Автор: Доверие к жизни и здравый смысл, в сильнейшей степени
присущие Бродскому, в его организованных текстах
прячутся за конденсированную мысль и музыку стиха.
Петр Вайль
Жизнь Бродского с самых ранних лет была полна символизма. Так, будучи ребенком, он жил в маленькой квартирке, откуда еще до революции отправились в эмиграцию З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковский. Школа, в которой учился Бродский, славилась тем, что в списках ее учеников числился Альфред Нобель. И именно Бродский в 1986 году станет лауреатом Нобелевской премии. В своих воспоминаниях он неохотно рассказывал о детстве, не придавая детским впечатлениям какой-либо роли для дальнейшего развития личности.
В подростковом возрасте проявились такие черты характера Бродского как строптивость и самостоятельность. В 1955 году он решает заменить школьное обучение самообразованием и идет работать фрезеровщиком на военный завод. Большое внимание им уделялось чтению. В течение нескольких лет он не мог определиться с выбором будущей профессии. Первым его желанием было стать хирургом. Для этого он работает в ленинградской тюрьме «Кресты» (морг тюремного госпиталя), где анатомирует трупы.
Затем были: техник-геофизик, санитар, кочегар, фотограф. И это не весь перечень профессий, которые Бродский опробовал. В итоге он решил посвятить себя творчеству: и он стремится найти работу, которую по возможности можно было бы совмещать с творчеством.
Прочитав в 16 лет сборник стихотворений Бориса Слуцкого, под впечатлением он начинает писать стихи.
В 18 лет появляется одно из его первых стихотворений – “Пилигримы”.
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
…И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам. Одобрить ее поэтам.
1958
Слушая это стихотворение, мы встречаем образ Пилигримов – странников на земле, чьи мысли и устремления направлены куда-то вдаль, за пределы этого мира. За пределы не только чисто материального благополучия, но и за пределы обыденного представления религиозности, за пределы Мекки и Рима, тех городов, которые являются конечным пунктом пути обычных паломников, путь которых заканчивается в святом городе.
Идущие подобно движению солнца – и быть над землей рассветам, и быть над землей закатам, – вечные как и сам мир, эти пилигримы – образ каждого человека, ищущего конечной истины, истины, которую невозможно встретить в этом мире, которая может быть только по ту сторону.
Но и истина, которая находится по ту сторону, не может повлиять на этот мир:
мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
Эта вера остается только светлым чувством, наполняющим сердце – сердца их полны рассвета.
И тогда все, что остается нам, – это самостоятельно противостоять этой бессмыслице существования, противостоять как солдат или поэт, как тот, кто сражается с реальностью или оправдывает.
Но разве это путь, в котором человек может обрести самого себя, разве наши мысли и представления могут стать единственным источником нашей жизни, наших поступков?
В 1959 г Бродский написал стихотворение “Одиночество”:
Когда теряет равновесие
твое сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,
как палуба,
когда плюет на человечество
твое ночное одиночество, –
ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими ее могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими ее дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.
Да. Лучше поклонятся данности
с убогими ее мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.
1959
И все таки реальность, при всей ее противоположности нашим мыслям, идеям является единственным объективным источником нашей жизни.
Это доверие к данности, доверие к жизни, будет проходить основной темой многих творческих поисков Бродского. Не случайно я использовал в качестве эпиграфа цитату Петра Вайля.
В конце 1950-1960 годов Бродский занимается изучением иностранных языков (польского и английского), посещая курс лекций в ЛГУ. После прочтения сборника стихотворений Е.А. Баратынского в 1959 году Бродский принимает окончательное решение посвятить себя поэзии. По его словам, произведения Баратынского помогли ему понять, в чем смысл жизни.
В начале 60-х годов Бродский, имея достаточно широкий круг знакомств, близко сходится с юными поэтами и студентами Технологического института Е. Рейном, Д. Бобышевым и А. Найманом. Евгений Рейн останется одним из самых близких друзей Бродского на всю жизнь. Именно ему Бродский посвящает одно из своих самых красивых стихотворений стихотворений – “Рождественский Романс”.
Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необьяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необьяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необьяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не обьясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
1961
Тоска по чему-то, что не входит в рамки мира, тоска, которая проникает во всех людей, в предметы, – пронизывает данное стихотворение. Тоска и одновременно надежда.
Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
В дальнейшем в творчестве Бродского тема тоски, ожидания как отличительной черты человека будет возникать достаточно часто.
К 1963 году творчество Бродского становится более известным, его стихи активно ходят среди людей в виде рукописей, сам Бродский, хоть и не имеет весомых публикаций, но приобретает скандальную для того времени известность поэта-“самиздата”.
Против Бродского появляются заметки в газетах: 29.X/1963 года, газета “Вечерний Ленинград” поместила заметку “Окололитературный трутень” за подписью Я. Лернера, А. Ионина, М. Медведева. В 1964 году он был подвергнут аресту.
Когда закончилось первое закрытое судебное разбирательство, Бродского помести в судебную психбольницу, где после трех недель пребывания его признали психически здоровым и полностью готовым к труду. Второй суд, состоявшийся 13.III.1964 года, по его делу был открытым, и обвинил Бродского в тунеядстве. По решению суда он был выслан на 5 лет в деревню Норинская Архангельской области с условием обязательного привлечения к физическому труду.
Там Бродский все свободное время посвящает творчеству. Здесь им создаются самые известные произведения доэмигрантского периода: “Два часа в резервуаре”, “Одной поэтессе”, “Новые стансы к Августе”, “Письмо в бутылке”, “Северная почта” и др.
Бродского ждало досрочное освобождение: вместо обязательных пяти он проводит в ссылке 1,5 года и получает разрешение вернуться в родной Ленинград.
Анна Ахматова уже тогда поняла, что, чем больше его будут преследовать, тем больше образ Бродского будет наделен ореолом мученика, тем большую пользу принесут ему его же преследователи.
В 1965 году, когда народ особенно возмущался гонениями на поэта, в Нью-Йорке издали первую его книгу – “Стихотворения и поэмы”.
Из СССР Бродский уезжает в 1972 году. несмотря на наличие израильской визы, оседает в США, где до конца жизни занимается преподаванием русской литературы в разных университетах. Свое положение Бродский определяет как “фиктивную ситуацию”, на которую он отныне обречен – существование его как поэта в иноязычной среде, в которой узкий круг читателей, владеющих русским языком, уравновешивается с международным призванием.
Перед тем, как покинуть Родину, Бродский написал письмо генсекретарю ЦК КПСС Л.И. Брежневу, в котором заверил его, что покидает родную страну не по собственному желанию, о чем тот, скорее всего, уведомлен, и обращается к руководителю партии с просьбой, на которую он, Бродский, имеет право: сохранение возможности своего существования, своего присутствия в литературном процессе. пусть как переводчика, ведь именно в этом качестве он и выступал доселе. Уверенность в том, что он имел право на эту просьбу, Бродский обосновал своим твердым осознанием того, что его созданные за 15 лет литературные произведения еще послужат славе русской культуры. Просьба его, однако, так и осталась без ответа.
На жизнь и творчество Бродского большое влияние оказала дружба с Анной Ахматовой. Часто он шутил над этой дружбой, описывая аристократические привычки Ахматовой в послевоенном Петербурге.
На всю жизнь Ахматова осталась для Бродского идеалом человеческого в человеке, давайте послушаем, что он сам говорил о ней
Одно скажу: всякая встреча с Ахматовой была для меня довольно-таки замечательным переживанием. Когда физически ощущаешь, что имеешь дело с человеком лучшим, нежели ты. Гораздо лучшим. С человеком, который одной интонацией своей тебя преображает. И Ахматова уже одним только тоном голоса или поворотом головы превращала вас в хомо сапиенс. … В разговорах с ней, просто в питье с ней чая или, скажем, водки, ты быстрее становился христианином — человеком в христианском смысле этого слова, — нежели читая соответствующие тексты или ходя в церковь. Роль поэта в обществе сводится в немалой степени именно к этому. …Ну у Ахматовой есть стихотворения, которые просто молитвы. Но ведь всякое творчество есть по сути своей молитва. Всякое творчество направлено в ухо Всемогущего; В этом, собственно, сущность искусства. Это безусловно. Стихотворение если и не молитва, то приводимо в движение тем же механизмом — молитвы. У Ахматовой в чисто терминологическом плане это выражено с наибольшей откровенностью.
И. Бродский
Ахматовой же Бродский посвятил стихотворение “Сретение”. Выбор темы для Бродского не случаен. История встречи Марии, младенца, Симеона и Анны была близка Ахматовой, ведь она была крещена в честь той пророчицы Анны, которая вместе с Симеоном встречала Марию и младенца.
Когда она в церковь впервые внесла
дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.
И старец воспринял младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.
Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взоров небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.
И только на темя случайным лучом
свет падал младенцу; но он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.
А было поведано старцу сему,
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: “Сегодня,
реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
дитя: он — Твое продолженье и света
источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в нем.” — Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.
И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. “Слова-то какие…”
И старец сказал, повернувшись к Марии:
“В лежащем сейчас на раменах твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым
терзаема плоть его будет, твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око”.
Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле
для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шел молча по этому храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.
И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога
пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.
Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.
1972
В 1978 году Бродского принимают в Американскую Академию Искусств, он становится почетным ее членом. Но выходит из нее, когда ему предложили почетное членство в Академии Е. Евтушенко.
В 1983 году “Ардис” опубликовал новый сборник Бродского “Новые стансы к Августе”. В 1984 увидела мир его пьеса “Мрамор”.
Декабрь 1987. Бродский становится лауреатом Нобелевской премии по литературе, с которой появились не только материальная независимость, но и новые хлопоты.
Май 1991 – май 1992. Бродский удостаивается звания Поэта-Лауреата Библиотеки Конгресса США.
Бродский даже не рассматривает вероятность своего приезда на Родину, но занимается поддержкой и пропагандой русской культуры. В 1995 году Бродский получает звание почетного гражданина г. Санкт-Петербург.
Ночью 28 января 1996 года И. Бродский во сне умирает от инфаркта в возрасте 55 лет. Его похоронили на кладбище острова Сан Микеле, который находится в Венеции.
Был ли Бродский религиозен сам, до конца неизвестно. В некоторых своих интервью он говорил, что ему ближе Ветхий Завет чем Новый, иногда говорил, что для него близок Кальвинизм, когда человек сам себя осуждает на муки, часто подчеркивал свою нецерковность, иногда же на вопрос – вы верующий? – отвечал просто: еще пока нет.
Точно известно, что Бродского отпевали в католическом соборе святого Патрика, что он каждый год 25 декабря старался писать стихотворение по случаю Рождества.
Давайте прочитаем одно из них. Это стихотворение было написано в декабре 1987 года, в этом же году Бродский получил свою нобелевскую премию.
Рождественская звезда
В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
Младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;
мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему все казалось огромным: грудь Матери, желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы — Бальтазар, Каспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была Звезда.
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях Ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
Звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.
24 декабря 1987
первая публикация — 1988, Париж
Удивительно, что в этом стихотворении мы находим ответ на те возражения против веры, которые встретились у 18 летнего молодого поэта. Будет ли смысл от веры в Бога? Изменит ли это мир? Да! Если есть тот, для, которого сияние звезды становится взглядом Отца. Тогда этот младенец сможет стать для нас светильником. Освещающим жизнь.
Константин Корнов
