не перестает пребывать среди своих: «Вот, я с вами во все дни, до скончания века», как выражает эту истину евангелист Матфей (28,20).
Возможно, такие грамматические нюансы покажутся излишними тонкостями, однако в некоторых случаях они имеют значение для более верного восприятия библейского текста и той истины, которую он несет для нас.
«Что ищете?»
В первом диалоге Иисуса с учениками в четвертом Евангелии Господь обращает к Андрею и его товарищу вопрос: «Что ищете?» (Ин 1,38). В Синодальном переводе эти слова звучат как «Что вам надобно?»
Глагол zētḗō обозначает прежде всего «искать», а в переносном смысле – также «желать, хотеть». Перевод при помощи слова «надо» не отображает той динамики, которая заключена в этом глаголе. «Искать» подразумевает активные действия, направленные на восполнение какого-то недостатка, а еще прежде – осознание, что чего-то мне не хватает. То, что именно это слово звучит у Иоанна в первой фразе, обращенной к будущим ученикам, не случайно. Оно подразумевает вслушивание в себя, признание собственной недостаточности и необходимость встать на путь активного и сознательного поиска, который подразумевает преодоление трудностей, не исключает ошибок. Можно сказать, что Иисус евангелиста Иоанна при помощи этого вопроса указывает в первую очередь не на приходящее извне откровение (которое кому-то может показаться навязанным), а на жажду, заключенную в самом человеке, которую пришел удовлетворить Иисус.
В четвертом Евангелии эта фраза перекликается с другим эпизодом, где снова звучит тот же глагол в вопросительной форме. Марию Магдалину, пришедшую ко гробу и не нашедшую тела Распятого, неузнанный ею Воскресший Христос спрашивает: «Кого ищешь?» (20,15) Вновь Иисус обращается к той жажде, к той пустоте, которую Мария ощущает, и здесь, в конце Евангелия, становится очевидным, что это жажда не по чему-то, а по Кому-то. И также здесь для читателей звучит приглашение осознать собственную жажду и выйти на активный поиск той Истины, которая приняла человеческую форму.
Если вернуться к первой встрече Иисуса с будущими учениками (Ин 1,35-40), интересно обратить внимание на идентичность товарища Андрея, неназванного по имени. Традиция с самого начала идентифицировала его с самим Иоанном, автором Евангелия – «учеником, которого Иисус любил», свидетелем смерти Господа и первым поверившим в Его воскресение. Уважая и не отрицая эту традицию, мы можем увидеть в анонимности этого ученика иную возможность для читателя, а именно – приглашение занять место ученика в этой сцене и провести этот день с Иисусом.
Примечательно, что евангелист не делится деталями того, как именно выглядел тот день с Господом – и также этот факт можно расценить как предназначение евангельских сцен для созерцания читателями, т.е. возможностью войти в них, при помощи воображения увидеть, как Евангелие становится живым в их реальности. Вера подразумевает живую связь с Господом, и Его Слово выступает как посредник для такой встречи.
о. Виктор Жук, SJ
