Мария Степанова: «Церковь мне даёт силы и надежду»

Если вам доведется зайти в московский кафедральный собор Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии 7 числа любого месяца, то за столом слева от входа вы увидите маленькую, хрупкую и вместе с тем очень сильную женщину – Марию Михайловну Степанову. Её история, история ассирийской девушки, родившейся в Грузии в семье беженцев из Ирака – удивительный пример веры и верности Церкви, пронесённых сквозь 90 лет непростой жизни. Мария Михайловна рассказала эту историю Ольге Хруль в очередной публикации из цикла «Церковь с человеческим лицом».

-Давайте знакомиться. Как вас зовут и где вы родились?

-Меня зовут Мария Михайловна Степанова. Отец назвал меня в честь Девы Марии. Фамилия отцовская, я её не меняла.

Я родилась 25 апреля 1928 года в простой и большой религиозной семье, в грузинской деревне, на границе с Азербайджаном. По-азербайджански деревня называлась Караяз (чёрная язва), потом её переименовали в Васильевку.

Родителей папы я не знала, отец приехал из-под Багдада, он с несколькими юношами бежал во время резни, когда турки вырезали всех христиан. Родные попросили молодых ребят покинуть деревню и выжить во имя будущего. Всем было не спастись. Они шли через горы, через реки из Ирака в Грузию. Я даже не знаю всех деталей.

Мой отец Михаил Петрович – ассириец, католик. Он веру свою никогда не терял. Это и помогло ему многое пережить.

– А как они выжили?

– Я к отцу с вопросами приставала и он часто рассказывал о своих скитаниях, но многое подзабыла. Три раза он избежал смерти. Один раз солдат мусульманин уже навёл курок, а из-за угла вышел друг папы, тоже мусульманин, и как закричит: «Ты что делаешь, не стреляй! Это мой друг!» И пуля пролетела мимо головы отца. В другой раз его поймала конница, но он каким-то чудом между лошадей смог ускользнуть. А о третьем спасении не могу вспомнить, подзабыла как-то.

Отец был человеком мягким, общительным, добрым и ласковым. Чистой души человек! Очень был верующим, Бог его спас. Остался он один из всей своей большой семьи.

Он образования не имел, но был грамотным. Читал и писал на староассирийском языке. Там справа налево надо, а буквы похожи на арабские. У него даже была Библия на этом языке. Утеряна, к сожалению.

А тех, кто остался под Багдадом, мусульманские радикалы убили. Всё село загнали в конюшню и заставили копать землю. Выкопали целый ров и перед рассветом всех застрелили.

– И что стало дальше с отцом?

– Он спасся и попал в Грузию в деревню, там и встретил мою маму Анну Яковлевну Васильеву. Мама моя была очень интересная: тонкокостная такая, краснощёкая, нежные черты лица. Она жила со своей мамой, моей будущей бабушкой.

А бабушка моя была грузинка, жила у своей родной тётки, так как была сиротой. Тётка её очень рано выдала замуж за моего деда. Он был ассириец, сорокалетний мужчина. У них родилось четверо детей.

Они были крестьяне, было своё хозяйство, нанимались работать на кого-то, чтобы прокормиться. Их деревня была на песчаных почвах, камнях, ничего не росло. Дедушка видел, что жизнь тяжела и семью не прокормить. И он решил уехать в Америку, тогда там была «золотая лихорадка». Года два-три там провёл. Это как раз перед началом революции случилось.

Заработал. Возвращался богатый, с вещами. Как-то добрался до России, а ещё надо было и до Грузии доехать. И он у первой попавшейся женщины попросил вещи оставить, чтобы билет взять домой.

Вернулся, а хозяев нет. И всё! Он целый месяц кружил вокруг этого дома, так никто и не открыл и вещи ему не отдал. И он без денег, без всего каким-то чудом добрался до дома.

Бабушка его не узнала, но как христианка пожалела и поверила. Он уже больной был, прожил недолго. А бабушка одна воспитала и поставила на ноги четверых детей.

Её звали Ева. Я бабушку хорошо помню, всегда за ней хвостиком ходила. Она была настолько мудрая, умная, мягкая, тёплая, но всех своих детей, а потом и внуков держала в строгости.

– А бабушка была верующая?

– Да. Когда дедушка уехал в Америку, бабушка осталась одна. Она православная была, но молиться было негде. На возвышенность ходила, делала фитиль из ваты, лампадку и молилась. Село всё было ассирийское, а рядом жили мусульмане.

Деревенские видя, как бабушка молится, как-то тоже подтянулись к ней. Потом собрались, чтобы построить маленькую церквушку. Построили часовню, каждый из своего дома приносил иконы. Священника не было, только иногда из Тбилиси приезжал.

А в советское время случилось вот что: через дорогу жила учительница, она была неверующая и всё доносила в центр, а начальники были мусульмане. И в один прекрасный день пришли ломать часовню. Никто не хочет, народ стоит бессловесный, ничего не могут сказать.

А один из команды попросился сломать часовню. Потом мы узнали через определённое время, что он погиб и весь его род Бог уничтожил, все его родственники погибли.

– И что было дальше, когда часовню разрушили?

– Бабушка всё равно приходила на эти развалины и молилась. Эту церковь назвали в честь святого Авраама, так как кому-то из деревенских он явился. И это было знаком, чтобы построить в селе церковь.

Собрались восстанавливать церковь, а страшно. Но народ подтянулся и построили церковь чуть побольше. Устраивали все церковные праздники, так хорошо. Пасху праздновали всегда. Мама красила яйца, пекла куличи. Я и сейчас крашу яйца луком, как мама.

Ещё при бабушке это было, пришли ломать церковь во второй раз. Народ встал живой цепью, не дадим, и всё! Командир даёт своей команде указание, а никто не идёт ломать. Помнят того первого, боятся. Второй раз отстояли люди эту церквушку, она по сей день там стоит.

Бабушка умерла во время войны. А кто за церковью будет следить? Ключи-то у неё были. Взяла я. Мне было лет двенадцать или тринадцать. У нас была старая кума, она всех нас крестила, в семье было семеро детей, я вторая. Она жила как раз за церковью, мы ей ключи и передали.

– Получается, ваша семья следила за церковью?

-Да. Открывали, закрывали, за свечами следили. В Тбилиси была одна католическая церковь, папа нас иногда туда возил. Папа понимал, что дети растут, нужно что-то видеть: как служба идёт, как церковь устроена. Крестить детей возили в католическую церковь. Не всегда удавалось на праздники выбраться в церковь, папа работал, а мы помогали. Дома у нас всегда были иконы, несмотря на советское время.

Папа нам наказал не вступать ни в пионеры, ни в комсомол. Говорил, что это от лукавого. Не разрешал ходить на демонстрации и митинги. А под страхом исключения из школы надо было ходить. И как быть? Раз так, отец велел не радоваться и читать молитвы во время этих коммунистических демонстраций. Я так и поступала.

– Как вы пришли к вере?

– С пелёнок. Семья же была верующая. С бабушкой ходила на службу в церквушку, всё у неё перенимала. Молитвы читала с ней на ассирийском языке. Я и сейчас дома молюсь на родном языке.

– А как вы в церковь собирались, у вас было расписание богослужений?

– Нет- нет. По зову сердца каждый шёл. Не то что расписания – часов в доме не было. Вижу, бабушка открыла церковь, я к ней. Она всё рассказывала о Боге, как и папа. Папа был для нас и Бог, и Царь, и Отец. Его мы боялись, уважали и любили. Он нас никогда и пальцем не тронул. Нас семь детей было, четверо мальчиков и три девочки. В свободное время он постоянно с нами разговаривал. Воспитывал на примерах из Библии.

В начале войны очень тяжело было, голодно. В школе постоянно думала о еде. Я три класса проучилась в ассирийской школе, умела читать и писать на ассирийском. А потом сразу нас перевели в русскую школу. Сложно было, с математикой проблем не было, а вот русский тяжело давался.

После школы мы всегда работали. Я помню, как хлопок в колхозе собирали. Это же “обязаловка” была. Как мы, дети, собирали эти нераскрывшиеся коробочки хлопка. Наши пальчики кровью сочились, когда мы очищали эти коробочки.

И до войны папы месяцами не было дома, работал в колхозе. Вот он наконец-то придёт из колхоза, мы приносим воды из колодца, мама хлеб начинает печь. Он умоется, помолится и садится кушать. У нас была своя корова, мама делала масло, квасила мацони. Папа растапливал масло, крошил туда хлеб и ел не спеша. И такой аромат по всему дому! А мы крутимся рядом, мама и говорит: «Оставьте, папа целый месяц дома не был, пусть хоть поест».

У нас и куры были и яйца, а на всё налоги, налоги. Я сама видела, как налоговый инспектор гонялся за нашей курицей. Поймал и понёс, понятно куда – себе в кастрюлю.

– А вы помогали отцу?

– Да. Папа нас возил на работу в лес помогать. Он в то время работал лесником. Ездили мы на грузовике через одну деревню, я называла её раем. Домики выбеленные, цветы, плакучие ивы, красота! Это была немецкая деревня. Это ещё до войны было. Они жили там семьями, компактно. Продавали свою продукцию, всё, что выращивали. Мясо, птицу, вино – всё что хочешь. Всё привозили на рынок.

Папа познакомился с одной семьёй, мы же раз в неделю ходили на рынок за продуктами. Они папу встречали, как родного.

А во время войны этих всех бедных немцев выслали. Дали 24 часа на сборы. Собрали из нашей деревни мужчин, которых не призвали в армию, для помощи властям. Как раз в это время папа попал в знакомую семью. Отец семейства предложил моему папе взять в свой дом их гардероб, посуду, бельё, свиней. У них же было добротное хозяйство. Но папа сказал: «Ничего не возьму, на вашем горе я ничего не построю!» Глядя на это, он не смог сдержать слёз от бессилия и жалости. Ничего не взял и нам советовал ничего чужого даром не брать.

Бог папу всегда спасал. Он нам с пелёнок говорил: «Если идёте и видите нищего, есть конфета – дай конфету. Денег, ясно, у нас нет, но помоги, чем можешь. Возможно Христос вас испытывает». Эти слова я и сейчас помню. Столько лет прошло! Эту доброту, трудолюбие и милосердие нам прививали родители.

– А что было во время войны?

– К нам в деревню в эвакуацию приехали педагоги из России. Такие умные, образованные, красивые и добрые. Я смотрела на них, как на ангелов. Всё впитывала, как губка. И чтобы быть хоть чуть-чуть похожей на этих необыкновенных людей, у меня появилась такая жажда вырваться из этой деревенской среды, что я решила уехать при первой же возможности.

В конце войны неподалёку от нашего села решили разбить опытный сад. Наш учитель грузинского языка порекомендовал туда папу охранником. И папа стал там всем. И поливал, и собирал, и на пасеке помогал. На этой опытной станции выращивали необыкновенные сливы, персики, виноград и какие-то особенные краснощёкие яблоки. Селекцией занимались. Под яблонями поставили где-то 800 ульев и качали три раза в год мёд. Вот этим-то мёдом меня от малярии и вылечила пчеловод тётя Дарья. Это уже был наш подъём, когда папа стал работать на этой опытной станции.

– И во время войны вы уже решили уехать?

– Когда мне исполнилось 16 лет, я закончила неполную среднюю школу и получила паспорт. В Грузии стали готовить кадры для будущей промышленности, под Тбилиси был завод по выпуску самолётов-бомбардировщиков. Там был пустырь, на котором и решили построить новый город, его назвали Рустави.

Я, как сейчас помню, в 1944 году закончила курсы счетоводов, и меня в декабре послали на ремонтно-механический завод ученицей счетовода работать. А город Рустави строили военнопленные из немцев, румын и т.д. И наши заключённые, вольнонаёмного состава не было. Один был главный бухгалтер – Лесевич Эдуард Доминикович, латыш, я была, потом пришла ещё Вика работать. Даже секретарь директора была заключённая.

Но церковь свою в деревне я не забывала.

– А кому вы отдали ключи?

– После этой старушки приехала ассирийская семья из Азербайджана и поселилась недалеко от церкви. Я пошла к ним и попросила: «Я прошу вас, следите за церковью, вот ключи. Я работаю и учусь». Сначала была ученицей счетовода, потом счетоводом. Бывало, оставались ночевать с Викой, не успевали и спали чуть ли не на столах. А топили углём, и поэтому к утру все были в саже, взлохмаченные. А главный конструктор был политзаключённый, нас почему-то жалел. Скачков его фамилия была, как сейчас помню. Меня всегда окружали добрые люди.

– А ваши братья и сёстры?

– Старшая сестра Шура вышла замуж и осталась в деревне. Остальных я перетянула в город. Средний брат Пётр, правда, после меня потянулся за своей подругой, она поступила в тбилисский техникум. Пошёл работать. Брат Михаил устроился модельщиком на заводе, тоже зарабатывал физическим трудом. После службы в армии к нам в Рустави перебрался и брат Леонид. Младшая сестра вышла замуж и тоже приехала к нам. У меня уже своё жилье было, завод выделил. Вот только младший брат Коля заболел менингитом и умер. Не спасли, к сожалению.

Постепенно как-то поднялись, никто не голодал. Бог спас.

И вдруг мне дают путёвку, спрашивают: «Вы когда-нибудь на море были?» Нет, конечно, не была. Мне было лет девятнадцать или двадцать. Дали путёвку в Гагры, на Чёрное море. Первый раз море увидела, из воды не вылезала, только голова торчала. Я приехала и постоянно спать хотела. Поем, поплаваю и иду спать. А нас, отдыхающих, было 11 человек в комнате, рядом со мной бабушка грузинка. И как- то я слышу её речь по-грузински: «Эта девочка, наверное, больная, всё время спит. Надо, наверное, врачу сказать». А я сквозь сон говорю им: «Я не больная, я высыпаюсь, устала».

А по вечерам там то кино, то танцы. В кино я с удовольствием ходила, а на танцы? Ну где я могла бы научиться, я ничего не умела. Смотрю, парень с девушкой танцует, так красиво. И я как-то невольно оказалась в первом ряду. Второй танец. Он подходит ко мне. Я назад, назад, не умею танцевать, прячусь в толпу. А он говорит: «Ходить можешь?». Уговорил.

Красивый парень, эстонец. Не отпускал меня, но я всё-таки убежала. Я его так и потеряла, мне не до этого было. Я пообещала нашему старшему бухгалтеру, Тамаре Николаевне, что пойду в вечернюю школу, буду учиться. Раз обещала, то должна выполнить.

После отдыха приехала такая окрылённая. Всё организовала, книги купила и пошла в вечернюю школу. В школе уже были местные педагоги, те уже уехали. И прислали нам молодого математика, а я по математике хорошо училась, в маму пошла. И стал он за мной ухаживать. А потом смотрю, приехала его Шурочка, они поссорились, а тут помирились и слава Богу. Я молилась Господу, потому что не хотела замуж, не хотела грешить.

– А почему?

– Бабушка так с детства говорила, видимо, сказался её печальный опыт. И так и получилось, что я недолго была замужем. Родила девочку, ей было 9 месяцев, и я ушла, не выдержала. Мой муж был электриком, но не у нас, на другом заводе. Поженились, но не сложилось. Мама его меня невзлюбила, ревновала, а золовка полюбила.

– А как вы вышли замуж?

– Когда я училась в вечерней школе, там же все были холостые. Со мной учился молодой парень, он шофёром работал. Не получалась у него математика, он попросил ему помочь. А я попросила помощи по русскому. И вот мы с ним восемь месяцев встречались, я в него влюбилась. Но серьёзных отношений не было, я замуж не хотела. Так мы и расстались.

Я училась, закончила тбилисский университет, вечернее отделение. А я назло тому первому парню вышла за того электрика, показался порядочным. Не любила я его. Родилась дочь Ирина. Назвала её в честь очень хорошего человека, моей начальницы.

– Какие у вас были взаимоотношения с Церковью в тот период?

– Когда уже жизнь наладилась, мы с сестрой стали чаще ездить из Рустави в Тбилиси в храм. И на исповедь ходили.

– А как вы потом в Москву перебрались?

– Дочка, когда закончила среднюю школу, не захотела жить в Рустави и решила поступать в институт в Москве. Первый раз не прошла по конкурсу на исторический факультет пединститута. Когда она не поступила, я устроила её на работу к себе на завод. На Химволокне выпускали капроновые нити, которые в лаборатории и исследовали. Сначала жаловалась, что пальцы болят перебирать и считать нити. Но я ей сказала, что надо добросовестно трудиться, несмотря на то, что твоя мама начальник.

– Вы доросли до руководящей должности?

– Начальником планового отдела завода. Я свою работу очень любила, и меня ценили. Квартиру от завода получила.

Но мне пришлось из Рустави уехать. После распада Союза мою квартиру хотели отобрать местные националисты. Узнав об этом, дочь велела мне срочно переезжать в Москву к ним. Продав квартиру за бесценок, раздав часть вещей, я приехала в 1994 году в Москву.

– А как сложилась жизнь в Москве?

– Я стала искать работу и через мою руставскую подругу устроилась на фирму её зятя бухгалтером. В этой юридической фирме я проработала десять лет. Я ещё в нескольких местах поработала и ушла окончательно на пенсию только в восемьдесят лет.

– А как вы нашли храм в Москве?

– Как-то я узнала, что есть на Лубянке церковь. Подходя к церкви, я увидела выходящего оттуда мужчину, а это оказался отец Антоний. Вот так мы с моей младшей сестрой Марго стали регулярно ходить на службы. Она тоже вскоре после меня уехала из Грузии.

Внука своего Ванечку мы с дочкой крестили ещё в Грузии, в католическом храме. Он родился в 1983 году, в советское время.

Мой зять тогда ещё не был крещённым. Крестился уже в сознательном возрасте. Сейчас он работает звонарём в одном из московских православных храмов. А на свои деньги отлил и повесил колокола в трёх храмах.

А по профессии он музыкант – валторнист. Вот и внук мой тоже играл на валторне. После окончания академии Гнесиных поступил в знаменитый Ансамбль Александрова, где успел поработать целых десять лет.

25 декабря 2016 года cамолет Ту-154 Минобороны РФ, который направлялся в Сирию, потерпел крушение в Черном море утром 25 декабря 2016 года. На борту находились 92 человека, в том числе 64 артиста Ансамбля имени А.В. Александрова, которые летели на военную базу Хмеймим (Сирия), чтобы выступить перед российскими военными с новогодним концертом. Иван Крючков был музыкантом в третьем поколении, выпускником МССМШ им. Гнесиных, выдающимся валторнистом и талантливым фотографом. Домой он привозил гигабайты фотографий и видеозаписей, которые затем тщательно разбирал, осматривал, ретушировал, монтировал, а затем выкладывал на сайт крупнейшего военного художественного коллектива страны и в аккаунты в соцсетях, где много лет оставался главным администратором. Иван полетел с Ансамблем в Сирию не как музыкант, а как фотокорреспондент. Иван серьёзно и профессионально занимался фотографией. – Прим. ред.

В день той трагедии я встала рано и собиралась в церковь на праздничную службу. Вдруг по радио услышала эту страшную новость. Вы не представляете, что со мной было! Где мой внук, что с ним? Звоню – не отвечает!

Пошла в церковь и позвонила дочери. Она ещё не знала. Только сказала, что сын улетел в Сирию в командировку. Сказала ей слушать новости. Не знаю, как дошла до церкви и сидела на службе. После подошла к вертепу и сказала: «Иисус, ты сегодня родился ночью, а моего внука забрал».

От этих слов мне самой стало страшно. Отец Августин долго меня успокаивал. Вот уже два года этой трагедии. Как мы пережили, не знаю! Как я ещё жива? У него остались дети, сын и дочь. После его смерти бывшая жена не хочет, чтобы её и детей беспокоили, так получилось. Правнуков я так и не вижу.

Внук ушёл в 33 года, представляете какое совпадение? После мы выставку его работ сделали. Столько добра и света от его работ исходило, что люди уходили какие-то просветлённые.

– Сейчас храм для вас и отдушина, и спасение?

– Спасение, да. Я из Людовика перешла в кафедральный собор. Как-то после службы я подошла к столу дежурной. Тогда дежурила Аня Васина. Попросила её записать меня подежурить хоть полдня, а мне предложили попробовать подежурить целый день. Я так волновалась и наслаждалась этой атмосферой, даже перекусить забыла. Думала, как же я раньше не послушала Господа! Иду домой через скверик и думаю: «Господи, я же целый день дежурила и не ела, а как легко себя чувствую, как пушинка! Спасибо тебе за такую благодать, что мне дал!»

– А вы помните, как этот храм восстанавливали?

– Конечно, мы с сестрой из Людовика сюда приходили. Отец Игорь Ковалевский посоветовал нам прийти и посмотреть. Когда мы пришли, как раз архиепископ Тадеуш Кондрусевич тут был. Всё было в руинах, только приступили к восстановлению алтаря. Архиепископ нас успокаивал, что скоро всё восстановят. Так и произошло.

– Отличаются ли нынешние католики от тех, которых вы видели раньше?

– Ну как… Вот я вошла, всех знаю, все родные, как в свой дом зашла. Я всегда говорю, что какие у нас добрые, чуткие священники, да все вокруг. Церковь мне даёт силы и надежду.

Беседовала Ольга Хруль

Выражаем благодарность за помощь в расшифровке Марте Скугоревой

Фото: Ольга Хруль