Автор: Перевод Константина Чарухина. Впервые на русском языке!
Иоанн Лодийский
Пер с лат. Vita B. Petri Damiani per Joannem monachum ejus discipulum // Patrologia Latina, T. 144, p. 114
СКАЧАТЬ КНИГУ ЦЕЛИКОМ:
ВСТУПЛЕНИЕ
Иоанн господину приору Липранду и прочим старейшим пустыни Фонте-Авеллана.
Отцы, я спокойно обдумываю тот необычный труд, который вашей святости изволилось поручить мне, несмотря на то, что он превосходит мои силы и не отвечает скромному моему дарованию. Хотя робость мешает мне предать писанию славные деяния столь великого мужа, дабы, попавшись на глаза более просвещённому читателю, они не вызвали у него скорее тошноту, нежели желание прочитать, но, не смея ослушаться никакого вашего повеления, я, уповая на ваши святые молитвы и заступничество самого святого отца нашего Петра Дамиани, приступаю, вынуждаемый послушанием, к начертанию его деяний, покорно следуя вашему приказу. Ибо мне представляется более благоразумным набросать пока в сколь угодно грубом стиле очерк, который потом может быть красивее обработан более опытными писателями и передан на благо грядущих поколений, чем всячески избегая писания по причине неопытности так и не прикоснуться к его деяниям. Как бы к вящей моей вине не ускользнули они вовсе из общей памяти, поглощённые тьмою забвения! Ибо если всем очевидно, что не избежит пятна греха никто, знающий о деяниях славных мужей, и при этом по нерадению хранящий о них молчание, то тем более тяжко окажусь виноват я, если, будучи неотлучным спутником столь великого отца (пускай и почти в последнюю его пору), предпочту обойти молчанием дивные деяния его, вместо того, чтобы возвещать о них.
Итак, то, что я собираюсь поведать, я отчасти услышал из его собственных уст и запомнил, частью – от моих соучеников, что до меня тесно общались с ним и делили кров, а кое-что – из рассказов некоторых его близких, мужей достойных и честных, которые раньше его приняли иночество; прочее же наблюдал сам и записывал.
Однако пора нам обратиться от своего предисловия к началу его жизнеописания.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
О родителях и детстве блаженного мужа
Итак, когда человек Божий Пётр по прозванию Дамиани, небезызвестный гражданин преславной Равенны, получив выдающееся образование в свободных науках, чуть не оступился на самой развилке жизни, он рассудительно оставил начатый было путь налево и благоразумно пустился правой стезёю, и с самой юности, исполнившись благодати божественной любви, отверг тщету мирскую и жадно устремился к иноческому совершенству. Ведь он, отпрыск почтенных родителей, с самого рождения своего начал отвращаться от детских забав.
Ибо когда мать его, уже уставшая от детей (ведь дом был полон наследников), родила сего последыша, один из чад, уже довольно взрослый мальчик, горько воскликнул: «Вот срам-то! Нас уже столько, что дома с трудом умещаемся! Как худо сочетается такая толпа наследников и такое скудное наследство!» Мать, крайне возмутившись его словами, горячо распалилась женской злобой и, сложив ладони, воскликнула: «Горе мне! Недостойна я больше жить!» И тут же дитя своё, прежде чем начала кормить, отлучила, так сказать, от груди и, словно намереваясь никогда не касаться его своими руками, проклиная саму себя, отослала прочь. Так ребёнок, ещё не изведав жизни, освободился от родительской власти и лишился единственного достояния, которым мог бы обладать, – материнской груди.
Итак, когда хрупкое сие создание, лишённое всякого пропитания и заботы, уже посинело от голода и холода; и из едва трепещущей грудки его исходил даже не плач, а как бы тоненький хрип, его обнаружила некая любовница священника, бывшая в том доме кем-то вроде служанки, и принялась изо всех сил клясть на чём свет стоит бесчеловечную жестокость матери его. «Госпожа! – кричала она, – Ну разве подобает христианской матери то, чего не делают ни тигрицы, ни львицы?! Эти родительницы своих детёнышей выкармливают, а мы, созданные по образу Божию, отбрасываем порождения чрева нашего?! А ведь, возможно, это дитя, что здесь ныне брошено, доживи оно до зрелых лет, не последнее место обретёт среди своих. Да и берегись, как бы, побрезговав материнством, не оказалась ты осуждённой за детоубийство!» Таким образом, простыми словами сожительница пресвитера исполнила как бы долг священника, и, смягчив материнское сердце, возбудила в нём жалость, а умирающего ребёнка вернула к жизни. И немедля неленостная сия богатырка сняла с плеч меховую накидку, расстелила её у огня и уложила поверх неё младенца. Затем она, полностью умастив его тельце, удалила немало коросты. Вот было зрелище, как нежная плоть, увлажнённая маслянистыми натираниями, вновь обретая живой цвет, порозовела и вдруг опять расцвела младенческой прелестью!
Тут стоит заметить, что мать ему стала Иродиадой, а та женщина – Илией (3Цар. 17:17-23); ибо благодаря заботе грешной бабёнки и обречённый ребёнок был исторгнут из пасти смерти, и мать избавлена от детоубийства. Она же, обратившись к себе самой, изругала себя, как лютого врага, и, проникнувшись материнскими чувствами, тут же приняла его обратно в объятья с нежной любовью и в дальнейшем не прекращала его заботливо кормить со всяческим усердием. Мальчик же, окружённый таковой заботой, благополучно рос, пока не был отнят от груди, а вскоре затем преждевременно лишился родителей, осиротев ещё в детском возрасте.
Итак, он остался на попечении брата. О непостижимая тайна замыслов Божиих! Среди прочих, наделённых достойным нравом, этот отличался жестокостью; он, скрываясь под овечьей шкурой, с поддельной любовью принял теперь вместо отца опеку над младшим и, притворяясь усыновителем сонаследника, обращался с ним хуже, чем с рабом. В этом ему была под стать его супруга, которая не отставала от него в свирепости и не испытывала к дитяти никаких сердечных чувств. Итак, они оба с единодушием люто издевались над невинным ребёнком, обращались с ним жестоко и враждебно, тяжкими скорбями подрывали силы его. Ибо его постоянно кормили рабской едой, подходящей, скорее, свиньям, и давали дрянное пойло; он ходил босой и неряшливо одетый; подвергался побоям и часто получал удары и пинки. Затем, когда он уже подрос, на него взвалили непосильный труд, отправляя пасти свиней и нагружая без разбору прочей чёрной работой. Что ж остаётся об этом думать, кроме того, что это Господь попустил воину Своему пройти суровые испытания, дабы он крепче закалился для духовных сражений, поскольку, пережив такое в детстве, он оказался потом сильнее перед лицом всяческих трудностей. Также считаю нелишним сжато поведать здесь один достопримечательный случай.
ГЛАВА ВТОРАЯ
О его почтении к покойному отцу, успехах в учёбе и самоусмирении
Однажды, мучаясь, как было уже сказано, голодом, он случайно нашёл монету, и, развеселившись, словно внезапно разбогател, стал раздумывать чего бы такого купить, а поскольку он, конечно, был совершенно лишён лакомств, то его детскую душу привлекали всякие сласти. И вот, поразмыслив подольше, но так и не решив, что выбрать, он, наконец, боговдохновенно молвил: «О чём я думаю?! Ведь наверняка, что бы я ни съел, удовольствие от этого продлится не долго. Итак, отдам-ка я лучше эту монету пресвитеру – пускай совершит Жертву Богу (отслужит Мессу – прим. пер.) за отца моего». Что мудрее этой детской простоты? Кто блаженнее этого бедного сироты? И презрев всё, в чём познал преходящую суть, он избрал единое, что оставляет надежду на вечность. Кроме того, мы думаем, это было ничем иным, как неким предзнаменованием будущего, в котором он ради жажды вечности презрит земные соблазны.
Однако вернёмся к порядку повествования. Вслед за тем Господь, никогда не оставляющий попечения о святых своих, избавил его от вышесказанных бедствий и, милосердно освободив от издевательств нечестивцев, изволил передать заботе другого брата по имени Дамиан, который, наконец, его утешил и обласкал. И вот, сей брат, окружив его весьма нежной любовью, проявлял к нему такую рачительную заботу, что, казалось, чувства его превосходят родительскую привязанность. Кроме того, хотя мальчик был уже довольно взрослый, он отдал его учиться грамоте, а тотчас после того отправил изучать свободные науки, в коих он показал себя таким прилежным и трудолюбивым, что сами его учителя диву давались.
Когда ж он закончил обучение всем свободным наукам, тут же сам стал преусердно преподавать, а благодаря молве о его учёности, к нему отовсюду стекались толпы учеников. Между тем, превозносимый народом, накапливая изрядные богатства, он уже едва удерживался от соблазнов мирской тщеты и пут любострастных прельщений. Но поскольку никак невозможно убыть числу избранных, то, немедля упреждённый Божиим промыслом, он заговорил сам с собою: «И почему это меня так прельщают мимолётные блага, кои плоть предлагает, а юность требует? Стоит ли мне цепляться за преходящее или всё-таки, отрекшись от него, взыскать лучшего? А не дать ли обет об этом, пока юность в расцвете, пока обстоятельства благоприятствуют? Ведь доселе я не особо усердствовал в дорогих и любезных Богу деяниях!» И вот, после того он понемногу начал избавляться от мирских попечений, а в служении Богу подвизаться, и хотя внешне, он, казалось бы, всё ещё владел тленным имуществом, все силы его души были полны упования на блага вечные. Ибо под мягкими одеяниями он носил власяницу и тайно предавался постам, бдениям и молитвам. А поскольку по причине юношеской пылкости он был остро уязвляем плотскими жалами, то, поднимаясь посреди ночи с ложа, он погружался в речные воды и оставался там нагой, пока тело не окоченевало от холода и греховный жар не отступал. Тогда он возвращался обратно и, распевая псалмы, навещал по дороге всяческие святые места, так что успевал до повечерия исполнить всю Псалтырь. Также ревностно он раздавал милостыню нищим, а также часто устраивал им угощения и благочестиво радовался, собственноручно прислуживая им, словно Христу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Как он с победой вышел из опасного для жизни приключения
Думаю, среди прочего, ни в коем случае нельзя обойти молчанием пример, который несомненно послужит многим к назиданию.
Однажды он завтракал в одиночестве, и за столом не было с ним никого, кроме одного слепого побирушки, которого он каждый день по своему обыкновению приглашал к себе на трапезу. А получилось так, что было тогда у них не более одного хлеба из пшеничной муки тончайшего помола. И вот, сей положили только перед хозяином, а сотрапезнику его, который обычно получал точно такое же, как он, угощение, не досталось. А положили тому хлеб простой, правда, почти равный, а что из теста похуже, того, он, конечно, по увидеть не мог и принял его с глубокой признательностью. Однако Петра понемногу стал пробирать страх, и задумался он в глубине души: «Христу за моим столом меньше почтения, чем мне?! Да неужто я буду по-господски есть хлеб вкуснейший, когда Он питается хлебом слуг моих?!» И поскольку сердце его переполняли эти и подобные мысли, задумался он, как бы поменяться хлебом с сотрапезником. Что делать? Каким образом? Просто промолчать? Но стыд мешал ему есть, а совесть снова и снова язвила. Короче говоря, победила плоть, и наш герой, прекратив попытки, расслабился.
Итак, оба начали есть: один, значит, как господин и первенствующий на застолье, – хлеб изысканный; второй, как подобает просителям или рабам, – хлеб простой. Но пока он ел, мало-помалу охватывал его страх и глубокий ужас терзал всё нутро его, ибо боялся он, что прозвучит над ним приговор неусыпного Провидения Божия, и опасался, что скоро непременно свершится неотвратимая, справедливая и суровая кара. Что и случилось.
Ибо в горле его опасным образом застряла рыбья кость, которую он, несмотря на все усилия, не смог протолкнуть внутрь. Он с трудом глотал пищу – кость не проходила; харкал – оставалась там же; пытался извлечь – крепко и неподвижно держалась, грозя гибелью. Однако он всё стеснялся сказать, какие муки ему приходится терпеть внутри; «крючок», на который он, словно беспечная рыбёшка, попался, тянул его за глотку к погибели и дышать становилось всё тяжелее, и его больше страшила не сама смерть, но смерть позорная. Он предпочёл бы быть пронзённым мечами, чем безобразным образом сойти в могилу от мерзкого воспаления глотки. Он терзался отдышкой, и скорбная тьма покрывала очи его. Что уж там – положился он, наконец, на Христа и познал, что хоть Он и обделён хлебом, но превосходит могуществом. Свою буханку он быстро положил бедняку, а взамен поместил перед собою его долю. И (о снисходительность Божия к прегрешениям нашим!) едва он проглотил первый кусочек хлеба, тот захватил сию смертоносную кость и протолкнул её внутрь, прочистив ему горло.
Итак, лакомый хлеб стал для него причиной страдания, а грубый и жёсткий – лекарством. Переменил он блюда и петлю, что грозила уже его задушить, расторгнул. Отбросил высокомерие и воспринял небесное лекарство смирения, а поскольку понимал, что обрёл сие вышнее исцеление чудом, то тут же возгласил похвалу Избавителю своему в таковых вот словах: «Благословен всемогущий Бог! Он приходит на помощь в бедствии и печаль обращает в радость; попирает надменность, усмиряет высокомерие и милостью одаряет, и нас миловать призывает: «Будьте, – говорит, – милосерды, как и Отец ваш милосерд!» И с радостью теперь всем поведал Пётр о бедственном приключении своём, кое только что стыдливо скрывал. Ибо сила горести о нём не превозмогла, мощь радости её оттеснила.
Надо заметить, что и этот случай, и то, что я выше рассказал о его отвержении вскоре после рождения, он сам отрывочно упоминал в своих письменах.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Как он отвергает мирские привязанности и принимает иночество
Однако продолжим наше повествование по порядку. В сердце сего новобранца Христова неизменно пылало стремление к высшему и горячо желал он исполнить задуманное: совершенно отречься от мира сего и принять одеяние духовного воина. Однако в отеческих краях он наотрез отказывался это делать, опасаясь, как бы привязанность кого-нибудь из родных или близких не положила препятствие на его пути к совершенству. И вот, пока он размышлял над этим и неизменно возносил молитвы, прося у Господа открыть ему спасительный путь, вдруг прямо туда пожаловали из фонте-авелланской пустыни Св. Креста двое братьев, о славе коих он был очень наслышан. Повстречавшись с ними по Божию промыслу и заведя своевременную беседу, он поведал им тайну своего сердца. А они, охотно выслушав то, что он открыл им, благочестивыми наставлениями горячо поддержали его намерение. Тогда он спросил, примет ли его их святой авва (чья слава уже дошла до него), в свою общину, если прийти к нему с таковой просьбой? Поскольку они подтвердили это и стали его побуждать так и поступить, он торжественно пообещал, что с Божией помощью придёт к ним как можно скорее, дабы исполнить мечту свою. Преподнеся им серебряный кубок, он попросил их, приняв его в дар, доставить господину авве. Они же, увидев размеры сосуда, заявили, что он слишком тяжёл, и, оправдываясь продолжительностью пути, сказали, что они не смогут далеко уйти, отягчённые эдаким грузом. Когда же он начал требовать принять дар, молвили ему: «Если уж ты так настаиваешь и не позволяешь нам уйти не одаренными тобою, то предложи что-нибудь полегче, что и в дороге нас не обременит, и что можно передать авве в знак твоего почтения». Услыхав это, он удивился, смолк и задумался: «Кто они такие? Кажутся нищими и нуждающимися, а до такой степени презирают всё мирское, что брезгуют самую малость потрудиться, дабы приобрести отличный сосуд! Кого как не их подобает называть воистину свободными и воистину блаженными – тех, кто с такой решительностью стряхивает с рамен своих ярмо стяжательства, с такой явственной духовной силою попирает тщету мирскую?» Получив от сего изрядное наставление, он проникся ещё более острым презрением к земной тщете.
И вот, с той поры, весьма радея об исполнении своего обещания, он пожелал испытать себя – перенесёт ли он жизнь в келье, что, как он слыхал, трудно. Итак, вошёл он в некую келью (в монастыре св. Марии на берегу Адриатического моря – прим. изд. Миня) и там неленостно подвизался около сорока дней, подражая отшельническому уставу. Поскольку этот опыт его весьма укрепил, то он больше нисколько не страшился сего сурового отшельничества, но воистину всем сердцем горячо стремился к нему.
И вот, улучив подходящее время, когда ему стало возможно уйти без ведома всех близких, он, взяв из своего добра что пожелал, тайно отправился в путь. Прибыв в пустынь, он открыл пожелание души своей тамошним старшим, благоговейно попросив принять его в своё общение. Благоразумная просьба его было немедля с охотою удовлетворена, и его, как принято, передали в послушники одному из братии для наставления. Тот свёл его в келью, немедля, как было велено, переодел его из льна во власяницу и представил авве, который предписал без промедления облачить его в мантию. А Пётр, удивляясь сему, говорил сам с собой: «Что происходит со мной? Разве не должен был я сначала пройти послушнический искус, а потом уже добровольно пытаться просить сего облачения? Как могу я принять столь внезапное продвижение?» Едва подумав так, он сию же минуту раскаялся и стал крепко себя укорять: «Неужто, если бы обстоятельства потребовали от тебя сложить голову за Христа, ты стал бы так же уклоняться или упрямо отпираться? Разве ещё недавно ты не обещал всеми силами добиваться того, что сейчас было сделано? Как не страшишься ты столь скоро предаться расслабленности? Но даже если это тебе кажется неприемлемым, тем охотнее принимай, ведь за то, что даётся труднее, ты воспримешь большее утешение в награду».
ГЛАВА ПЯТАЯ
Как он возрастает в добродетелях, прежде всего, в смирении, молитве, укрощении плоти и послушании
Итак, попрекнув самого себя, он тут же мирно согласился с предписанием старшего и со спокойствием охотно послушался его. А надев хабит, он настолько возжёгся духовным рвением, что, презрев телесные попечения, устремлялся только к духовному, всеми силами понуждал плоть служить духу, всяческой неги и роскоши чурался, а искал для себя трудов тягостных и презренных.
Далее я расскажу то, из чего читатель может извлечь для себя урок. Когда он однажды отправлялся в путь вместе со своим настоятелем, тот велел ему надеть скапуляр помягче и сесть на коня покрасивее, чего он не желал. И потому пристал он к настоятелю с настоятельнейшими просьбами не понуждать его к тому, чего он чуждался, словно непристойности. Настоятель же не уступал просьбам его, ибо позволь он ему путешествовать вместе с ним в неопрятном виде, как он того хотел, могло бы показаться, что он небрежёт учеником своим, коего он любил, как единственного. Ученик же, совсем иначе чувствуя и в иную сторону всё толкуя, чрезвычайно стыдился, что, когда он явится перед мирянами щегольски разодетым, все подумают, что он, уже давно, казалось бы, отрекшийся от мира, всё ещё по-плотски взыскует мирской тщеты. И всё же он предпочёл подвергнуться поношению, чем запятнать себя непослушанием, впасть в кое он крайне устрашился. И казалось ему, как он сам потом рассказывал, что все вокруг смотрят на него, тычут пальцами и глумятся, что вот, мол, едет верхом нарядный угодник плоти, коему впору женихом зваться, а не монахом. Из-за этого он залился краской, повесил голову и прятал глаза. А на обратном пути, когда они заехали в киновию Св. Винкентия, что построена напротив утёса, называемого Разбитой скалой (совр. монастырь Сан-Винченце аль Фурло в провинции Пезаро-э-Урбино), слуга Господень уже едва мог терпеть свой постыдно щегольской наряд. Он нашёл повод задержаться там ненадолго и, когда настоятель тронулся в путь, направляясь к пустыни, он добыл и надел другой скапуляр – скромнее тканью и хуже окраской – и, почувствовав облегчение, словно бы скинув давивший на него огромный груз, поспешил вслед за настоятелем в свой монастырь. И никак он не мог спокойно появиться перед ними красиво наряжённым, поскольку они носили одеяния грубые, предпочитая украшаться нравами, а не одеяниями. Однако возвратимся к тому, о чём шла речь выше.
Многообещающий воин Христов начал сокрушать себя такими постами, бдениями и прочими трудами самоограничения, что даже те, кто уже давно усердно подвизался, наблюдая его жизнь и нравы, прониклись презрением к делам своим. Ибо, борясь с собой, дабы полностью изгнать укоренившиеся пороки, он неустанно старался изо всех сил исполнять все виды трудов духовного подвига, что были приняты в той обители. А обитель сия широко известна тем установлением, что монахи, живущие в кельях попарно, по очереди бодрствуют, не опуская рук в духовной брани, день и ночь, точно в боевых рядах, с непримиримым упорством сражаясь против «господствующих в воздухе» (Еф. 2:2), препоясанные непобедимым оружием псалмопения, молитв, чтения, воздержания и послушания. Образ воздержания их был таков, что, четыре дня в неделю довольствуясь хлебом и водой, они по вторникам и четвергам вкушали чуть-чуть бобов, которые каждый сам варил в келье своей. В дни постные никому из них, разумеется, не дозволялось вкушать хлеба сколько угодно, но выдавалась им ограниченная мера. А о винопитии что уж и говорить; известно, что вино там в то время помимо евхаристии вовсе не употребляли – разве что, может быть, давали болящим. Во любую пору по всей пустыни ходили босиком, да и в кельях не надевали обуви. Прочим же духовным упражнениям – таким, как земные поклоны (metanoeis), биение ладонями о землю (palmatis), продолжительное стояние с крестообразно распростёртыми руками – каждый усердно предавался по мере рвения и сил. Кроме того, они придерживались такого обычая бдений, что по звуку колокола, отбивающего часы, после полунощницы до рассвета исполняли всю Псалтырь.
Ну а Пётр пробуждался задолго до общего подъёма по удару в колокол и при этом весь остаток ночи после полунощницы он усердно проводил в непрерывном бодрствовании, очевидно не нарушая общего правила, но расширяя его сверх обязательного. Ибо ведомо было ему, что ближе к святости уплата долга по общему закону, чем щедрость по частному почину; и что самовольные дары, сколь бы ни были они велики, отнюдь не освобождают от предписываемых законом приношений, и поэтому, хотя при старательном исполнении требований закона, можно, конечно, помимо них прибавлять из личного благочестия сколько угодно, однако не потеснять при этом установлений старших своими собственными. И хотя добровольные подвиги могли оказаться ценны, от узаконенных это отнюдь не освобождало. Наконец, из-за этих всенощных бодрствований его начала мучить такая головная боль, что уже и сон её почти не облегчал или облегчал слабо, и только потом, применив лекарственное средство, он с Божией помощью исцелился от боли, а в итоге научился действовать благоразумнее; как и расслабления нерадивостью избегать, и с рассудительной умеренностью удерживаться от порывов, чреватых падением. Безусловно придерживаясь со всей строгостью правила всегдашнего пребывания в келье, а после обычного псалмопения, совершив разнообразные молитвы, посвящал себя вдумчивому чтению, и так знание Божественных писаний прославило его более, чем прежде – знание мирских наук.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Как слава о его святости широко распространяется, и он усердно радеет о спасении других
И вот, когда пришло время поставить свечу на подсвечнике, чтобы светила всем в доме (Мф. 5:15) Господнем, Пётр по приказанию настоятеля понемногу начал наставлять братию увещательными словами. Когда ж молва о нём стала широко распространяться, досточтимый Вуйдон, авва Помпозанский (св. Видон (Гвидон) Помпозанский, 970 г. Равенна – 1046 г. Фиденца; память 31 марта), муж великой святости направил своих посланников к сему авве с просьбой ради братской любви послать Петра к нему в монастырь и позволил пожить там немного, дабы он смог насытить братьев пищей слова Божия. И благочестивое его ходатайство по Божию изволению отнюдь не осталось неудовлетворённым.
Итак, он отправился туда, в общину, насчитывавшую, говорят, до сотни братьев. Задержавшись там почти на два года, делатель Господень пожал немалый урожай от посеянного семени слова и, получив от своего аввы приказ о возвращении, сопровождаемый напоминанием о послушании, он, хоть и упрашиваемый многими, не пожелал долее оставаться там, но, как богобоязненный муж, во всём следуя послушанию и страшась нарушить распоряжение настоятеля, скоро вернулся к нему. И нам он часто, когда беседа представляла подходящий случай, рассказывал, дабы побудить нас к более ревностному послушанию на своём примере (но говоря как будто о ком-то знакомом), что если ему когда-либо доводилось получить приказ, подкреплённый требованием послушания, слово это тут же пронзало его нутро таким трепетом, что никакая трудность не могла удержать его от исполнения порученного задания.
Итак, проведя со своими собратьями дозволенное время, он снова, ради того же дела, из-за которой приезжал в помпозанскую обитель, отправился по приказанию в вышеупомянутый монастырь св. Винкентия, который был как многочисленностью монахов и широким влиянием известен, так и строгостью иноческого устава весьма прославлен. Побыв также и там сколько-то, он отнюдь не предавался лености в винограднике Господнем, пока споспешением Господним не стяжал служению своему обильный урожай.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Как, став приором, он наставил многие монастыри и укрепил строгость пустыннического жития
Настоятель же его, наблюдая таковое благоразумие и рвение, возрадовался, что обрёл деятельного ученика, коему полностью передал управление над пустынью своей. Итак, посоветовавшись с учениками, он, несмотря на отпирательства и отказы Петра, заповедал, чтобы он принял после него попечение о пустыни. По преставлении же настоятеля он, приняв руководство над обителью, немало укрепил рачительность как в духовных делах, так и в земных. А поскольку благодать Божия воспламеняла его сердце ревностью о стяжании обильнейшего урожая душ, он стал осматривать другие места, ища, где можно собрать множество монахов. И вот, в епархии Камерино (известный университетский город в ит. области Марка) сей внимательный исследователь нашёл вблизи скалы некое место, подходящее для обитания отшельников, где, собрав братию, заложив основание храма и назначив им приора, под чьим началом им предстояло служить Богу, обратно пустился на поиски другого места.
И вот, добрался он до горы Перджио в области Перуджи и основал там иное отшельническое местожительство. Там он, кстати, нашёл некую келью, в которой, как говорили, некогда пребывал блаженный Ромуальд. И разместив в этой обители других братьев, он снова направился далее, и, едучи по Фламиниевой дороге, обнаружил удобное место, что называется Гамоний (Гамонья или Гамунья в коммуне Марради в пров. Флоренция, где располагался монастырь св. Варнавы), где, подготовив обиталища, населил их иными служителями Божиими. А по соседству с сей обителью он построил монастырь под названием Ачерета, а также другой, в провинции Римини, в месте, именуемом Мурчано. И рад он был усердно предаваться такого рода трудам, ибо искал не своего, а того, что угодно Иисусу Христу (ср. Флп. 2:21).
Кроме того, хоть и не оставляя сих свершений, благоразумный слуга Божий при любых поездках всё же старался часто навещать любимую обитель Св. Креста в Фонте-Авеллана и общину, ибо любил её больше других – словно единственную. Конечно, никак он не мог забыть тех, с кем подвизался от самого начала вступления в иночество, и памятовал тех, кто был поручен ему приказанием настоятеля. Хотя прочим ученикам, собранным в разных местах, он при всём старании не мог уделить больше своего внимания, но всё же с отеческой заботой в подобающей очерёдности то лично их навещал, то слал им письма, то направлял к ним кого-нибудь из близких своих духовных чад. И сию заботу он непрестанно уделял не только своим обителям, которые сам основал, но, словно родитель для всех, и многим киновиям, как затворническим, так и общежительным, в зависимости от того, кто по, видимому, больше нуждался.
Однако, понемногу заканчивая с этим, поговорим теперь о другом – о том, что говорят о деяниях Господа через него. И я тщательно позабочусь, чтобы в рассказе о них, с Божией помощью, не было ни малейшей примеси лжи и отсебятины, но буду верно следовать сообщениям тех, кто либо сам присутствовал при событиях, либо слышал от тех, кто присутствовал, а также перескажу воспоминания тех, с кем лично эти деяния случились.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Как по заслугам блаженного мужа вода дважды превращается в вино
Итак, однажды, навещая упомянутый монастырь в Гамонии и пребывая в келье, он приказал брату, который ему прислуживал, принести попить из источника; тот немедля пошёл и быстро исполнил приказание. Наставник отведал питья, и оно оказалось вином. И стал он укорять ученика за то, что принёс ему вина вместо воды. Поскольку же тот утверждал, что принёс почерпнутое из источника, настоятель протянул ему тот самый кубок и повелел попробовать и на своём опыте убедиться, лжёт ли он. Хотя ученик, попробовав, ощутил вкус вина – каковое там и было, – он, тем не менее, хорошо помня свои действия, продолжал утверждать, что черпал из источника. Отнюдь не дав словам его веры, Пётр направил к тому самому источнику другого брата и повелел проследить за тем, как он сходит, чтобы тоже не обманул. А он, набрав в том источнике полный кубок, поспешил обратно и передал настоятелю питьё. Но когда тот снова его отпил, убедился, что это самое настоящее вино превосходного качества. Также и братья, бывшие с ним, вкусив и удостоверились, что это превосходное вино, с единодушной радостью восхвалили Бога. А Пётр тут же простёрся пред ними и покорно молил, запрещал и требовал, дабы из послушания никому из смертных они отнюдь не поведывали того, что случилось, доколе он пребывает в теле. Поскольку они послушались, то до нашего сведения прежде его смерти это никак дойти не могло; однако после того, как мы справили его похороны в Фаэнце, а на обратном пути оттуда нас приютили на ночь в упомянутом его монастыре Ачерета, нам из рассказов тамошней братии, равно как и от насельников сказанной пустыни, собравшихся там в то время, довелось узнать не только об этом, но и о некоторых других чудесах, соделанных Господом, о коих и постараемся здесь изложить.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Как рыцари не могли добыть из бочки вино святого учителя, а благочестивый паломник затем – смог
Некогда человек Божий в одном из опекаемых им храмов оставил на сохранение бочонок вина. И случилось так, что однажды мимо того самого храма проезжал большой отряд рыцарей, кои, изжаждавшись, спросили у пресвитера, не попотчует ли он их вином. Он отвечал им, что здесь у него нет совсем никакого вина, кроме одной ёмкости господина Петра, к которой он и сам прикасаться не смеет. Услыхав это, старший над прочими, ненавидевший, как говорят, человека Божия, заявил в ответ: «А и пускай что господина Петра! Я-то его с удовольствием попью!» И немедля приказал своим слугам живо налить себе и сотоварищам своим вина того. Те проворно кинулись, как свойственно такого рода людям, исполнять сие повеление, но, вытащив затычку, не добыли ни капли вина. Вытащили другую – получилось то же самое. Тогда они открыли все отверстия и – о чудо! – жидкость, несмотря на это, держалась внутри, словно твёрдая. И вот, они открыли верхнюю отдушину, любопытствуя, есть ли там вообще вино – и обнаружили, что бочка недозаполнена всего на пол ладони. Изумившись таковому явлению, но, всё ещё думая, что, может, какие-то затычки запрятаны внутри и мешают жидкости вытечь, они в каждое из отверстий вставляли прутики, вытаскивая которые, обнаружили, что, хотя они и намокают, но вино тем не менее остаётся заключённым внутри. Ведь именно та сила, которая в то время, когда народ израильский ступал по дну Красного моря, поддерживала воды прямо стенами справа и слева (Исх. 14:22), таким же образом и тут препятствовала жидкости вытечь. И Тот, Кто тогда могуществом Своим вверг в воды неприятельское воинство, дабы не воспрепятствовало оно пути благочестивых, ныне чудесным образом обуздал дерзость сих, дабы не причинили он ущерба слуге Его. Ибо, как Он, воспрепятствовав захвату народа Божия, не позволил египтянам насытить своё алчное бешенство убийством его, так и сумасбродную жажду этих рыцарей Он отнюдь не дал утолить ограблением слуги Своего.
Итак, когда сумасбродство их было осмеяно Вышней силой, они, чувствуя себя посрамлёнными, трепеща перед Божией мощью и мучаясь жаждой, отступились и отбыли. Когда же уехали они, пришёл некий странник и стал упрашивать того самого пресвитера, чтобы уделил ему вина хоть бокальчик. Священник ответил ему в тех же словах, что и предыдущим посетителям. А поскольку странник продолжал настоятельно молить оказать ему милость, священник подробно рассказал ему, что приключилось с бывшими до него рыцарями, дабы он оставил упрямые настояния. Однако тот, отнюдь не отступаясь от своей просьбы, и молвил, что надеется на милость более тех, кто по своей грабительской дерзости получил отказ, ибо давно хорошо знает господина Петра и тот часто делился с ним тем, что имел. Тогда пресвитер, уступая таковой настойчивости и тронутый верою странника, хоть и робко, приблизился у бочке и, поскольку, как написано, «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» (Иак. 4:6), от одного прикосновения его руки жидкость тут же потекла и он легко почерпнул её. Так-то безоружный и кроткий то стяжал, в чём Бог вооружённым гордецам отказал.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Как, прещедро поделившись хлебом, он по Промыслу получил обильную пищу
Однажды, когда сей авва, усталый, вернулся в сумерках из леса вместе с тем братом, который мне это потом рассказывал, на ужин ему подали лишь ломоть хлеба с сырой зеленью. Уступив весь хлеб товарищу, а сам довольствуясь одной зеленью, он увещевал его терпеливо снести сей убогий ужин и пообещал, что назавтра у них будет трапеза. Так и получилось. Ибо на следующий день им доставили такое обилие пищи, что всем тамошним насельникам её хватило на много дней.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Как один человек, доставлявший блаженному мужу рыбу, был избавлен от смертельной опасности
Некий муж, чрезвычайно преданный человеку Божию, обычно посылал ему изрядный рыбный гостинец в уместное время к большим праздникам. Случилось же как-то раз перед Рождеством Господним, что он никак не мог раздобыть рыбы достойного качества, которую он мог по обычаю своему бы преподнести господину Петру. Из-за этого его удручало немалое беспокойство, но наконец, в самую священную ночь Господнего Рождества ему подвезли множество рыбы, от чего он возвеселился и с великой радостью распорядился немедля доставить её человеку Божию. Ночь была отвратительная, сквозь плотные облака не пробивалось ни луча звёздного света; дорога тоже была весьма трудной и тяжкой, всюду её покрывали кучи мокрого снега. Однако носчик рыбы не стал из-за трудностей дожидаться дневного света. И вот, пустившись в путь, он в темноте забрался на какой-то обрывистый берег и, не зная, какова его крутизна, двинулся вдоль него, но, внезапно сбившись, сверзился вниз. При таковом падении он мог бы переломать себе все кости, но по заслугам человека Божия он силою Божией остался совершенно невредим. Итак, живой и здоровый, он весело поднял обронённый с плеч груз и с радостью поспешил к человеку Божию. Принеся дар покровителю своему, он поблагодарил его также и за то, что по его заслугам был исхищен из пасти смерти. На что тот отвечал ему: «Не человеку, сын мой, не человеку-грешнику приписывай то, что Бог единственно по милости Своей изволил уделить тебе; лишь Его благодари за дарованное спасение, ведь Он никогда не оставляет в беде слуг Своих!»
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Как другой человек, заплутав на распутье, по заступничеству его направился верным путём
Как-то раз он направил одного из учеников своих к некоему авве. Оный брат, не застав его в монастыре, пустился на усердные поиски, куда тот мог деться. Пока он этим занимался, так замешкался, что никак не мог возвратиться ко дню, когда его ждали обратно. Опасаясь выговора за это, он взял с собой товарища и отправился в дорогу в тишине тёмной ночи. Они проследовали вместе чуть-чуть, когда его спутник, понемногу отдалившись, тайком ушёл. Когда это случилось, монах тот, совершенно не зная дороги, крайне огорчился, потому что не мог ни продолжать путь, ни вернуться. Оказавшись в безвыходном положении, он смиренно попросил у Господа, дабы направил его на верный путь по заслугам того, кому оказывал послушание. Когда он, помолившись, отправился, то наткнулся на некое распутье, где замешкал немного, сомневаясь, в каком направлении тронуться. Наконец, выбрал одно, которое ему показалось более подходящим и попытался направить туда своего осла, но животное не подчинилось, а своевольно двинулось в другую сторону. Седок изо всех сил понуждал его пинками и ударами вернуться к той дороге, которую он выбрал, но тот, несмотря ни на что, стремился туда, куда сам пошёл. Когда ездок после долгой борьбы убедился, что животное никоим образом подчинить своей воле не удастся, и уже заподозрив, что упрямая скотина, вопреки обыкновению, противится ему по Божию внушению, совсем отпустил поводья и позволил ослу свободно идти, куда его пожелает направить Бог. И вот, когда настало утро и уже рассвело, он поднял глаза и увидел, что все места ему знакомы, и понял, что Бог по милости Своей провёл его самым что ни на есть прямым путём. Посему, осознав, что мольбы его были услышаны по заслугам учителя, он воздал Богу благодарение и с тех пор смотрел на своего учителя, как на человека Богу угодного.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Как посланник блаженного мужа был извлечён из топи и спасся от страха ночного после того, как виновнику такового зла святой муж пригрозил в видении розгой
Как-то в другой раз он отправил к некоему епископу некоего посланника, который, обнаружив на пути ручей, решил его переехать. Хотя это было нетрудно, его конь вдруг оступился и угодил в такую топь, из коей никакими усилиями не мог выбраться, а всадник, видя, что угодил в западню, и совершенно не понимая, что делать, взмолился к Господу о помощи ради заслуг того, кому, как Богу ведомо, он нёс послушание. Едва излил он свою молитву пред Господом, как его конь, вдруг подпрыгнув, тут же выбрался на сушу и, резво преодолев намеченный путь, домчал его до города. Когда же он прибыл к епископу, к которому был послан, то обнаружил, что того нет на месте, однако встретился с одним другом своего двоюродного брата и тот сердечно пригласил его погостить и явно из почтения ко святому мужу обходительнейше прислуживал ему со всеми своими домочадцами. При этом, однако, сей человек допустил по отношению к гостю одну немаловажную промашку: когда он постелил ему, все ушли и оставили его спать одного в просторном помещении том. Чрезвычайно остро прочувствовав своё одиночество, он был охвачен таким ужасом, что почти не смог спать той ночью. Однако не избежал наказания и тот юноша, что допустил таковую небрежность. Ибо тою же ночью, когда он лежал на кровати своей, погружённый в сон, человек Божий Пётр стремительно накинулся на него и, занеся над ним здоровенную розгу, сурово пригрозил ему за то, что опечалил гонца его столь жуткой своей небрежностью. По завершении видения хозяин тут же пробудился и стал дожидаться рассвета, чтобы навестить гостя и поговорить с ним. И вот, едва занялась заря, он поспешил к нему и подробно расспросил его, какая небрежность или погрешность была допущена при обхождении с ним, из-за чего на хозяина так ужасно набросился дом Пётр да таковыми угрозами стращал и ругательствами бранился. На что гость тотчас ему ответил: «Этой ночью, когда вы все ушли, оставив меня одного, я так испугался, что в тягостной тревоге бессонно провёл почти всю ночь». Обменявшись сими сведениями, они изумились могуществу человека Божия и прославили Бога, столь дивно проявляющего Себя таковыми чудесами в святых и слугах Своих. И так был поражён посланный сим знамением, что, когда вернулся к человеку Божию, немедля вверился ему, дав слово отречься от мира и, приняв иноческий чин, служить под его руководством Богу. Вскорости он исполнил обещанное, а нам всё это поведал в том самом порядке, как мы изложили.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
О том, как из послушания Папе Стефану IX он становится кардиналом Святой Римской Церкви и епископом Остии, и о его сне в связи с этим событием
И вот, когда слава о его святости и благоразумии уже не могла укрыться, она со всей ясностью достигла слуха Святой Римской Церкви, и поскольку таковой муж был сочтён достойным священнического служения и в высшей степени необходимым в ведении переговоров от лица Церкви, то был он вызван к Верховному Понтифику – тогда Стефану Девятому, – который сам вместе с епископами и прочими главами церковными стал уговаривать его принять епископскую кафедру. Но он, не в силах забыть тишину уединения, в коей привык с усладою проводить время за божественным чтением и созерцанием, чрезвычайно страшась лишиться её и возвратиться в мирской шум, всеми силами противился их уговорам. Тогда, видя, что ни увещеваниями, ни мольбами от него совершенно ничего не добиться, они пригрозили ему отлучением, если он и дальше решится продолжать своё упорное сопротивление. Короче говоря, господин апостолик в конечном итоге добавил лишь одно, чем Пётр пренебречь никак не мог. Ибо предписал он ему безропотно – из послушания братьям – принять данное повеление, и тут же схватив его за правую руку, надел ему перстень и вручил посох. К коим в качестве бенефиция присовокупил епископство Остийское.
Приняв таким образом должность, Пётр тут же понял, что исполнилось предсказание, которое он получил три дня назад в видении. А видение было таково: казалось, будто ему предстоит принять прекраснейшую невесту, которой он не желает ни коснуться, ни хотя бы глянуть на неё; но всё же и отказаться никак не смеет, так как обручены они по закону. Сие, на наш взгляд, вполне согласуется с событиями. И знаем, что он об этом многократно сетовал, однако отнюдь никогда не дерзал сбросить с плеч своих бремя послушания, как бы ни было тяжело оно.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Как он после своего спасения из беды радел о спасении душ и об укреплении почитания Христа и Святой Девы
Итак, понимая, что в путах того ярма, в которое он таким образом угодил, у него уже не получится свободно предаваться уединённым созерцаниям, рассудил он, что потерю былых богатств возместят грядущие, ибо плодовитость Лии может сравниться с красотою Рахили (Св. Пётр подробно обсуждает деятельную и созерцательную жизнь под образами Лии и Рахили в своей книге «Об иноческом совершенстве» – прим. Г. Хеншена в изд. Миня). И вот, как «верный и благоразумный раб» (Мф. 24:45), сознавая, что назначен управляющим семейства Господня, принялся он настолько рачительно исполнять принятые им обязанности своего служения, дабы без трепета ожидать пришествия Господня, и в столь полной и совершенной мере воздать плодами сослужителям своим, чтобы удостоиться, когда Господь придёт, услышать: «Хорошо, добрый и верный раб!.. Войди в радость господина твоего» (Мф. 25:21). Однако не считал он, что с него хватит тех служебных забот, что он оказывает пастве одной епархии, возглавляемой им, но, сознавая себя в долгу перед всеми сослужителями, с коими был как бы членом единой семьи, предоставлял себя в их распоряжение и, горячо желая всех обогатить Богом, точно внимательный удильщик, обозревающий рыбные заводи, при любых обильных стечениях народа на какие-либо большие праздники закидывал сети божественного слова и многих уловлял, извлекая их словно бы из мирских водных пучин и поднимая к высотам небесной любви. Многократно мы наблюдали, как ради такого рода улова он вставал задолго до рассвета, чтобы не пропустить подходящего для проповеди часа, когда таковые собрания происходили чересчур далеко. Знаем также, что довольно часто он, проведя ночь в жару горячки, едва поднималось солнце, шёл в церковь, служил Святые Мессы и почти до шестого часа, возвысив голос, во всеуслышание наставлял народ проповедью. Сие представлялось нам немалым чудом, ибо нам уже казалось было, что он вот-вот скончается, и тут мы видим, что он стал ещё крепче силами и выразительнее в речах. Поэтому ясно нам дано понять, что устами его вещал никто иной, как Тот, Кто, научая учеников Своих, молвил: «Ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас» (Мф. 10:20). И проповеди его, словно преизобильный источник, бьющий из недр, каждого напитывали сообразно способности их воспринять. Притом, если порой они и затягивались, то никому, однако, не были в тягость. Как могут быть тягостны речи, коим все внимают с предельным вниманием, точно боговдохновенным? Или как могли бы оказаться бесплодными слова, коим содействует благодать Святого Духа? Никак.
И вот после встреч с ним бесчисленное множество верных во всей той провинции стали отмечать день Креста (пятницу – по прим. Хеншена) постом из почтения к страстям Господним. Ибо ведь в своих проповедях он в разных местах увещевал соблюдать его. А ещё известно, что в основном после него во многих церквах появился обычай совершать суточную службу часов в честь Кормящей Богоматери (богослужение, дополнительное к литургии часов и известное с VIII в., – прим. пер.). Ибо наблюдая за клириками исконных церквей в Римской области, которые отовсюду собирались вблизи от нас, мы, с Божией помощью, убедили их хоть немного следовать остаткам канонических обычаев, ведь они, давно уклонившись от всех уставы и совершенно забросив общежительный порядок, жили по-мирски каждый своим хозяйством вместе с любовницами.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Как он искоренял ереси симонии и николаитства. Как он примирил Амвросианскую церковь с Римской
Он также немало потрудился над искоренением пагубной ереси николаитов. Ибо язва сия так губительно возобладала над нравами и так безнаказанно терзала почти всю Церковь во всех римских владениях, что уже едва и страшилась порицателей, словно бы нечто законное. Как рады мы, о благой Иисусе, что благодаря сему славному Твоему воителю и прочим малым его соратникам она Твоим содействием уже устранена, как веселимся мы о её повержении! Также, думаем мы, ни в коем случае нельзя обойти молчанием и то, как, защищая эту ересь, Амвросианская церковь ввергла себя в тяжёлые испытания. Как раз об этом особом деле он основательно написал в своей книге под собственным названием «Миланские акты».
Из-за этой двойной ереси, то есть симонии и николаитства, между народом и клиром упомянутой церкви возникла немалая распря. Ибо сия проклятая двойная язва так разрослась у них и таковой пользовалась свободой, что перед лицом осуждения даже не пыталась укрывать мерзость своего разврата, но предавалась ему прилюдно, словно бы чему-то законному и достойному. Ибо если кому-либо надлежало взойти на какую-нибудь церковную должность, то он никак не мог получить посвящения, не запятнав рук подкупом. А вторая мерзость дошла в своём бесстыдстве до того, что сожительства священников ничем по виду не отличались от мирского блуда. Поэтому, по Божию вдохновению, против гнусной этой пагубы возгорелась благочестивая ревность верных мирян (речь идёт, по видимому, о «Патарии» – движении за возрождение нравственности во главе со свв. Ариальдом и Эрлембальдом, подробнее о которых можно прочесть в этой статье – прим. пер.), которые просили у Апостольского престола помощи в борьбе с таковыми прегрешениями. И вот, на выполнение этой задачи Верховный Понтифик Николай II распорядился направить того, кто, как ему было ведомо, пользовался уважением как за мудрость, так и за святость свою. Прибыв и приняв сообразные почести себе лично и Апостольскому престолу он сообщил вниманию всей Церкви причину своего посланничества. Сразу после этого, на другой день по наущению клириков в народе вдруг поднялся ропот, мол, Церкви Амвросианской не должно подчиняться законам Рима, а Римскому Понтифику нечего домогаться права судить и распоряжаться в этой епархии. «То был бы страшный позор, – заявляли они, – если бы наша Церковь, всегда со времён прародителей являвшаяся свободной, ныне к нашему поношению (чего да не будет!) покорилась другому». После чего поднялся мятежный крик, к епископскому дворцу отовсюду стекались люди, а затем зазвонили колокола и весь город гремел трубным гулом. Отовсюду, так сказать, грозила ему смерть, и кто-то из его доброжелателей и сострадающих сообщал ему, что многие жаждут крови его. И вот, когда клир и народ собрались в церкви, Пётр взошёл на кафедру. Наконец, когда они с трудом успокоились, он начал следующую речь:
«Да будет ведомо вам, возлюбленнейшие, что не ради чести Церкви Римской прибыл я сюда, но дабы только вашей славы взыскать да о спасении вашем и благодати, которая во Христе Иисусе (2Тим. 2:1, пер. еп. Кассиана), с Его помощью, коли позволите, позаботиться. Ибо на что честь от человечишки тому, кто удостоился восхваления от Спасителя? И какую найти область среди всех царств земных, что была бы неподвластна тому, кому даже сами небеса дано связывать и разрешать? (ср. Мф. 16:19) Ведь прочие церкви, сколь угодно почтенные, учреждали либо цари, либо иного звания безупречные люди и в зависимости от воли или возможности предписывали каждой свои особенные права; и одну лишь Римскую Церковь основал и воздвиг на скале (ср. Мф. 16:18) внезапно проявленной веры Тот, Кто блаженному ключарю небес Петру вверил власть земную и небесную. Итак, от его имени власть осуществляется, на его право опирается. Посему несомненно, что лишающий какую-нибудь церковь какого-либо права творит беззаконие, а если же кто пытается ущемить власть Римской Церкви, переданную ей самим верховным Главою всей Церкви, тот наверняка впадает в ересь. Ведь нарушает веру тот, кто действует против той, которая является матерью веры; и увенчан оказывается верою тот, кто в оной признаёт первенство надо всеми церквами».
Изложив эти и им подобные доводы в пользу преимуществ и первенства Апостольского престола, он вернул благоволение народа, который единодушно пообещал последовать любому распоряжению, какое ему будет угодно будет отдать. Короче говоря, со всей Амвросианской епархии было созвано превеликое собрание клириков и состоялся своего рода собор. И допросив всех вместе и каждого по отдельности, из всего их числа он едва нашёл хоть кого-нибудь, кто был рукоположен без мзды. Даже не изъяснить, какие на него навалились заботы, сколько тягостных дум терзало его! Ведь, пользуясь его словами, по всему диоцезу, в каждой церкви славного города так осквернялись священные таинства, что благочестие христианское казалось ниспроверженным. Снисхождение к немногим вызвало бы споры, ведь почти все несли общую вину; но с другой стороны и законным образом обвинить их не представлялось возможным, ведь у всех были одни и те же извиняющие обстоятельства. Это ещё больше отягчало его затруднения. Однако, если бы он не принял по этому делу никакого решения, то не смог бы унять великого кровопролития, вызываемого рознью в разъярённом народе. И вот, оказавшись в таком тупике и не имея возможности привести всё соответствие с чистыми каноническими правилами, он постарался, по крайней мере, положить конец злоупотреблениям и добиться того, чтобы посвящения в сан в дальнейшем совершались даром. Итак, от стребовал не только от архиепископа, но и от всех его служащих, коих это могло касаться, нерушимой присяги в письменном виде, посредством возложения рук на святыню или клятвы на Евангелии, что отныне и впредь они будут бороться с пагубой симонии и николаитской ересью, что всеми силами своими добросовестно будут её искоренять до самого основания. Но добившись этого, он стал исследовать канонические предписания многочисленных Отцов, обдумав которые, усмотрел, что необходимо ввести такое умеренное средство, по которому все клирики, исполняя епитимию, получают прощение во время торжественной Мессы и, по предписанию Толедского собора (собор 589 г. решал, в числе прочего, проблемы нравственности духовенства, – прим. пер.) получают обратно свои одеяния из рук епископа. И вот, дав им таким образом прощение, он добился постановления, по которому не сразу всем без разбора вверяется служение, но только тем, кто представляется грамотным, целомудренным и уважаемым за серьёзный нрав; с прочих же довольно, что они по Божией милости вновь приняты в ограду Святой Церкви и до поры до времени будут совершенствоваться в знании познании закона Божия. А те епископы, которым было возвращено право служить, получали обратно свои утраченные должности не по старому порядку дурного торга, но по тому надёжнейшему совету блаженного князя апостолов, которое однажды упоминает св. Аполлинарий: «Поднимись, прими Святого Духа, а с ним и епископство».
Я попытался обрисовать сии события сжато, чтобы, обозрев их, можно было обратиться к прочим. Ибо как бы я мог изложить его деяния подробно, если он не покладая рук изгонял всё превратное, всё чуждое, что обнаруживалось в Святой Церкви, а всё, что находил верного и благочестного, укреплял к славе Христовой? И, конечно, в заботах о том ему немало споспешествовало Провидение, когда обдумывал он свои постановления: что позволительно, а что подобает преследовать каноническими наказаниями. Притом эти его решения были подтверждены всею Церковью города Рима, ибо просветилась она сиянием учения его и полагалась на его суждения, а когда он удалился и почти смолкло слово его наставления, оплакивала как невосполнимую потерю его укрепляющих советов. Ведь совет его развеивал все заблуждения: утверждал колеблющихся и поддерживал сомневающихся, обуздывал уста спорщиков и отягчал выи надменных, а души смиренных воспламенял и укреплял.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Его милость и щедрость к людям бедным и набожным
А кто в силах достойно рассказать о его делах милосердия, прекрасных и многочисленных! Ибо кто с большей готовностью творил милостыню, кто усерднее омывал ноги беднякам? Кто когда-нибудь ревностнее одевал нагих, кормил голодных, навещал болящих? Ведь он почти ни дня не проводил без такового рода дел, где только позволяло соответствующее время и место; а поскольку он непрестанно творил сие повсеместно, то можно представить себе, что происходило, когда он находился в епископском дворце! Так вот, у порога епископских палат ежедневно собиралась толпа нищих, и одни там насыщались приготовленным для них угощением; другие уходили, получив подаяние; из всех он принимал двенадцать и усердно омывал им ноги. Кроме того, во время своих скромных пиров, которые он всегда имел обычай устраивать для гостей, он отнюдь не забывал о нуждающихся, если таковые находились вблизи стола, но нарочно отряжал обслужить их кого-нибудь из своих людей, в богобоязненности коих был наиболее уверен. Ведь неустанно пребывая в такого рода трудах, он с радостью пополнял богатствами небесную сокровищницу Церкви, а сам накоплений всеми силами избегал. Ибо он говорил, что поставлен служителем достояния Господня, а не господином; распорядителем, а не владельцем. А также и преданных ему всей душою учеников своих он побуждал добросовестно сим заниматься, часто напоминая им об этом такого рода речами: «Знайте же, дети мои, что все дела сии священны и служат искуплению грехов; посему всеми силами берегитесь, как бы по скупости или по небрежной беззаботности не лишить бедняков Христовых чего-либо им причитающегося, ведь мы в неоплатном долгу перед ними. Итак, поскольку у нас вдоволь благ, коими мы можем подкрепить обездоленных и убогих, тщательно разыскивайте и внимательно разузнавайте, кто в ближайших окрестностях болен, или голоден, или страдает от тяжкой нужды, ибо если с искренним состраданием вы послужите им в их нуждах, то стяжаете в небесах плод вечной награды, общий для нас и для вас. Поскольку если вы окажетесь верными соработниками нашими хотя бы в раздаянии благ, то без сомнения порадуетесь и плоду благого воздаяния».
Вот какого рода увещаниями благой Пётр побуждал товарищей своих к делам милосердия. Посему легко представить, как полагались в своих нуждах собратья на того, кто был известен своим радушием ко всем вообще. Стоит ли и упоминать о соратниках его, ведь своей заботой он обрёл любовь всех служителей Божиих, подвизающихся в священном воинствовании, ибо об их утешении он радовался более, чем о своём.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Как он вернулся в свой монастырь и подвизался постами, молитвой и прочими упражнениями души и тела
Затем он принял решение отойти от сих трудов внешних (пускай святых и богоугодных) в милое ему уединение пустыни ради укрепления души и очищения от налипшего праха мирского. Заточившись в келье, он укрощал себя чрезвычайным постом, воздерживаясь во все дни, кроме праздничных, от всякой еды, кроме отрубного хлеба и несвежей воды; и хотя тело его уже было изнурено старостью да всё обтянуто множеством вериг, он не уступал другим в самобичевании, предавался псалмопению, молитве, чтению и диктовке книг. Нельзя также не упомянуть, что хлеб свой он вкушал из того же тазика, в коем мыл ноги нищим, и сном почивал просто на тростниковой циновке.
Кроме того, присутствуя порой на капитуле братии, он после слова наставления вдруг вставал с седалища и обвинял самого себя в нарушениях, за которые по приговору устава получал с обеих сторон два удара, а возвращаясь на своё место, продолжал учить братию, обращаясь то к тому, то к этому, то ко всем вместе. Так, младшим он говорил: «Должно знать вам, дети мои, что каждому из вас подобает начинание вашей брани положить с таким рвением и усердием, и такие, насколько телесных сил хватит, прилагать усилия, стремясь ввысь, чтобы вся последующая ваша жизнь несла как бы оттиск подлинной печати ваших крепких трудов». С продвинувшимися он более углублённо и подробно рассуждал о борьбе с пороками, различении помыслов, о сокрушении и созерцании ради достижения чистоты ума.
Кроме того, когда во время своих проповедей он подходил к какому-нибудь вопросу, на котором требовалось заострить внимание братьев, он обычно говорил: «Каждый усердный воин Божий во всякой духовной брани должен познать свои силы. Ибо весьма постыдно монаху и духовному воину принести обеты, а чего он стоит в брани по лености своей не узнать». И притом то, в чём он таковыми словами наставлял учеников, сам решительно показывал на собственном примере, некоторые из которых, думаю, небесполезно упомянуть.
Ибо видал я, как он в течение сорока дней не принимал в пищу ничего, что было приготовлено на огне, а только сырые овощи, да обходился совсем без питья – я сам тому свидетель. Другое, что сейчас расскажу, я слышал от старших моих соучеников, по словам коих он некогда в течение такого же срока не подкреплялся ничем, кроме малой толики мочёных бобов раз в день, однако заметив, что, пожалуй, чересчур изнурил себя этим, отнюдь не пренебрёг умеренным подкреплением ослабевшего тела, чтобы, восстановив силы, ещё усерднее вновь взяться за другой подвиг. Как бы то ни было, он говорил, что следует считать не пороком, а, скорее, добродетелью, если кто подкрепляет усталые члены ради того, чтобы затем ещё крепче и твёрже приступить к трудам. Кроме того, в его обычае было во время как дневных, так и ночных богослужений, не опираться ни на что при псалмопении. Также в начале Четыредесятницы и другого поста он по три дня полностью воздерживался от пищи, к чему, однако, никого сам не побуждал, но тем, кто искал большего духовного подвига, решил сообщить, что таким образом начало поста можно посвящать Господу. В итоге этот обычай добровольного самоограничения он установил, пылая благочестивым рвением, в некоторых монастырях, где вся братская община наряду с упомянутым трёхдневным постом блюла строгое молчание в затворе; и никто там без крайней необходимости не надевал обуви, пока не завершалось ежедневное пение псалтыри; также каждый принимал бичевание розгами на капитуле, а в дни воздержания все вкушали лишь хлеб и воду.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Как он установил пятничный пост в честь Святого Креста, что было одобрено небесным видением
Однако к оным он прибавил правило совершать самобичевания и держать пост ради почитания Креста по пятницам во все поры года, кроме пасхального времени и других великих праздников. Наконец, все его увещания споспешением Господним достигли признания, и даже киновия Монтекассино восприняла этот обряд с таким рвением, что постановила всё вышеупомянутое вписать в уставные правила.
Кроме того, думаем, отнюдь не бесполезно будет, прибавить к сему упоминание об одном откровении, которое, как сам сей святой писал, совершенно утвердило его в соблюдении пятничных предписаний. Итак, приведём его собственные слова: «В келье, болея, лежал некий старый священник по имени Лев. Был он упорен в посте, псалмопении и молитвах, и хотя телесные его силы истощились, духом он оставался крепок и по-юношески ревностен. И в ночь накануне установления сего постного правила он увидел во сне, что в церкви стоит великий хор братьев, наряжённых в блистательно белоснежные одеяния, и слаженно поёт весьма сладкозвучным, медоточивым распевом «аллилуйю»: «Dulce lignum, dulces clavos» и т.д. (Аллилуйя праздника Воздвижения Креста 14 сентября: «Dulce lignum, dulces clavos / Dulcia ferens pondera / Quae sola fuistis digna sustinere / Regem coelorum et Dominum. О дражайшее древо, о дражайшие гвозди, понесшие бремя дражайшее! Только вы достойны приять Царя Небесного и Господа» – прим. пер.) Ещё он увидел, что во всей трапезной на столы возложены хлебы, видом прекрасные, а на вкус – слаще мёда. Также среди братьев, сидевших повсюду, находился, если я правильно понял, муж весьма прекрасный и отмеченный видным нарядом. Он спросил, откуда взялись таковые хлебы, подобных коим он прежде не видал. «Это те самые, – молвил он, – хлебы, коими сыны Израиля, получив манну с неба, питались в пустыне». Ещё этот муж перенёс стол аввы, стоявший на западной стороне, и поместил его на восточную части трапезной, где на стене было нарисовано изображение Креста Господня. Исследуй же тайну и уразумей священное откровение! Что могло бы значить это восхваление креста сладкоголосым хором псалмопевцев, если не то, что им предстояло установить торжественный пост в честь креста, того самого, который они прославляли так нежно и сладко? Ведь они воспевали гимн в честь блаженного креста именно в тот день, когда Христос, распятый на нём, держал пост. А что представляли собой те медовые хлебы на столе, как не то, что братия вкушают сладость яств духовных, когда посредством утруждения плоти возносят сладкозвучную хвалу Богу? Ибо тем слаще становится в чувствилище сердца, чем тягчайшей суровостью сокрушается распущенность плоти. Ну а что означало передвижение стола аввы к подножию креста Искупителя, как не то, что благодаря посту в пятницу, которая есть День Креста, вся трапезная посвящается спасительному знаку его? И что значит восседать у подножия креста Господня, как не следовать по стопам Его, и по стезе Того, кто предводительствует нам, безостановочно шествовать?
А в довершение сего как нельзя более кстати случилось так, что один святой брат по имени Пётр отсутствовал, когда устанавливалось это правило. Вернувшись затем в обитель в четверг, он во сне увидел, что дом Пётр зовёт его с собою на пир и восседает вместе с ним за трапезой. А на следующий день, придя на капитул, он с другими братьями принял по новому обряду бичевание и, возрадовавшись сему, усердно его исполнил и, ликуя в Духе Святом, сказал: «Слава Богу! Вот тот пир, на который звал меня дом Пётр Дамиани! И не зря ущемление плоти нашей именуется трапезой или подкреплением, ведь когда тело наше воздержанием укрощается, тогда дух пищею вышней благодати насыщается».
Итак, все братья ясно уразумели через таковые откровения, что свыше исходит то, что ныне передано устами блаженного мужа, и возгорелись рвением исполнять не только эти правила, но в дополнение к ним попросили его дополнить то, что представляется ему недостаточным; если что избыточно – отменить; а что требует улучшения – исправить к общему одобрению. В связи с чем, среди прочего, они отказались от повязок, коими их головы были покрыты, словно волосами, и с тех пор достойным монахов обычаем считалось довольствоваться лишь капюшоном. Также постановили не покупать более заморских одежд по высокой цене, но шить их из грубой и дешёвой ткани.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Как он исцелил одержимых бесами отроков, занятых на строительстве храма св. Бенедикта в Монтекассино
Некогда дом Пётр по своему обычаю навещал вышеупомянутую киновию в Монтекассино и, пребывая там, заложил храм блаженнейшего Бенедикта, который недавно ясно предстал нашим взорам, изукрашенный золотом и каменьями. Там он встретил нескольких отроков, что занимались подвозом камней, коих внезапно схватили и тяжко мучили бесы. Хотя мальчики не отличались крепким телосложением, бесы наделили их такими силами, что каждого из них приходилось удерживать двум или трём могучим мужам, да и при том они едва могли их хоть ненадолго укротить. Когда дому Петру однажды довелось по некоему делу выйти и осмотреться, Дезидерий, досточтимый авва киновии Монтекассино любезно поприветствовал его, как обычно, по имени и молвил: «Господин Пётр! Ты почему не лечишь наших работников?» На что он отвечал: «Так ведь рядом с ними святейший Бенедикт! И если будет на то воля его, он может даровать им исцеление. А я что?» Однако авва решил направить нескольких из них к Петру, дабы, увидев их мучения, он, сжалившись, ревностнее за них помолился. Он наотрез отказался, но не по бесчеловечной чёрствости, но ради смирения, которое он внимательно блюл.
Однако, поскольку по причине радушия братии ему довелось прожить там почти двадцать дней, то в течение этого срока он совершенно исцелил всех тех бесноватых; и кто ж по праву может усомниться, что, как утверждали тогда киновиты, он тайно молился за них и таким образом испросил у Господа здоровья для них.
Но поскольку обо всех его деяниях трудно, да пожалуй и вообще невозможно рассказать, то уместно уже направить наше повествование к концу и с Господней помощью поведать о том, как он завершил свой путь и преселился отселе к вышним.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Как он, будучи легатом Римского понтифика, разрешил город Равенну от отлучения, в которые их вверг порочный архиепископ
И вот, когда он таким образом, ревностно взыскуя драгоценных душ, уже почти достиг поры, полагающей предел трудам земной жизни, Римский Понтифик Александр II приказал ему отправиться на родину – в Равенну – по делу, весьма важному для спасения всего города, клира и народа. Ведь в то время скончался тамошний архиепископ (Генрих, ум. 1070 г. – прим. лат. изд.), который в своё время приговором римского синода был за своеволие лишён общения, однако по чрезвычайному безрассудству своему отнюдь не устрашился вынесенного приговора, предписывавшего ему воздержаться от исполнения архиепископских обязанностей, но злосчастным образом заразил своим дурным влиянием согласный с ним народ и всю церковь осквернил беззаконием. Когда, наконец, святотатец сей сгинул, упомянутый апостолик, проникнутый братским состраданием к столь многочисленному народу, находящемуся под пагубным влиянием, и желая, примирив их, разрешить своей апостольской властью от отлучения, постановил направить к ним сего великого отца, считая, что для выполнения этой задачи нет никого, более достойного и способного, чем он; ибо он пользовался там немалым уважением, да и сам, будучи по крещению сыном той церкви, многократно увещевал Папу проявить милость к ней. Будучи благодарным к ней, он, как усердный сын, желающий блага родительнице своей, взялся за сие посланничество, несмотря на свои преклонные лета, ибо он был признателен за возможность наконец как-то воздать долг свой любящей матери.
Споспешением Господним он благополучно проделал путь в Равенну и был с огромной радостью встречен горожанами. Когда он открыл им цель своего приезда, они премного возвеселились и безмерно благодарили Бога, воззревшего на них, и наместника Христова, пославшего к ним столь великого и славного мужа. Смиренно исполнив епитимию за своё потворство отступнику, виновные получили прощение, о котором слёзно просили, и с благодарностью удостоились принять от апостольской власти дар отпущения. Итак, когда узы отлучения были разрешены, а всей церкви уделена материнская милость, город целиком охватило чрезвычайное ликование.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
О том, как он почил в Фаэнце святейшей кончиною и с высочайшими торжествами был погребён в храме Святой Девы
Сотворив сии и многие другие приличествующие таковому мужу деяния, он, продолжая своё посланническое путешествие, выехал из города. На первой же остановке в пути, где он был с почтением принят – при некоей досточтимой обители в Фаэнце, что называется монастырём Св. Марии Богородицы За Городом – вдруг заболел горячкой и слёг. В течение дня ему стало хуже, и около середины восьмого часа (примерно в полвторого пополуночи – прим. пер.) глубокой ночью накануне праздника Кафедры Св. апостола Петра (т.е. в ночь с 21 на 22 февраля – прим. пер.), сознавая приближение времени ухода своего, он немедля велел нам, собравшимся у его ложа, полностью исполнить полунощницу и утреню, во что бы то ни стало желая отпраздновать апостольское торжество, и тогда, наконец, безмятежно почил. Итак, вскоре по завершении службы он, разрешив узы плоти, предал дух свой Господу, дабы именно в этот день, когда земная Церковь удостоилась поставления Петра на пастырский престол, сонм небесный допустил сего ученика Петрова ко престолу блаженному. И тут же, едва те, кто находился близ его обиталища, донесли весть о его преставлении до города, все жители поспешно стеклись огромной шумной толпою на похороны, дабы иноки, пришедшие из ближайшего его монастыря, не успели украдкой унести бездыханное тело. Из-за такого их множества церковь, где оно покоилось, вмиг переполнилась, и поскольку все единодушно стремились поскорее подойти к святым останкам, то наподобие волн отбрасывали друг друга назад и тем медленнее, бушуя, продвигались, чем быстрее рвались пройти. И каждый, подступив к нему и припав к его гробу, приносил дар и с благоговейной радостью лобызал ноги или край ризы его.
Затем с должным усердием начали постройку гробницы. И вот, из какого-то другого, дальнего храма привезли громадный каменный саркофаг, украшенный изысканной резьбою, причём на удивление быстро – будто это было что-то совершенно легковесное, – так что и сами возчики немало изумились. И установили его подобающим образом в том самом храме Пресвятой Богородицы перед хором близ ступеней, ведущих к алтарю, и преблагоговейно положив там с изъявлением всяческого ликования досточтимые останки Христова священника, многими псалмами и ввысь возносимыми громогласными гимнами достойно, от всей души прославили Бога, благодаря Его за сей великий дар, уделённый им. Ему да будет слава, хвала, сила, честь, почитание и владычество ныне и присно и во веки веков! Аминь.
Перевод: Константин Чарухин
ПОДДЕРЖАТЬ ПЕРЕВОДЧИКА:
PayPal.Me/ConstantinCharukhin
или
Счёт в евро: PL44102043910000660202252468
Счёт в долл. США: PL49102043910000640202252476
Получатель: CONSTANTIN CHARUKHIN
Банк: BPKOPLPW
