О. Сергей Гоман, SDB: «Миссионеры – не герои первых полос»

С 24 по 30 октября в Католической Церкви проходит Миссионерская неделя. По этому случаю Ольга Хруль поговорила с отцом Сергеем Гоманом, SDB, который в этом году отмечает 20-летие служения в Африке. О том, как родилось его призвание, и об особенностях служения в Сьерра-Леоне, он рассказал в рамках цикла «Церковь с человеческим лицом».

– Отец Сергей, каким был ваш путь веры?

– К сожалению, он складывался не через родителей, а через мою бабушку, которая закончила только три класса, как и большинство белорусских бабушек: из них очень мало кто ходил в школу из-за необходимости работать с малых лет в домашнем хозяйстве. И моя бабушка не была исключением. Читать она не умела, но писать «каракулями» могла, чтобы расписаться за получение пенсии.

Зато она знала наизусть много молитв, которые читала всю жизнь, особенно в преклонные годы: встанет ночью и читает литанию и тайны Розария. Хорошо это помню в годы перед её смертью, когда я был уже священником.

Я родился в сентябре 1978 года в Беларуси, в городе Дятлово. Мои родители были неверующими людьми, а бабушка ходила в храм постоянно. Папа – по убеждениям или «по бумажке» – был православным, как и его родители.

Мама моя была крещена в Католической Церкви. Она в храм не ходила, в Бога не верила, и пришла к Богу потом, когда я стал семинаристом. Она стала участвовать в таинствах и повенчалась с моим отцом в католическом храме.

Когда дедушки не стало, мы переехали в деревню Ятвезь, в которой не было храма. Но бабушка ходила в храм постоянно со мной и двоюрдным братом в город Дятлово. Там не было своего священника, и Месса была не каждое воскресенье. Священник приезжал два раза в месяц из соседнего города – Барановичей, но люди в храме были каждое воскресенье. Они молились своими молитвами, которые я не понимал – всё было на польском: Розарий, литания…

Мне нравилось ходить в храм, там было много людей, а маленьким детям всегда же интересно и любопытно: как это – молятся?

Мама вначале была швеёй, потом, когда переехала в деревню, стала печь хлеб на заводе, затем работала дояркой, сейчас уже на пенсии. Отца уже нет давно, да и бабушка умерла.

– Как вы почувствовали призвание к священству?

– Поначалу у меня и примера как такого не было. Да, священник приезжал, но он был для меня недосягаем! Он был великим и божественным. Мне нравилось быть на Святой Мессе, мне интересно было смотреть на исповедальню. На первую исповедь я ездил в соседний город Новогрудок, потому что в нашем городе не было священника, который подготавливал детей к Таинствам.

Бабушка меня с братом завела в ризницу, тогда священник дал нам книжку, чтобы мы учили все молитвы. Когда мы их выучили, то священник спросил меня о десяти заповядях, о Деве Марии, я ответил, и он очень был доволен. Потом он исповедовал нас и преподал Первое Причастие, и потом я мог уже ходить каждые две недели на исповедь, когда приезжал священник.

Однажды во время исповеди священник сказал, что часто меня видит в храме, и спросил, не хочу ли я стать министрантом, то есть прислуживать на Святой Мессе. И я согласился. С того момента стал прислуживать в алтаре.

Отец этот не был салезианцем, он был епархиальным священником, и при этом казался недоступным, трудно было с ним поговорить. Когда он уже приезжал к нам в город, то это была уже третья или четвёртая Месса, которую он служил в окрестностях.

Когда салезианцы приехали служить к нам в Дятлово, они организовали приходские летние лагеря, я попал на трёхнедельный курс лекторов, которые могли бы читать чтения. Вот там я впервые увидел салезианцев и понял, что мне всё в них нравится, стал интересоваться и задавать вопросы – и священникам, и семинаристам, с которыми чувствовал себя более свободно. Один из них настолько чётко мне рассказал о харизме ордена, что тем самым помог найти себя, найти салезианское призвание.

Этот семинарист потом ушёл из ордена и даже в храм перестал ходить. Вот как бывает. Я позже пытался его как-то уговорить вернуться в Церковь, а ведь он когда-то помог мне распознать призвание. Но, наверное, работа, которую он имеет, и деньги, которые получает, затмили призвание быть христианином. Очень жаль.

Также мне помог отец Генрих Богушевский, вечная ему память, он был там, и мне очень нравился тем, что всё время улыбался. Он не проводил курсы для лекторов, но я уже начинал думать о салезианцах. Ещё мне понравился тогда отец Томаш Песецкий, который, к сожалению, позже тоже ушёл из ордена, но в то время своей открытостью и юмором вдохновил многих молодых людей, помог им распознать призвания. Раньше священник считался недосягаемо высокой особой, до которой нельзя было дотронуться и задать нелепый вопрос, а с отцом Томашем и с отцом Генрихом можно было и пошутить. И этот опыт я стараюсь применять теперь на миссиях в Сьерра-Леоне.

– А как вы попали в Сьерра-Леоне?

– Я приехал на миссию, когда мне было 22 года. Салезианские структуры в Беларуси и России только зарождались, и меня отправили в салезианский новициат в посёлок Октябрьский под Москвой, затем в Санкт-Петербургскую семинарию, где ректором был монсеньор Бернардо Антонини.

Когда я был на первом курсе семинарии, отец Сергей Тимашов её уже заканчивал. Учиться мне нравилось, с нами были епархиальные студенты, профессора из разных стран, это мне дало понять, что Церковь – не российская, не польская, а действительно вселенская. Атмосфера была прекрасной, и там я встретил Бонавентуру Нтонтаса из Африки, из Конго.

Мы, салезианские семинаристы, жили не в семинарии, а в своей общине – сначала шесть месяцев в Гатчине, потом – в Ковенском переулке у храма Лурдской Божией Матери, где нам дали один этаж, потом переехали на улицу Котовского, где был наш салезианский дом.

Так вот, как я стал миссионером? Когда меня направили на практику, потому что у салезианцев, когда заканчиваешь изучать философию, не переходишь на теологию, как это принято у епархиальных священников, а едешь на практику. И меня направили в Москву, в Кафедральный собор – ещё в те времена, когда храм потихоньку отвоёвывали.

Здание было поделено на этажи, я помню эти 4 этажа, станки, много железных балок. Я здесь был два года, занимался подготовкой министрантов, помогал вечерами в приюте, который был на 1 и 2 этажах храма. Детей было около 12, их опекал отец Казимир Шиделко.

В 1999 году генеральный настоятель салезианцев в рамках подготовки к Великому Юбилею 2000 года обратился к инспекториям с просьбой направить хотя бы одного собрата на миссию. Тогда, помню, отец Здислав Ведер возглавлял Восточный округ салезианцев (в него входило пять стран – Грузия, Беларусь, Украина, Литва и Россия). И когда это было объявлено, я вызвался поехать на миссию, хотя планировал изучать теологию в Италии.

Каждый, кто хотел ехать на миссию, должен написать заявление. И я это сделал в Юбилейном 2000 году, причём в заявлении попросил не направлять меня в жаркую страну, потому что я люблю холод и не выношу жару. Через полгода пришёл ответ от ответственного за миссии салезианцев. Он приехал в Россию, мы с ним пообщались, я ему рассказал о своих мотивах. Он мне сказал так: «Ты поедешь на десять лет в Гану, где открывается новая визитатория в рамках проекта «Африка»». До этого момента салезианцы служили только в 7 или 8 странах Африки, а благодаря проекту расширили географию своего служения до 46 стран из 54 на континенте.

Тогда каждая инспектория брала под свою опеку какую-то из стран: например Сьерра-Лионе дали американцам, Гану дали немцам, Либерию поручили Англии, индийцам дали Кению и Уганду, полякам – Замбию, итальянцам – Нигерию, испанцам – Того. Эти миссии развивались, стали появляться свои призвания, свои священники из африканских стран. И уже страны собирались в инспектории: возникла “англоговорящая” инспектория Западной Африки (Нигерия, Либерия, Гана, Cьерра-Леоне). Священников из Германии и Америки уже не было, но оттуда была материальная поддержка. Хотя последние семь лет эти страны уже не помогают нам финансово, мы уже научились немного содержать себя сами, потому что уже 95% призваний – местные молодые люди. Это хорошо! Каждый год у нас до сотни заявлений в семинарию, а мы можем принять только 15 человек. Очень много призваний в Нигерии, а вот в Сьерра-Леоне не очень, так как была гражданская война, и духовная жизнь оказалась на втором плане.

У нас в Cьерра-Леоне служат шестнадцать салезианцев в трёх общинах. Во Фритауне, в общине, где я нахожусь теперь – четыре священника и два семинариста. В Нигерии, например, каждый год есть 4-5 рукоположений в пресвитеры – у них ситуация получше.

Так вот, перед тем, как отправиться на практику в Гану, я поехал в Ирландию, где учил английский язык. 12 октября 2000 года из Ирландии я направился в Италию, где мы были на аудиенции у Папы Римского, во время которой генеральный настоятель вручил 62 миссионерам миссийные кресты. Из нашего округа было пятеро: я и два семинариста (которые впоследствии оставили орден), священник Йозеф Тод, который поехал в Монголию, священник Йозеф Правда, который был раньше в Сибири. Три священника и два семинариста поехали на миссию. И, к сожалению, отец Йозеф Тод возвратился из Монголии в Сибирь обратно, что-то не сложилось. Отец Йозеф Правда служил несколько лет в Азербайджане, но тоже вернулся в Словакию – по состоянию здоровья. Таким образом, из пяти миссионеров нашего округа остался только я.

После получения миссионерского креста 12 октября 2000 я вернулся на две недели в Ирландию учить английский язык. Однако, чтобы поехать в Африку, я должен был сделать около 20 прививок (от бешенства, гепатита, и т.д.), и это заняло шесть месяцев. То есть реально я уехал на миссию только 11 сентября 2001 года, ровно 20 лет тому назад.

Почти два года я был в Гане и Кении, изучал теологию, провёл три месяца в Уганде и три месяца в Тинзании, а после рукоположения во диаконы меня отправили в Сьерра-Леоне на постоянное служение.

Четыре года назад меня отправили на девять месяцев в Италию, где я защитил диплом бакалавра по специальности «экономика и девелопмент». Затем меня отправили в инспекторальный дом, но, проработав там три месяца, я понял: это не для меня – ездить по общинам и проверять, что да как, разбирать бумаги, подписывать договора. Я видел, как другой священник, который занимался этим четыре месяца, поседел и постарел, его было не узнать. Я не хотел быть на него похожим.

– А у священника есть возможность выбора того, что ему по душе? Как же послушание?

– Да, такая возможность есть, мнение священника всегда учитывается. Если ты салезианец, ты, конечно, обязан подчиниться распоряжениям инспекторов. Но, слава Богу, все инспекторы, которые были у нас в Западной Африке, всегда спрашивали согласия. Говорили: «Я хочу направить тебя туда-то. Ты cогласен?» То есть послушание не означает слепое подчиние, в нём есть возможность обсуждения. Послушание – это всегда диалог с собратьями. И мне очень это нравится.

Мне, например, и в Италию-то не хотелось ехать, но аргументы инспектора перевесили моё нежелание. В то время я был экономом одного дома и поднял его на хороший уровень, эти успехи были замечены, поэтому подумали, что я мог бы стать хорошим администратором всей инспектории. Вот и направили, и выучился, но…

В Сьерра-Леоне была нужда работать в центре, где я сейчас и работаю. Директор из Аргентины не справлялся один и поэтому ему нужен был помощник, такая правая рука. И моя кандидатура подошла, потому что я разбирался в некоторых вещах, была необходимость в моих советах. И я очень рад, что до сих пор служу там!

– C какими сложностями вам доводилось встречаться в миссионерском служении?

– Когда я служил Мессу в тюрьме и упал в обморок из-за малярии… А еще был такой случай, когда на одного брата из Германии напали и пырнули ножом сутенёры, потому что их хотели арестовать. Угрозы от сутенёров есть, конечно, потому что мы пытаемся спасти молодых проституток. Они недовольны, что мы вмешиваемя в этот процесс, забираем этих девочек, именно девочек, потому что так можно больше клиентов получить. Такая работа не подразумевает открытости, вместе с социальными работниками мы часто выезжаем по ночам. Конечно, люди смотрят на нас и уважают за то, что мы ведём себя как христиане. Спасая девочек от проституции, мы работаем не как структура Католической Церкви, а как негосударственная некомменческая организация помощи бедным людям в трудных ситуациях «Дон Боско», наподобие Красного Креста.

– А как сейчас выглядит реальная миссионерская деятельность?

– Давайте вспомним, как было раньше у миссионеров. Ты идёшь к вождю и говоришь: «Я всё сделаю, у вас будет всё, но племя должно стать христианинским». И так реально было: деревни были либо католическими, либо мусульманскими. Cейчас такие способы уже не используются.

В Сьерра-Леоне для равновесия и стабилизации отношений есть такие правила, что если президент христианин (как сейчас, например), то его заместителем всегда будет мусульманин.

200 лет назад миссионеры приехали в Сьерра-Леоне, чтобы проповедовать Иисуса Христа. Они начали строить школы для учёбы, колодцы для питьевой воды, постепенно строились маленькие часовни и церкви, и так христианство росло. На данный момент в Сьерра-Леоне около 25% католиков, мусульман гораздо больше – около 65 %.

Однако 65% школ принадлежит католической миссии, есть англиканские и протестанские, мусульманские. Поэтому через школы Католическая Церковь имеет сильное влияние для будущего этой страны.

В столице Сьерра-Леоне, Фритауне, храм недостроен из-за нехватки средств, в нём нет ни окон, ни дверей, но, тем не менее, храмом являются те люди, которые приходят. Каждое воскресенье у нас три Святые Мессы, на каждую из них приходят около 400 человек. После Месс мы встречаемся с молодёжью и с разными группами, что составляют приход.

При храме есть молодёжный центр, где в основном мусульмане, но не фанатичные. В нём мы помогаем детям распознать своё призвание в жизни. Есть и трудная молодёжь, которой мы стараемся помочь.

Особая проблема – это проституция 11-12-летних девочек. Иногда родители заставляют идти работать свою дочь, чтобы заработать денег на еду для своей семьи. Иногда девочкам нужно торговать своим телом, чтобы оплатить обучение своего брата или сестры, поскольку школы платные. И это – дети. Печально смотреть, как эти девочки убивают своё тело.

Салезианцы не остались в стороне, мы идём на улицы, туда, где они ждут своего клиента, и стараемся дать другую альтернативу: чтобы она стала поваром, или швеёй, или парикмахером. Основная масса детей не соглашается с такой альтернативой, но те, кто приходит в центр, обучаясь ремеслу три года, получают работу и зарабатывают деньги другим способом и страются помочь родным и близким в семьях. Те, кто остался на улице, приходят к нам спустя год-два, уже смертельно больными и их бывает уже очень трудно спасти.

Также есть реабилитационный центр для девочек, подвергнувшимся насилию. Некорым приходится быть на реабилитации несколько лет. Им снятся сны, они плачут во сне, и работать с такой категорией девочек весьма непросто. К сожалению, государство не имеет таких пунктов, где можно помочь, потому что все школы и больницы платные. В центре есть девочки, которые были принуждены к замужеству. Хотя в Конституции государства написано, что без согласия девушки нельзя жениться до 18 лет, но, к сожалению, многие из них принуждены к замужеству. Это распространено особенно в деревнях, где за 10 мешков риса, или за 15 кур, или за какие-то небольшие деньги можно купить себе жену, которой будет 12 или 14 лет.

Поэтому мы пытаемся их охранять, чтобы они не попали в своего рода рабство замужества к человеку, который неприятен этой девочке. Конечно, это деликатная работа, и нужно много усилий, но с помощью адвокатов и социальных работников мы стараемся всё наладить. Каждый год мы спасаем до 120 девочек и даём им возможность новой жизни.

Также есть дом для мальчиков, которые ушли на улицу по разным причинам. Допустим, мама посылает мальчика наносить в дом воды за два километра от дома. Для еды, стирки – сколько можно принести на себе? И мальчик уходит на улицу, думая, что там иная, лучшая жизнь. Но вместо лучшей жизни парень попадает в плохую компанию, которая научит его нюхать клей и воровать. И если вовремя не спасти этого ребёнка, он окажется в тюрьме для несовершеннолетних. Поэтому мы с социальными работниками идём на улицу и пытаемся забрать этих детей до 14 лет, реабилитировать их, и потом ищем контакт с родителями и, если удаётся, возвращаем детей в семью, обещая при этом, что мы заплатим за школу и будем время от времени помогать с едой (раз в полгода семья получает мешок риса в 50 кг).

Мы стараемся, чтобы дети, которые приходят к нам, не попали на улицу, а старались задуматься над смыслом жизни. Мы стремимся направить этого молодого человека, чтобы он получил какое-то ремесло, чтобы можно было жить без общения с плохими компаниями.

Есть люди, которые, выйдя из-под нашего крыла, нам же до сих пор помогают. В нашем молодёжном центре воспитывался парень, который стал солдатом и поехал служить миротворцем в Сомали. Он получал огромные деньги, часть из них он был должен заплатить своему командиру как некую дань, но всё равно то, что у него оставалось на руках – это приличные средства, за которые могли бы и убить по дороге домой.

Когда контракт был закончен, парень вернулся домой, пришёл к нам и увидел, что в нашей школе ветер снёс крышу, и окна требовали ремонта. И он дал необходимые средства – почти 700 долларов в местной валюте, которые были нужны нам именно на эти цели. Мы вставили новые окна, нам ещё хватило денег, чтобы покрасить стены к началу учебного года. «Это от меня», – сказал он и ушёл.

Я работал в молодёжном центре, учился каратэ и потом даже учил детей. Один парень, который был раньше каратистом, вдруг стал спиваться. Я спросил его: «Что ты делаешь? Не лучше ли учить детей каратэ, чтобы занять себя и заработать немного денег?» Он был мало занят – только до обеда и всё, поэтому начинал пить всякую гадость. Он не закончил университет, так как нужно было заплатить за обучение, а заплатить было нечем. Видимо, от этой безысходности он и начал пить. Эта пагубная привычка забирала у него все деньги.

Мы как раз искали учителя в одну деревню, и я предложил ему оплатить учёбу с тем, что он будет учить наших детей, и дополнительно учить каратэ, чтобы парень был занят постоянно. В стране есть такой закон: если ты получаешь диплом и предоставляешь его государству, оно платит тебе зарплату, но не сразу, не автоматически. Иногда люди ждут два-три года, чтобы получать зарплату от государства.

Он не стал исключением и ждал полтора года, а до этого я ему платил. Я ему купил подержанный мотоцикл, чтобы он ездил каждый день в эту деревню. Утром он учил детей в школе, а после обеда занимался каратэ. И если он должен был ездить на мотоцикле, то должен бросить пить, думал я. У него могли забрать не только права, но мотоцикл, если бы поймали в таком состоянии. Поэтому у него была мотивация быть здоровым. И теперь он до сих пор не пьёт. Он стал хорошим учителем, и я этому очень рад!

Мы часто приглашаем спортсменов из Олимпийского Комитета для обучения детей. Хотя страна и не участвует в Олимпийских играх, но комитет у них есть, и очень много хороших и одарённых людей у них там.

Кроме того, если у тебя есть сертификат центра «Дон Боско», то ты можешь без собеседований устроиться на работу в полицию. Наш центр имеет такой вот своеобразный «знак качества». Чтобы дети не шли на улицы и не занимались проституцией ради куска хлеба, мы подкармливаем их три раза в неделю.

– А что поют в храмах?

– Разные религиозные местные песни, песенная традиция есть. Фритаун – это особый город, в который люди едут из деревень в поисках денег и лучшей работы. Физически в деревне выжить-то можно, но в бедности ты остаёшься на самом низшем уровне, и этого не изменить. Кто имеет смекалку, знает, как заниматься бизнесом, в городе могут заработать неплохо.

Католики привозят свои песни и традиции своих деревень, и бывают случаи, когда священник-миссионер не знает, о чём они поют. Тогда мы спрашиваем, о чём они поют, просим перевод, чтобы понимать.

В Сьерра-Леоне каждый прихожанин принадлежит к какой-либо группе, допустим, к группе чтецов. Два раза в неделю чтецы встречаются, размышляют над Словом Божиим и определяют, кто будет читать в воскресенье – это большая привилегия. Если ты не принадлежишь к этой группе, то ты не можешь читать, не подготовившись. Так и в остальном, есть группы с разными служениями в приходе: молодёжь, взрослые, группа порядка, хор взрослый (около 30 человек) и хор детский, министранты (там не только мальчики, но и девочки). Да, девочек больше, чем мальчиков, и одевают они альбу, как и мальчики. У них тоже есть свои реколлекции, которые дисциплинируют и систематизируют эти группы. Если в храм приходит новый человек, приехавший из деревни, мы всегда его спрашиваем, в какую группу он хочет пойти? Даже заставляем его это сделать.

– Как Африка переживает пандемию?

– Если честно, не заметил. Когда я выехал на каникулы, было только три случая в день. Говорили, что те, кто болел малярией и принимали таблетки от неё, имеют меньший риск заболеть ковидом.

В Сьерра-Леоне не очень много заболеваний, а вот в Гане и Нигерии их заметно больше, так что не по всем странам пока эпидемия ходит. Да и времени интересоваться этими новостями у меня нет, знаю только то, что слышу от других людей. Сам я привился от ковида, как и положено.

– Не измотала вас миссионерская жизнь?

– Психологически – да, сложно. Раньше я очень хорошо спал и не жаловался на здоровье, а сейчас, в последние три года, очень тяжело переживать то, что я вижу каждый день. Когда я беру на руки девочку, изнасилованную двумя мужиками, и её кровь течёт, а ты несёшь её на руках, чтобы ей оказали помощь… После этого я три ночи не спал. Такие девочки иногда плачут и кричат ночами в течение двух лет. И я это слышу, и, конечно, это всё влияет на психику.

Мы тоже эмоциональны и переживаем многое, но здесь должен включаться холодный разум, иначе «крыша поедет». Иногда хочешь плакать, но если заплачешь, то уже не сможешь помочь другим. Иногда я чувствую, что эмоции меня перехлёстывают, и глаз начинает подёргиваться.

Мой друг, который привёл меня к салезианцам, например, на данный момент не верит в Бога. Когда я был в семинарии, я старался быть хорошим семинаристом, но сомнения в моём призвании, конечно, были. Может быть, и кто знает, если бы я остался учиться здесь, в России, могло бы получиться, что я бы ушёл из Общества салезианцев.

Наверное, Африка мне помогла возрасти в вере и помогла мне выдержать это призвание. Здесь нелегко – и материально, и психологически – но, с другой стороны, без веры в Африке очень трудно выжить и очень трудно работать с детьми и людьми.

– А как вы относитесь к людям, которые уходят и не верят?

– Обидно за них. Читаю молитву Розария за них и часто вспоминаю, стараюсь разговаривать с этими людьми. По телефону сильно не поговоришь – дорого звонить из Африки, но когда есть возможность встретиться, стараюсь её не упустить. Сейчас, когда я был две недели в Сморгони у наших собратьев, тоже встретил двух салезианцев, которые учились в семинарии, но теперь не ходят даже в храм. Было печально это слышать, но как за час-два можно их переубедить? Печально.

Детям нужен хороший пример. Если мама молится, дети это видят и могут так потихоньку дойти до такого примера, но не всегда. Если нет хорошего примера, то нет и хорошей веры в семье.

Поэтому мы пытаемся учить семьи, чтобы они молились на розарии, читали Святое Писание. Когда я иду в какой-то дом на визитацию и вижу, что этот дом не очень богат, не очень красив, кровати нет – только матрац, но крест на стене висит, розарий на столе лежит, Библия открыта, – это радует, видно что люди это всё используют. Вот это живая вера! Молятся и читают!

Видно, что листы Библии переворачивают, они «замусоленные». В другой дом придёшь и видишь, какая Библия чистая, аккуратная – наверное, ни разу не открытая… Вот здесь уже вопросы. Cкорее всего, этот человек не использует Библию. Или видишь промоленный розарий, его бусинки стёрты. Я всегда привожу в Африку много розариев (как правило, чемодан), чтобы раздаривать их прихожанам, людям на улице, чтобы у них была возможность молиться…

– Как относиться к священникам, которые уходят?

– Не знаю. Это зависит от человека. Вчера здесь, в Москве, на Мессе я видел двух бывших священников-салезианцев. Я знаю, что они приводят своих детей в храм, в ораторий. И семинаристы, уже бывшие, работают катехизаторами в наших школах. Уверен, что это надо воспринимать очень спокойно. Ничего страшного в жизни не случилось: не ощутил своего призвания – это бывает. Главное – выйти с достоинством.

– А чем вашей миссии могут помочь московские католики?

– Прежде всего, молитвами! Какие-то пожертвования уже были получены во время Месс, на которых я проповедовал.

Конечно сейчас во время пандемии самая эффективная – это денежная помощь. 90% всех денег, какими мы располагаем, собираем сами. Я мог бы загорать в свой отпуск, но что бы хоть как-то помочь своим подопечным, я делаю всё что могу на данный момент.

Храмы в Сьерра-Леоне строятся до сих пор, во Фритауне, например, он строится уже 8 лет. Прихожане – благодарные и отзывчивые – потихоньку собрали половину денег. Хотя они могут пойти в протестанский храм, где всё очень достойно, всё красиво и даже есть вентиляторы (я протестантам по-хорошему завидую), но наши прихожане верно ходят на наши Мессы, в пыль и в дождь.

Каждый раз, когда мы попадаем в эти условия, мы задаём себе вопрос: что Иисус делал бы на нашем месте, если бы видел такую несправедливость? Надеюсь, Он поступил бы так же, как мы. И так продолжается дело Иисуса Христа в этом мире, благодаря усилиям каждого миссионера или каждого человека, который должен быть руками, ногами, умом Иисуса Христа в этом мире.

Думаю, что через нас Бог не оставляет этих детей и Он действительно даёт возможность в Себя поверить. И очень многие люди приходят к вере в Иисуса Христа, глядя на наши дела. Даже некоторые мусульмане обращаются в католицизм и становятся христианами.

Конечно война и катаклизмы – это ужасно, но для нас, пилигримов на этой земле, потеря веры страшнее всех болезней или смерти. Поэтому очень хорошо видеть людей, которые ходят в храм и не теряют веру.

Церковь там, куда приходят люди, где приход растёт. Несмотря на бедность, они уповают на Бога, потому что Бог даст им всё, что они пожелают. Я тоже приглашаю не оставлять Церковь, а именно верить, и тогда мы тоже ощутим эту любовь Божью в наших семьях и сердцах.

В московском кафедральном соборе я был на практике 25 лет назад, когда не было ещё такого прекрасного храма. Я очень рад приехать сюда, в Москву, чтобы служить Мессу, чтобы посмотреть как возраждается красота Москвы, но и как возрастают сердца всех верующих, которые приходят в этот храм.

Мы благодарны вам за пожертвования и молимся о вас. Все деньги уходят на нужды этих детей и чтобы показать им, что Бог их не оставляет через нас. И в этом действительная красота нашей Католической Церкви.

Для связи со мной в Сьерра-Леоне можно звонить: +232-88-808-315 (также в WhatsApp) или писать: sergejsdb@gmail.com.

Беседовала Ольга Хруль

Фото обложки: Ольга Хруль