"Дышать двумя лёгкими". Памяти Анны Грешных, OPs (24.01.1976

30 дней назад отошла в Дом Отца Анна Николаевна Грешных, прихожанка московского Кафедрального собора, ученый, преподаватель, человек столь же разносторонне развитый, сколько цельный, наложивший отпечаток на путь многих людей как в Католической, так и в Православной Церкви. Воспоминания родных, друзей, коллег и учеников Анны Николаевны собрала Ольга Хруль в рамках цикла “Церковь с человеческим лицом”.

«Да откроет ей Господь врата рая, чтобы она вернулась в ту Отчизну,
где нет смерти и есть вечная радость».

“Она интересовалась всем”. Анна в воспоминаниях матери, Галины Николаевны Грешных

Аня родилась в очень любящей семье, где была жива моя мама, её бабушка. Я выросла в семье, где были и бабушка, и дедушка, это была война. Мы жили в Москве всю войну.

Когда родилась Аня, бабушка была пенсионерка, но сразу ушла с работы и всю свою жизнь посвятила Ане. Папа у нас жил в Петербурге. Аня росла со мной и с моей мамой. И с большим количеством моих друзей в доме. Ребёнком она была очень интересным, очень серьёзным. Круг её интересов был огромным: она интересовалась философией, античностью, ходила в планетарий (туда её возила бабушка – Клавдия Антоновна). Чем она не интересовалась, так это спорт, из-за физических проблем ей было трудно. Аня выросла практически с двумя женщинами в доме. Мужчины были только друзья, мужья моих подруг.

*Мама Анны (16 февраля 1938 года, 84 года). Фото Ольга Хруль.*

Когда она стала постарше, у неё обнаружили рассеянный склероз, который не могли диагностировать долгое время, она стала ходить на костылях уже в школе, ближе к старшим классам, потом с костылей перешла на палочку. Она была очень смелым и самоотверженным человеком – другого слова не могу подобрать, потому что ходила зимой на костылях, ездила на метро в любимую физматшколу №179 (куда мы перешли в старших классах из-за профиля). Школа настолько хороша, что мы до сих пор поддерживаем контакты с учительницей русского и литературы. Школу Аня закончила прекрасно, но одна четверка по физкультуре не дала закончить её с золотой медалью, и это было причиной извинений и сожалений директора школы мне. Но университет она закончила с золотой медалью. Она закончила исторический факультет, но на двух направлениях: история и искусствоведение. Так получилось, что когда ей нравился лектор и Аня понимала, что ей эти знания нужны и важны, она узнавала, куда и когда приходить на лекции, и ходила на них. Она была страшно стеснительна, боялась всех спросить, и всё же к концу обучения она сама пошла к декану факультета (даже я об этом не знала и узнала по факту только о том, что ей разрешили сдавать сессии на двух отделениях). Настолько у неё были обширные знания, что это позволило получить ей золотую медаль и мы были счастливы! Конечно, такие успехи вдохновляют человека!

Когда она заканчивала школу, она очень хотела идти в медицинский, очень хотела заниматься и физматом, и древней историей, и историей искусств. Но университет всё же был в приоритете. Она же ещё училась в музыкальной школе, где ей говорили, что ей надо поступать в консерваторию, но это она отвергла сразу, так как этого она не хотела уже сама. Данные у неё были, и она играла для себя. Она окончила школу музыки, но не более, хотя, повторюсь, музыкально она была одарена тоже. Я всю жизнь не очень любила, когда родители расхваливают своих детей, поэтому я старалась поддерживать все её увлечения и интересы. Но она была настолько всесторонне развитым человеком! До всего она доходила сама. Огромный плюс был в том, что в нашем доме было много интересных людей, приходило много моих друзей, приносили много интересных книг, и книги покупали мы сами. Диапазон книг был невероятен: она хорошо владела математикой и физикой, древней историей и историей тоже, включая раскопки. Она же могла читать наскальные надписи. И музыка, и искусство – она интересовалась всем.

Когда она посещала в Музее изобразительных искусств КЛИ (Клуб любителей искусства, а чуть позже КЮИ — Клуб юных искусствоведов для средних школьников), она написала сценарий по древности, и их очень суровый преподаватель и многолетний руководитель Алла Сергеевна Стельмах её хвалила и поддерживала.

В течение учебного года всегда ставились спектакли: Шекспир, Мольер или ещё что-то. Его показывали родителям, друзьям. В один из учебных годов в музее был поставлен спектакль по сценарию, который написала Аня – «Ипатия Александрийская». Эта героиня была с ней всю жизнь с детства, когда искала во всех библиотеках по крупицам какие-нибудь сведения, конспектировала, чтобы потом на этих записях написать сценарий, и гораздо позже Аня задумывала написать научную книгу о ней.

Студенты, прослушав курс её лекций, спрашивали: а где ещё вас можно услышать? Как когда-то она сама бегала за понравившимся ей преподавателем. И приходили и слушали её лекции. Один раз я спросила у Ани разрешения присутствовать на её лекции. И я увидела, как только Аня появилась у аудитории, её сразу окружили. Она входила в толпе студентов, и лекция происходила в идеальной тишине, все слушали! Всем нравилось, как она говорила. А после лекции её снова окружили студенты.

Откуда эта потребность веры?

Cкорее всего, не я подтолкнула и вывела её на эту дорогу. Мы росли в то время, когда Церковь была под запретом. Я знаю, что мой дедушка был член партии, что он работал в газете “Правда”, и иконы, которыми венчались дедушка с бабушкой, лежали в диване (их боялись ставить наружу – так прятали). Они пережили период, когда приходили арестовывать и люди более не возвращались. Мой дедушка воевал на Первой мировой войне, четыре года был в плену в Германии, вернулся, они с бабушкой поженились, потом работал в издательстве “Правда”, был членом КПСС, так как беспартийным на такой работе быть невозможно. До революции дедушка работал в издательстве Сытина, которое впоследствии стало газетой “Правда”. Религиозного настроя не было (как ходить в церковь). Только бережно хранили две венчальные иконы и Ане их показывали, но говорили, чтобы об этом она никому не рассказывала. В комнате Ани так и стоит одна из икон. Второй нет, бабушка кому-то отдала, как я помню.

Я раньше ездила достаточно часто в загранкомандировки по работе и иногда заходила в католические храмы. Мне там очень нравилось: и архитектура, и как ведётся служба. Я не вникала особо и не собиралась что-то предпринять. Да и я была не крещена в то время (дедушка, бабушка и мама были крещены, а я – нет). Иконы хранились как память, и мы ими дорожили именно как памятью. Так вот, после поездки я, естественно, делилась дома своими впечатлениями с домашними. А потом, когда Аня начинала заболевать, ближе к старшим классам, в один прекрасный день Аня мне сказала: “Мамочка, оказывается, есть столько больных детей, и я бы хотела ездить к ним и помогать!” И она знала, куда. В конце Ленинского проспекта есть детская онкологическая больница (РДКБ), где Аня познакомилась с отцом Александром Менем и таким образом она попала в его приход, знакомилась с его окружением и потом, когда поступила в университет. Одна из верующих преподавательниц (Наталия Николаевна Трухина) в итоге стала её крёстной. Она её отвела в церковь святой великомученицы Татианы при МГУ, где Аню крестили. При разговорах в доме зашла речь о том, что она крещена, а я нет – как так может быть? И меня тоже крестили в православии (католичества на тот момент для нас не было). Потом мы стали ездить отдыхать в Европу, посещали католические храмы, нам многое нравилось, и именно то, что нравилось, мы не могли увидеть в Православной Церкви – этого не было. Но от нас же это не зависело…

Аня много общалась в Новой Деревне.

Её крёстная из университета преподавала в Сретенской семинарии. Когда Аня закончила университет, она её порекомендовала преподавателем древних языков (латыни и древнегреческого) в семинарию, где Аня проработала 20 лет. Вера шла рядом с Аней в ногу. По работе – в православии, а католичество нравилось в душе, вплоть до календаря. И в один прекрасный день Аня решила эти отношения как-то оформить. Несомненно, какую-то роль сыграло и общение с окружением: с Анной Вацлавовной Годинер, с Татьяной Красновой, то есть оказался вдруг рядом круг общения католиков. Стало видно, что у католиков возможна деятельность, о которой Анна и мечтала. Аня очень деятельный человек: ей хотелось проповедовать – это доминиканцы, ей хотелось монашества, но она не могла бросить своих студентов, хотя она в этом монашестве всегда и жила. Ей нужен был внешний статус для того, чтобы всё сошлось.

Что такое монашество в православии? Идти в монастырь. А куда она денет свою преподавательскую деятельность, которая была ей тоже дорога? Куда это деть? Когда это основная часть её жизни. А католичество даёт такую возможность, оно открывает все эти перспективы.

В 2018 году открылся День детской книги, и Аня окунулась в свою стихию: расширила приходскую библиотеку, столько вложив своих сил, да и личных финансов, и создала там библиотеку для родителей и детей – она занималась, рассказывала…

Я в сложившейся ситуации очень переживала: православие и католики. Как? Аня тоже всё понимала и не хотела никого обижать, потому что она очень любила семинарию, с душой относилась к своей работе и к семинаристам, выкладывалась. А в Католической Церкви она тоже выкладывалась безоглядно, стараясь что-то делать для людей. Мы до последнего обсуждали вопрос, как не обидеть. Мы не порвали ни с одной Церковью, Аня дышала двумя лёгкими.

И то, как с Аней простились, говорит о многом: когда отец Вадим спросил о разрешении спеть литию в католическом соборе, и она прозвучала – такого я не видела никогда в жизни! Меня трудно удивить: я много ездила за границу, встречалась со множеством глав государств, круг моего общения был огромен, и такого я не встречала никогда! В душе я смирилась, что у нас такая двойственность, но за Аню я всегда волновалась: поймут ли её? И наверное, она поняла, что для неё это хорошо: мы почитали и православие, и католичество, имея взаимное уважение. Это очень необычный случай, но он случился с нами. Её диапазон и обширность знаний и общения таким образом вывели нас на религию.

Аню всегда интересовали сакральные вопросы. В 2018 году она присоединилась к Католической Церкви, потом принесла первые и не так давно вечные обещания как доминиканская терциарка.

Я уже в достаточно преклонном возрасте, мне 85 год идёт, будучи всегда очень мобильной, стала быстро выдыхаться, всю жизнь очень плохое зрение, один глаз не видит вообще, стал пропадать слух. Для Ани мои болячки были дополнительной нагрузкой, и она меня спасала в этих ситуациях.

Аня мной потом и руководила: дала почитать катехизис КЦ. И когда мы пришли в собор, нас встретил, на тот момент настоятель, отец Владимир. Он сыграл в нашем становлении как католичек огромную роль, но вторую после Ани. Потом уже Аня меня знакомила с тем, что уже не знала я.

Я всем благодарна за то, как прошли похороны Ани. Я мысленно обращалась к ней: «Ты бы видела, сколько людей пришло тебя проводить!» Она же очень скромно и требовательно к себе относилась, была такой самоед, и мне приходилось её убеждать в обратном!

У Анны была очень хорошая научная школа доктора исторических наук, заслуженного профессора Московского Университета Ии Леонидовны Маяк (27.09.1922 – 16.12.2018). Её школа по работе со студентами была высокого уровня, только так, а не иначе.

Так сложилось, никто не делал этого целенаправленно, отец Владимир вёл Аню за руку: он принял её в католичество, много общался, пока был настоятелем, много помогал в становлении Дня детской книги, потому что без административной поддержки не сделать ничего. Аня уже болела, но ездила к нему на духовные упражнения. Он был и в Первой Градской, так уж получилось, и её вечные обещания тоже принимал он. Никто не планировал, но так получилось. И в хоспис он приходил два раза. Они очень много общались. И отпевал её тоже он. Вся её жизнь в католичестве была под присмотром и связана с ним. Он взял её за руку и до самого конца был с ней.

С отцом Мариано – он её духовник – другая история. И семинария – это совсем всё иначе. Эти дороги не пересекаются, но идут в одном направлении, идут рядом.

В семинарии было так: за ней приезжали семинаристы и везде ей помогали: выйти из дома, внизу посадить в машину (а семинария давала свою машину), они несли её на коляске и поднимали её в аудиторию и спускали. И так до последнего вздоха. Можно так сказать, что работа продлила её жизнь. Последние два-три дня она лежала и составляла расписание вперёд, хотя она уже знала, что исход неизбежен в ближайшие дни. «Я доживу до Рождества? Вряд ли». До последнего она преподавала английский, немецкий, французский. Работа помогала ей жить.

Все родители и ученики пришли прощаться с ней. Необыкновенные похороны, если так можно сказать о похоронах. Настолько служба была светлой, что люди, пришедшие проститься с Аней в горести, к концу службы успокаивались, и лица их просветлялись. Cлужба была не только светлой, но и помогающей тем, кто остался.

Я благодарна всем, кто пришёл проститься с Аней.

“Созерцать правду Божию и ею делиться”. Анна в воспоминаниях о. Павла Крупы, настоятеля доминиканского монастыря в Петербурге

Я познакомился с Анной Грешных через Анну Годинер. Меня предупредили, что она тяжело болеет и очень страдает от своей болезни. Но когда я её увидел впервые, то этому не поверил – в ней была такая энергия!

Однажды мы шли из храма св. Екатерины на Невском. Шли к кларетинам, которые живут на канале Грибоедова. Анна шла быстрым шагом, у нас был очень интересный разговор, она говорила на ходу, и я – такой “полненький” и медленный – просто не успевал!

Мне говорили, что она болеет, что у неё есть палка… Откуда же у неё такая энергия? Таким было моё первое впечатление об Анне: откуда столько силы в такой хрупкой женщине? В ней была такая удивительная энергия, которая меня поразила!

*Предсинодальная пастырская конференция, 18 июня 2022 года, Санкт-Петербург. Фото: Евгений Мартынович*

Две Анны регулярно приезжали в Петербург на День детской книги, у нас были возможности встретиться и вдоволь наговориться, и таких возможностей стало еще больше, когда Анна решила присоединиться к мирянам-доминиканцам. Я дважды встречал её на реколлекциях: в прошлом году она была ещё достаточно крепкой, а в этом году приехала уже на коляске, чтобы участвовать в духовных упражнениях мирян. Она была на всех встречах, конференциях и дискусcиях. Мне понравилась её чёткость, стремление всегда уточнить.

Есть такие люди, которые делятся своим знанием, резко критикуя и даже унижая других. А у неё было всё чётко, уверенно, без резкости, без унижения своих собеседников.

На похоронах я увидел много её студентов, и меня это ничуть не удивило, потому что у неё была преподавательская, профессорская манера общения. Студенты любят человека, который много знает и выражает свои мысли и свои мнения ясно и уважительно к собеседнику.

Анна присоединилась к так называемому третьему ордену святого Доминика, который иначе называют орденом доминиканцев-мирян. Они имеют свою собственную формацию, приносят обеты. Эти обеты не монашеские обеты, но они связывают мирян с орденом и позволяют им жить в этом мире доминиканской духовностью.

В прошлом году Анна уже плохо себя чувствовала, и мы думали, что её теряем. Её обеты принял отец Владимир Кабак, потому что в Москве не было доминиканцев, была пандемия. Таким образом, Анна стала мирянкой-доминиканкой. Для меня эта история её жизни – трогательная, потому что было видно, что этот доминиканский идеал заключается в том, чтобы созерцать правду Божию и ею делиться. Мне кажется, что Анна просто нашла себя в этом идеале, он созвучен ей, и поэтому она захотела стать частью нашей доминиканской семьи и духовности.

“Она хотела выстраивать мостики между людьми”. Проповедь отца Владимира Кабака на отпевании Анны Грешных

Дорогие братья и сёстры!

Очень сложно говорить на похоронах. Как правило, нужно молчать. Потому что, что можно сказать, когда мы осознаём, что человек, которому всего 46 лет, уходит из этого мира? Это справедливо? Нет. Однозначно – нет.

Когда родители хоронят своих детей. Это справедливо? Нет. Однозначно – нет. Это дети должны хоронить своих родителей.

И кажется одна несправедливость вокруг. Потому что в случае с Анной – обе несправедливости её коснулись.

Это справедливо, что человек долгие годы тяжело болеет? Нет.

Где справедливость?

Этот вопрос, наверное, многие из нас задают себе. И я не знаю на него ответа.

Единственное, что я могу сказать, что Господь, через эту несправедливость проходит Сам. То, чему Церковь нас учит, и в чём мы уверены, что Он присутствует в жизни человека, независимо от обстоятельств его жизни. Он присутствовал в жизни Анны в течении всех этих лет несправедливости болезни. В момент несправедливости её смерти, когда она ещё не должна была наступить. В момент скорби для всех, кто знал её. Для всех, кто общался с ней, в особенности для мамы, которая переживает этот момент. Он наверняка здесь. Он сопереживает, умирает, плачет, скорбит вместе с нами. Так поступает Христос всегда. И это причина, которая не позволяет нам сегодня погрузиться в уныние, потому что, смотря на смерть, мы не знаем, что сказать. Но мы знаем, что Господь через неё прошёл, что придал ей смысл, так же, как придал смысл терпению и страданиям. Не всегда этот смысл понятен. Он всегда однозначно очень тяжёлый для принятия. Но это то, что даёт нам луч надежды, который произрастает из веры, и то, что Христос воскрес, эту надежду очень сильно укрепляет.

Пасхальная свеча, которая горит здесь, около гроба Анны, как раз на Пасху была зажжена в этом храме, когда мы провозглашали Христа Воскресшего. Торжественным образом эту свечу зажигал наш епископ, и это свеча, которую мы зажигаем в особенные моменты (она не горит всё время). И похороны являются таким особым моментом, когда мы смотрим на Христа Воскресшего и не только надеемся, но уверены в том, что Воскресение – то, что ожидает всех нас. Это то, к чему мы идём. Это то обещание, наследниками которого мы являемся, если мы следуем за Христом.

Чтения, которые мы слышали сегодня, можно было бы сказать, выбраны самой Анной. Не потому, что она выбирала лично, но её духовный отец, отец Мариано, с которым она часто общалась, зная её, понимая её и то, что ею двигало, общаясь с нею не один год, предложил вариант чтений, потому что они показались ему наиболее близкими к тому, что Анна чувствовала. То – как она жила, чем она жила. И в связи с этим моментом похорон, в котором мы участвуем.

Евангелие от Луки (а я выбрал длинный вариант), потому что мне казалось, что Слово Божие очень важно. То, что мы слышим в этом тексте – это разочарование учеников, которые бегут, потому что они не видят надежды и не видят света. Они испуганы тем, что Христа убили, тем, что Христа распяли. Это была их надежда, их смысл жизни, они за Ним шли. Куда дальше? Некуда идти. И поэтому они бегут, прячутся. У них куча информации, которая в их головах не соединяется. Они слышали Писание, Иисуса Христа, слышали, как Он говорил, что Воскреснет. Но это не соединяется в их головах. Это не даёт результата, который мы слышим в сегодняшнем Евангелии. Потому что Христос, даже в этот момент их разочарования, боли и страха, приближается к ним, как Тот, Кто идёт радом с ними. Он не встаёт на амвон. Он не появляется в храме Иерусалимском. А Он из Иерусалима вместе с ними бежит, чтобы стать рядом с ними, в ту ситуацию, в которой они находятся – страха и непонимания. Он приближается к ним, чтобы объяснить им Писание, чтобы соединить воедино то, что не соединялось у них. То, что не получалось им собрать в кучу. Они слышат о том, что Иисуса убили, распяли, положили в гроб. Женщины приходят и говорят, что Его там нет, что Он вроде Воскрес? Ну, мало ли, что этим женщинам привиделось? Они не знают, как к этому относиться. А Господь им это всё объясняет. И смотрите, как евангелист красиво говорит: у них постепенно загоралось сердце во время пути, который они проходили вместе со Христом. И проходили они этот путь со Христом не потому, что они Его призывали или искали.

Анна была человеком, связанным с наукой, она не один день провела над книгами. Над изучением правды Божией, которая расширяет наше понимание правды мира. Позволяет смотреть на него Божьим взглядом, которым мы хотели бы смотреть. Позволяет участвовать в таинствах. Как участвовала в них Анна, когда была и в Православной, и в Католической Церкви. Позволяет видеть, распознавать Его и не терять надежду и радость своей жизни. И делиться этой радостью, в особенности со студентами, которых она настолько любила, что буквально за несколько дней до смерти (я у неё был в хосписе и общался с ней) Анна спросила у меня: отец Владимир, что вы мне посоветуете? Преподавать мне дальше или, может быть, уволиться в виду тяжести состояния, в котором я нахожусь? И смотря ей в глаза, я не смог сказать – уволиться. Потому что как уволиться? А как же делиться этой радостью знания с теми, кого Господь ставил на её жизненном пути? Как же перестать общаться с теми, кто был ей дорог, с теми, ради которых она в течение многих лет с огромным трудом поднималась, не без помощи других людей, с кровати, чтобы ехать? Открывала компьютер, который мне иногда казался тяжелее, чем она сама, и преподавать. Потому что Господь дал ей такую возможность, и она не хотела это оставлять для себя. Она не хотела прослыть мудрой, потому что умеет что-то и знает что-то. Она хотела передавать это другим и зажигать в других, делиться этой любовью, делиться этим словом по-разному видимым и по-разному представляемым. Словом, которое даёт смысл.

Иногда своим прихожанам я говорю; дорогие братья и сёстры! Вы часто просите о даре здравия! И нам кажется это очень важным. И, конечно же, это очень важно. Но зачем тебе здоровье, если ты смысла жизни своей не видишь? Если ты его растрачиваешь попусту. Если ты не пользуешься этим здоровьем во благо другого человека, в услужении другому человеку. Зачем тебе это? Для того, чтобы вот так разбрасываться им? Наверное, это не имеет большого смысла.

И у Анны не было этого здоровья. Но она ценила как раз те крохи жизни и здоровья, которые Господь ей давал, и ими пользовалась для того, чтобы служить другому человеку в той мере и в той форме, в которой она могла это делать. И это служение распространялось в различных сферах, и где-то я воспринимаю её как мостик. Потому что она служила и в Православной Церкви, которую очень любила, и в Католической Церкви, в которую вошла относительно недавно, формально, по крайней мере. Она хотела выстраивать мостики между людьми. Эти мостики основывались на знании, на огромной и богатой культуре христианства, которую мы зачастую не до конца сами знаем и нуждаемся в том, чтобы её как можно глубже познавать, чтобы не разрушать, а созидать и строить. Чтобы делать вместе. Тут и доминиканский Третий орден, в который она вступила. Если вы заметили, у неё на груди всегда был доминиканский значок, который говорит о том, что она хотела быть проповедницей. Она хотела быть той, кто несёт это Слово. И поэтому не случайно сегодняшнее чтение говорит о Слове, требующем понимания, оно зажигает, даёт смысл, И Христос, дополняющий в таинствах.

Как я говорил в начале богослужения: благодарим Господа за её жизнь, потому что, наверное, это первое, что необходимо делать. Жизнь Анны была светлой, потому что она сама наполнена светом и мудростью Божией, познанием различных сфер. Я помню, однажды она приехала с группой прихожан на духовные упражнения, которые меня попросили провести. Я задавался вопросом; что же мне говорить настолько образованным людям, собравшимся на эти упражнения. А получилось так, что я очень много слушал. Они делились тем, что Господь им давал, чем их наполнял. Однозначно, для Анны это была жизнь, наполненная поиском правды, поиском Господа, Который в этой правде, и попыткой эту правду нести всем, кого она встречала.

Чем она могла служить, тем и служила. Она не могла строить храмы, таскать кирпичи, красить, штукатурить. Это не её! Но она могла класть кирпичики знаний и углублений в правде веры и отношений с Господом так, как она способна была это делать, как Господь ей давал в познаниях разных языков, возможности читать литературу на этих языках и в способности преподавать, которой она делилась.

Просим Господа, чтобы ту любовь, о которой она свидетельствовала, Он вознаградил радостью жизни вечной, чтобы те слабости и те грехи, которые были в её жизни, были прощены, и чтобы Господь утешил её в Своём Царствии, где нет страданий, где свет и радость. Аминь!

«Она делала глубоким всё, к чему прикасалась». Анна Грешных в воспоминаниях Евгения Крашенинникова

Аня… Ну как можно что-то сказать сразу? Ведь думаешь только о том, что не сделал, где не смог понять, где проявил меньше заботы, чем надо было. И что уже не успел навсегда.

Аня Грешных делала глубоким всё, к чему прикасалась. Когда она говорила о людях, о книгах, о событиях, то они все становились намного значительнее и серьёзнее. Серьёзнее не в смысле «сурьёзности»; Аня была с прекрасным чувством юмора, ироничной наблюдательностью, меткой в словесных определениях. Серьёзнее в том отношении, что в людях начинали ярче проявляться их скрытые возможности, в книгах – неочевидные смыслы, в событиях – перспективы.

Аня была очень чутким человеком; вообще, она была тем не часто встречающимся человеком, который задаёт тебе вопросы о твоей жизни; и мало того – помнит твои ответы.

Но и рассказывать она могла прекрасно; можно было сесть, молчать и просто наслаждаться, когда она излагает мысль, сопряжённую с переживанием, перетекая из темы в тему, развивая их, привлекая культурный контекст и жизненный опыт.

А жизненный опыт у неё очень непростой был; как и вообще жизнь. И Аня не трудности преодолевала, а насыщенно жила – собой насыщала мир. А трудности… Тут даже это слово не подходит; трудности – это когда я на автобус не успеваю, а у Ани было вечное держание на плечах тягот неизмеримых.

Хорошо, должно быть, ей в Небесных обителях…

Анна Грешных в воспоминаниях Татьяны Красновой

С Анечкой я познакомилась очень давно, наверное, лет 30 назад. Она училась на отделении истории искусства Московского государственного университета, у нашего общего взрослого товарища – профессора Ольги Сигизмундовны Поповой (ныне ушедшей), которая преподавала у Ани, и мы познакомились на одном из семинаров.

Закончив университет, на какое то время мы разошлись, и долго не виделись, а потом я её увидела на «конвертике» («Конвертик для Бога» – одна из первых благотворительных организаций страны) лет десять назад и была очень рада, что она нас обрела. Анечка всегда отзывалась на всё. Пока у неё были силы и возможности, ходила сама волонтёром в детскую больницу РДКБ. Она всегда просилась к нам на все «конвертики», но последнее время болела, и я её не пустила на предпоследний наш сбор, но, Слава Богу, на последнем она была. Все радовались, видя её. Анюта всегда очень близко к сердцу воспринимала всё и была добрым и хорошим человеком! Да покоится в мире Христовом, где нет ни боли, ни слёз.

“Просто с ней всегда был Христос”. Анна Грешных в воспоминаниях Александры Грасс

Есть такие христиане, рядом с которыми слова «Христос посреди нас» обретают свой прямой смысл, и не верить им становится невозможным. Это – об А.Н.

Анна Николаевна – человек, который однажды открыл мне божественное, и никогда с тех пор этот процесс не прекращал. Он не прекратился даже с её переходом в вечность – стоя над её гробом, я отчётливее, чем когда бы то ни было, видела, что смерти нет, что жив Бог, и Им жива А.Н.

Анна Николаевна была моим преподавателем в Историко-архивном, вела у нашего первого курса историю античности. Когда я впервые её встретила, ей было чуть меньше, чем мне сейчас – 31 год.

Она никогда не говорила с нами, студентами, о Христе, но каждая наша встреча переживалась мной как иерофания. Прошло достаточно времени, прежде чем я поняла, что с А.Н. просто всегда был Христос – отсюда и иерофания.

О её достоинствах можно говорить бесконечно.

Она была удивительным преподавателем, и это знают все, кто у неё учился.

Она была удивительным другом, и это знают все её друзья.

Она умела так сочувствовать и чужому горю, и чужой радости, что слово “чужой” из этого словосочетания исчезало.

Она была человеком потрясающего интеллекта и совершенно несгибаемой силы.

Все эти слова, безусловно, и истинны, и справедливы, и будут повторены многими… Но всё же, я считаю, прошедшее время не об А.Н.

Тот, кто принадлежит Христу, умереть не может.

Дорогая А.Н.!

Я верю: то, что с Вами произошло, не смерть, но transitum.

Я видела Ваше сияние и уверена, что для Вас был приготовлен прямой трансфер в дом Отца.

Я не знала никого прекраснее Вас и никогда уже не узнаю.

Я сохранила в сердце всё, чему Вы меня научили. Ни пяди земли врагу на букву “д”. Зубами за воздух. Никогда не сдаваться.

Не говорю «покойтесь с миром», потому что знаю, что Вы и так сейчас в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, где Вам сияет вечный свет Его Лика.

Я знаю, что Вам больше не больно, не пусто и не страшно. Это нам без Вас всё вышеперечисленное…

До Встречи, дорогая А.Н.!

Как я надеюсь, что она всё же будет…

Анна Грешных в воспоминаниях Евгения Роземблюма

Анна Грешных ушла в мир иной… Мы с ней были коллегами – оба занимались античной историей. Впервые мы встретились на кафедре всеобщей истории в РГГУ во второй половине нулевых годов, когда она там преподавала, а я писал диплом (не у нее, у другого научного руководителя). И так с тех пор и повелось: хотя она была не сильно старше меня, я всегда называл ее по имени-отчеству, а она меня – просто по имени. Вторая наша встреча с Анной Николаевной была несколько лет спустя после того, как я защитил диплом, в начале десятых. Мы встретились на Жебелевских чтениях – одной из лучших (на мой пристрастный взгляд – лучшей) конференцией по антиковедению, которую каждый год проводит кафедра истории Древней Греции и Древнего Рима СПбГУ. С тех пор мы уже не прерывали нашего общения, которое, становясь то более, то менее интенсивным, очень быстро перешло из чисто профессионального – в дружеское.

Анна Николаевна занималась древнеримскими языческими культами – в частности, культами Януса и Весты. Я не буду здесь пересказывать ее статей – не место и не время. Замечу только, что учительницей Анны Николаевны была Ия Леонидовна Маяк. Если вы не знаете, кто это, то скажу кратко: назвать Ию Леонидовну звездой первой величины в отечественном антиковедении – это не сказать ничего. Иными словами, у Анны Николаевны, как и у других учеников Ии Леонидовны, была прекрасная школа. И это чувствовалось – как при чтении ее работ, так и в общении с ней на профессиональные темы.

А еще замечу, что заниматься историей религиозных верований и обрядов людей, живших за три тысячи лет до нас (VIII в. до рождества Христова был для неё ближе к концу изучаемого периода), можно только из любви. Любви к давно умершим людям, к их языку, к их культуре, любви к знаниям как таковым. Анна Николаевна не просто изучала Древний Рим – она его любила. И не стеснялась этой любви, как делают многие «серьезные» ученые. Годовщина основания Рима была для нее праздником, который она отмечала.

Когда-то – не помню, сколько лет тому назад – в кулуарах очередных Жебелевских чтений мы говорили с ней о том, как нам удается сочетать изучение античного язычества с нашей христианской верой. Анна Николаевна сказала тогда очень интересную мысль: полнота времен тогда еще не настала, но Бог готовил Свое пришествие к людям, а люди, в свою очередь, искали Бога, тянулись к Нему. И если внимательно, христианским взглядом, смотреть на древнюю религию, то сквозь всю ложь многобожия, сквозь все заблуждения язычников видна эта тоска человека по своему Творцу, эта жажда найти Его. Эта мысль, конечно, не оригинальная. Анна Николаевна здесь развила и, как говорится, «пропустила через себя» идеи Честертона (кстати, обсуждать с ней Честертона и Льюиса – это было одно удовольствие).

Анна Николаевна любила не только Рим. Она любила Санкт-Петербург – и в том числе, поэтому старалась каждый год приезжать на Жебелевские чтения. Хотя с каждым годом ее здоровье становилось все слабей, и дорога давалась ей все тяжелее, но она была на них даже в 2021-м году, меньше чем за год до своей смерти (и это при том, что чтения проходили в очно-заочном формате, доклад можно было сделать и онлайн!). Приезжая в Петербург, она почти всегда ходила в Эрмитаж. Почему? Она любила искусство, любила культуру. И как историк она всегда работала на стыке чистой истории и искусствоведения.

Но главное, конечно, – это то, как Анна Николаевна любила людей. У нее было огромное любящее сердце, в котором хватало места для всех. Она любила своих студентов – и они отвечали ей взаимностью. Честно скажу: мало, кто из университетских преподавателей может ожидать, что на его похоронах студенты будут плакать в голос. На ее похоронах – плакали. Она любила тех людей, которым помогала. Я знал, что Анна Николаевна с детства, со школы участвовала в работе кружка при Пушкинском музее, где и выросла как ученый. Но только на похоронах узнал, что благотворительностью она тоже занималась с 13-ти лет! Она любила коллег. Профессиональное сообщество умеет быть тем еще скорпионником – и Анна Николаевна не скрывала того, что однажды с ней обошлись очень жестоко. Но и рассказывая об этом, делала это с удивительной для такого разговора деликатностью.

Закончу рассказ одной маленькой историей, в которой как в капле воды отразилась Анна Николаевна, какой я ее запомнил. Четыре года тому назад она подарила моим детям набор мягких игрушек – несколько разных животных. Это были ее собственные бывшие игрушки, которые были ей дороги. Дети бойко разобрали, что кому достанется. «Я буду спать с черепахой! А я вот с ним! А я буду играть с ним, но тебе тоже дам! А я вот с ним, но иногда мы будем с тобой меняться!» Неприкаянным остался один только зеленый мамонт с удивительно мудрым взглядом пуговиц-глаз. Я сказал: «Если никто больше на него не претендует, это будет мой мамонт. Мне он милее всех». Анна Николаевна улыбнулась и призналась, что она тоже очень любила этого мамонта и что у нее его звали Нума Помпилий. Потом, после ремонта, эти игрушки на какое-то время потерялись, но снова нашлись. И с тех пор на моем письменном столе стоит подаренная Анной Николаевной фигурка мамонта, названного именем легендарного древнеримского царя.

P.S. Я ни слова не упомянул о том, что Анна Николаевна с детства была инвалидом и двигалась на костылях. Это было мое сознательное решение. Мало кому из здоровых людей удается прожить настолько насыщенную жизнь и столько успеть за 46 лет.

Анна Грешных в воспоминаниях отца Вадима Леонова, протоиерея Русской Православной Церкви, ректора Сретенской академии

Моё знакомство с Анной Николаевной произошло где-то лет 15 назад, когда она появилась здесь в качестве преподавателя Сретенской (тогда ещё Духовной семинарии). Уже тогда она использовали и костыли и палочки, но при этом передвигалась очень стремительно и была сочетанием удивительно противоречивых качеств. С одной стороны, это щупленькое тельце, кажется, где там держится душа? А с другой стороны, сильный мощный дух, который я ощутил, когда вступил с ней в диалог. Мы с ней сразу очень неформально сблизились; не как преподаватели, которые обмениваются поверхностными впечатлениями, а именно на личностном уровне. Она рассказывала, конечно, о своих переживаниях, о том, что она видит важным в учебном процессе. Я ей рассказывал о своём процессе, она интересовалась моими семейными вопросами, детьми, предлагая свою помощь, чтобы развивать их, и отчасти я этим пользовался.

Она подталкивала и вдохновляла других людей для того, чтобы мы шли вперёд, двигались. И, конечно, это сочеталось с шокирующей болезненностью её телесной природы. Это сочетание сильного духа и слабого тела для меня станет важным уроком жизни. Наверное, у каждого из нас есть периоды, когда нам очень трудно и хочется опереться, хочется, чтобы кто-то меня пожалел, кто-то подставил плечо. А этого человека – нет. И в этот момент я вспоминаю Анну и её силу духа, и думаю: “Господи! Мне трудно, а ей каково?” И когда я мысленно соотношу одно с другим, саможаление уходит в сторону. Благодари Бога за то, что у тебя есть! Потому что она не имела и десятой доли того, что тебе послал Господь. Несомненно, что её духовные, физические и телесные страдания, которые она переносила ради Христа, понимания промысла Божиего (без ропота! потрясающе!) – это великий христианский урок для каждого из нас, по крайней мере, для меня точно, который я вынес. Надеюсь, что по милости Божией Господь примет её в страдании и терпении, в христианской добродетели в Царствии Божием. Вечная ей память.

Воспоминания отца Иринея, преподавателя Священного Писания Нового Завета

Я был учеником Анны Николаевны. Она была тверда и точна; красива, стройна и риторически вычурна, как сама латынь! Невероятно строгий, мужественный человек, хотя со всеми очень изысканными, женскими манерами. Наверное, если бы она вернулась в прошлое, то была бы гладиатором. Но благодаря этому мы полюбили латынь, которая стала для нас не чужим предметом, умершим когда-то, в глубокой древности. Она стала предметом, который актуализировался здесь и сейчас, формируя мышление человека, давая ему возможность увидеть истоки средиземноморской цивилизации и языка, который повлиял на русский язык.

С ней было приятно пообщаться в кулуарах о жизни, о любви, о смерти. С ней было приятно читать древние тексты, потому что это был тот предмет и то её призвание, которые мы не разделяли. Анна Николаевна и латынь для нас были едины. Она очень любила этот предмет, Но от лица других преподавателей, которые не все могли прийти, я хотел бы сказать, что, конечно, мы все её очень ценили, любили и до последнего жаждали и стремились к тому, чтобы обеспечить все условия, чтобы она была с нами. Поэтому для нас эта утрата скоропостижная, безвременная, потому что мы всегда верим, что с хорошими людьми мы ещё когда-нибудь увидимся, может быть там, в вечной жизни. А ей вечная и светлая память.

Анна Грешных в воспоминаниях Анны Годинер

13 октября 2022 года не стало Анны Николаевны Грешных (1976-2022), моего друга и коллеги по занятиям книгами для детей и подростков. Книги эти, наряду с книгами по профессиональной деятельности, были для нее радостью глубочайшего познания человеческих отношений и радостью поделиться этими книгами с самыми разными людьми.

Последние несколько лет Анна Николаевна была одной из ведущих приходских встреч с родителями детей из воскресной школы и всеми, кто интересуется детским чтением. Как тонко и часто неожиданно для слушателей она говорила об отражении в книжных историях евангельских истин, как о близких друзьях говорила об одних героях этих историй, как умела понять и объяснить не лучшие мысли и поступки других персонажей, как слушала и находила утешительные слова для каждого, кто делился своим мнением об этих книгах и сомневался, стоит ли их читать детям! С каким интересом подбирала книги для приходской библиотеки, во многом она собрана ее стараниями.

Кроме приходской библиотеки в последние же годы Анна Николаевна несколько раз вела на конференциях для наставников христианских летних подростковых лагерей курс про «особых воспитанников» и щедро делилась опытом своей жизни:

«Необходимо объяснить, почему я называю сообщества, внутри которых происходит бытие «особого» подростка, условно инклюзивными. Это сообщества или группы, которые на самом деле готовы — под давлением закона, добровольно или даже доброжелательно — принять внутрь себя такого члена, но не имеют ясной для них самих, личностно сформированной позиции по отношению к людям с ОВЗ (и вообще к любым зримо отличающимся от них людям).

Эту сторону взаимодействия подростка-инвалида с внешним миром высветили для меня вопросы, заданные взрослыми читателями на семинаре, который был посвящён современной детской литературе с «особым» персонажем в качестве главного героя1. Скорее, даже не вопросы, а мнение. «Скажите, ну почему герой-подросток, если инвалид, то непременно талантливый? Или с мегакрутой волей? Вообще, обязательно выдающийся. Почему писатели рисуют инвалидов такими незаурядными людьми? Ведь это же неправда, так просто не бывает в жизни, чтобы все, и страшно раздражает…» Я говорю «они высветили», потому что ко мне эта грань бытия за сорок с лишним лет жизни намертво приросла. И мне понадобилось недоумение Другого, чтобы увидеть её и отстранённо, и интроспективно «в один взгляд».

Признаюсь: в первые секунды эти вопросы не вызвали во мне… ничего. Я была растеряна. Почему у меня самой (известно же, что, при прочих равных, человек «изнутри» более внимателен и придирчив) никогда не было ощущения «неправды» от образов страдающих тяжелыми заболеваниями героев книг, которых автор наделил яркой и сильной персональностью – ни художественной, ни экзистенциальной? Что именно ускользает здесь от моего взгляда? Где он, тот самый камень из правильно сложенного «сада камней», которого никогда не видно?

Эта «сверхсила» – будь то одарённость, гиперкоммуникабельность, редкие умения, волевые качества – и в этом мои собеседники были правы! – присуща больным людям не больше и не меньше, чем всем смертным на земле. Сколько в любой группе «нормы», например, людей, способных быть «душой общества» и заводилами всех и вся? Прикиньте мысленно. Ну, вот и среди людей с инвалидностью столько же.

Но именно такой «сверхсилы» требует (именно требует) от человека с инвалидностью сообщество, согласное стать инклюзивным, в обмен на иногда реальный, иногда гипетрофированный, но всегда пугающий вал трудностей, проблем и попросту неудобств, которые принесёт с собой этот так сильно повреждённый природой, так отличающийся от нас человек».
«Цена инклюзии, взгляд изнутри»

И вот ещё в другой статье:

«Буду говорить о своем опыте – ради максимальной точности.

Жизнь моя устроена так, что шесть-восемь раз в год я перемещаюсь из Москвы в Петербург и обратно. Каждый раз при отъезде и по прибытии на Ленинградском вокзале в Москве (и на Московском вокзале Петербурга) меня встречают сотрудники службы, специально созданной для содействия людям с ОВЗ. Она так и зовётся: «Служба содействия маломобильным пассажирам». Моей признательности руководству РЖД за само введение такой службы нет предела: без их помощи простая задача попасть в вагон поезда с инвалидной коляской и с чемоданом превратилась бы для меня в экстремальный квест с высоковероятным фатальным исходом. Каждый приезд на вокзалы двух столиц переносит меня практически в мир состоявшейся инклюзии: РЖД делает реально осуществимыми путешествия для людей с самыми разными физическими трудностями. По меркам нашей с вами действительности – почти сказка.

Но вот любопытный казус. Пересаживая меня из машины в коляску, двигаясь к поезду, организовывая самые разные технические детали процесса, мой сопровождающий со мной не разговаривает.

Не поймите меня превратно. Речь не о small talks «о природе, погоде, видах на урожай». Моему помощнику необходимо уточнить, как минимум, номер моего вагона и места, выяснить, требуется ли трап, договориться со мной, где мы будем ожидать поезда – у выхода на перрон или в специально отведённой комнате. Так вот, обо всём этом он ведёт разговор с моими спутниками в буквальном смысле поверх моей головы. «Вагон у вас какой?» – звучит вопрос к моей подруге, идущей рядом. – «Трап нужен, или в поезд сама войдёт?» Уже в вагоне проводник или начальник поезда специально приглашает обращаться к нему за любой помощью на всем пути следования – но снова не меня. Вся речь неизменно обращена к путешествующим со мной друзьям или коллегам.

Должна признаться, я впадаю в кромешную растерянность.

Только что, час тому назад, я была обычным человеком. Тем самым, который разговаривал со своими студентами о Боэции и Алкуине. Участвовал в дискуссии на заседании в университете. Тем, который не без технических трудностей, но покупал себе в супермаркете сэндвич в дорогу, и кассир разговаривала со мной. Я это точно помню.
Я была человеком, пригодным к обыденной коммуникации, как и любой из нас.

Что случилось? Вопрос поставлен неверно. Я ведь точно знаю, что не случилось ничего фактического. Тогда – что происходит? В какой именно момент я, абсолютно ментально сохранный человек, общающийся по четырнадцать часов в сутки, начинаю рассматриваться другими как объект, не предназначенный для коммуникации, даже элементарной?!

Рискую показаться наивной: я долго и безуспешно билась об этот вопрос. Ответ пришёл, когда конфигурация повторилась на другом поле: в районной поликлинике. Войдя в кабинет с подругой, и встретив недоумение врача: «Почему вдвоём?» – я объяснила, что я инвалид первой группы и стараюсь не ходить одна. Больше со мной не разговаривали. Все вопросы о моём состоянии были заданы… моей подруге. Рекомендации выдали тоже ей.

Надо признаться, что в таком положении я испытываю смешанные чувства. Более всего хочется взять человека за плечи, повернуть лицом к себе и внятно отчётливо произнести: «Алло. Я здесь. Я умею разговаривать. Ещё я умею читать, писать и понимать человеческую речь. Говорите о моих делах со мной, пожалуйста». Это – самый мягкий вариант. К сожалению, по понятным причинам категорически неосуществимый.
Кроме того, у меня нет ни грамма сомнения в том, что никто из упомянутых – ни сопровождающие, ни врачи – ничего дурного в мой адрес не только намеренно не хотел, но и в виду не имел.

Так вот: мы, ментально сохранные, социально адаптированные инвалиды… ничем не отличаемся от вас, друзья, в проекции общения! Правда! Вам же не приходит в голову, что толстоватый неловкий человек соображает хуже, чем отменный футболист, и потому недостоин разговора с ним?

А пандус в поликлинике есть. И на вокзале. И не один. Среда доступная».
«Мы, ментально сохранные, социально адаптированные… (Опыт активного инвалида)»

Прекраснейший опыт, который, на мой взгляд, будет служить людям, как и всё, что осталось в памяти тех, с кем Анна Николаевна разговаривала о книгах для детей и подростков.

Воспоминания Николая Витальевича Шабурова (Российский государственный гуманитарный университет, Центр изучения религий)

Анна Николаевна работала у нас последние пять лет. Она по довольно случайному стечению обстоятельств перешла к нам в центр, и конечно это было огромное приобретение и счастье для нас. Она была украшением нашего коллектива. И не случайно так много студентов пришло сегодня на отпевание, потому что они её искренне любили.

Она была человеком, преданным корпорации. Я думаю, что это относится ко всем местам, где она работала. В начале мы были для неё чужим коллективом, но она сразу предприняла какие-то значительные усилия, чтобы войти в нашу жизнь. Я позволю себе такое сказать, это был счастливый человек! Несмотря на все болезни. Конечно, очень часто все говорят, что она была человеком долга. Ей было совсем плохо, но она вела занятия. Но это тот случай, когда долг соединялся с её внутренней потребностью.

Отец Владимир очень правильно заметил эту противоположность очень слабого тела и сильного духа. Он говорил о том, что она его спрашивала незадолго до смерти, что ей делать? Увольняться или продолжить занятия. Понятно, что для неё прекращение работы стало бы полной катастрофой. Ей было крайне тяжело, но она продолжала преподавать, и не только. У нас были же какие-то встречи, какие-то корпоративы, какие-то праздники и она приняла в них участие в последнее лето, когда она была уже очень слаба. С одной стороны она считала, что она член нашего коллектива и, конечно, она должна была в этом участвовать, а с другой стороны было видно, как она получает эту искреннюю радость. Какие-то внутренние побуждения и долг у неё были соединены в одно.

Для нас это огромная потеря. Светлая память. Царствие Небесное.

Анна Грешных в воспоминаниях подруги Екатерины

Мы с Аней знакомы с 12 лет. Познакомились в Клубе юных искусствоведов при Пушкинском Музее изобразительных искусств, и Аня была там невероятной звездой. Как часто бывает с друзьями детства, как бы они ни росли и что бы с ними не становилось, они всё равно остаются для тебя теми подростками, когда ты их увидел и когда ты с ними стал общаться. В последний год мы мало виделись, к сожалению.

Она болела ковидом год назад. Я ловила себя на том, что постоянно веду с ней внутренний диалог. Я понимаю, что этот внутренний диалог не остановится, что известие о её уходе меня настигло в тот момент, когда мы с детьми шли по Куликову полю.

Представляете, эта золотая осень, бесконечные поля, бесконечное синее небо и вдруг прорывается связь и приходит от мамы сообщение, что Ани не стало. И я смотрю на это небо и понимаю, что большей аллегории её жизни для меня и нашей дружбы, которая для меня имела колоссальное значение, просто не найти.

Это какой же подарок был – её встретить и пройти часть жизни вместе. Как это бесконечное небо над Куликовым полем, которое как будто её приняло в этот момент.

Анна Грешных в воспоминаниях Ларисы Винаровой

Мне очень трудно рассказать об Анне Грешных. Честертон писал: «Только святой может описать жизнь святого». Могу попробовать только передать свои ощущения от её личности и от нашего общения.

Анна очень сильно повлияла на меня – из тех, кого я узнала в последние годы, едва ли не сильнее всех. Помню, как мы встретились в первый раз. Это было на Дне семьи в Кафедральном соборе. Точнее, возле него. Там были раскинуты совершенно чудесные шатры, как райские кущи, и тот, где я сидела с детьми, был полон детских интереснейших книг – так, что глаза разбегались. Анну я увидела издали. Она шла к нам, опираясь на руку другой Анны (Анны Вацлавовны Годинер).

В разношерстной толпе народа было видно её одну. Так показывают героинь в кино. На ней было длинное тёмное платье, которое казалось сшитым в прошлом веке, а на шее – бусы, тоже как будто старинные. И ещё она прихрамывала. Это было как-то органично, что ли. Как часть красоты. Будто ангел боролся с Иаковом и повредил ему сустав бедра. Вообще Анна Николаевна была очень красивая: высокий лоб, лицо бледное, как мрамор, а глаза тёмные и такие горячие, что её взгляд действовал, как тепловая пушка. И лицо строгое, как лик на иконе. Я даже испугалась немного, что мы сейчас схлопочем, потому что со мной были дети, и они создавали излишний шумовой фон. Кстати, потом Анна говорила о детских книгах, и эти же дети внимательно её слушали – слишком маленький в то время младший сын, и гиперактивный старший.

Потом были Дни детской книги в соборе. Там мы общались раз в месяц. Для меня эти наши встречи, беседы – не знаю, как лучше назвать – были очень важны, давали духовный опыт. Там всё – каждая книга, каждое свидетельство, даже случайная, мимоходом обронённая фраза, становились темой для дальнейших, иногда очень долгих раздумий. И книги, в том числе те, которые были прочитаны лет сорок назад, вдруг открывались с новой, совершенно неожиданной стороны. Становились ослепительно ясны какие-то вещи, которые я давно знала на уровне ощущений, а теперь они – всеми нами совместно – формулировались словами. Хотелось бы когда-нибудь что-то из этого записать. Не для публикации – так, для себя самой. Для сыновей.

Несмотря на большое расстояние и проблемы со здоровьем, Анна приезжала на встречи малых групп в Пушкино. Мы все пили чай за большим столом, и Анна говорила очень простые вещи, но я чувствовала какой-то высокий разреженный воздух, словно космонавт звонил с МКС или полярник с Северного полюса.

Анна очень тяжко болела. С самой ранней молодости. Тяжелее, наверное, некуда (если позволительно так выразиться — разве можно налить боль в банку, чтобы измерить ее уровень или взвесить на весах?). Это знали все, кто её знал, и многие напишут лучше меня. О том, как она поехала читать лекцию не просто из больницы — из реанимации.

Ездила на конференцию в Петербург, будучи инвалидом-колясочником. Об этом лучше прочитать то, что писала сама Анна — о доступной среде, об инклюзии, используя этот тяжелый опыт для помощи другим людям…

Помню, как перед самым своим уходом Анна утешала нашу общую подругу, писала ей: «Обнимаю тебя всеми своими тридцатью тремя килограммами!» Во мне что-то смутно сжалось тогда. Тридцать три килограмма! Прямо как мой младший сын. Я могла бы запросто поднять её, такую исхудавшую, и нести, если б было нужно.

Дело не в страдании как таковом. Любое живое существо имеет опыт боли. И очень многие люди, пострадав, считают, что нечто оплатили или купили — отнюдь не Царствие Небесное, даже не дальнейшее благоденствие в этом мире для себя самих. А нечто вроде индульгенции — право пренебрегать интересами, чувствами и мнениями других людей, возводя свои собственные в абсолют. Страдание — не обязательно путь к святости. Но именно Анна шла к святости и через страдание тоже. Она сама говорила: я очень ясно чувствую, что Бог меня ведёт.

Теперь я знаю, что можно посвятить Богу свою боль, даже если она не является результатом сознательного выбора.

Анна Николаевна перешла из Православия в Католичество. Как правило, увы, в нашем мире, в нашей стране и в нашей актуальной ситуации это не у всех находит понимание. Зачастую переход провоцирует очень негативные эмоции (это ещё мягко сказано). Но над гробом Анны Грешных молились вместе православные и католики. Мне Господь дал увидеть это второй раз в жизни. Первый был, когда отпевали Наталью Леонидовну Трауберг. Кстати, она тоже была терциарием Ордена Проповедников. Да, на нашем веку пропасть между Православием и Католичеством не будет уничтожена. Но если и той и другой Церкви отдать так много любви и так много себя, своей жизни, то на несколько кратких минут они все же пребудут едины в молитве.

Писано 8 октября, в день всех усопших Ордена Проповедников.