Автор: «Освящая, епископ рыдал!» [1] — шутят, давая оценку внешнему виду ряда новых храмов. Некоторым даже кажется, что эксперименты современных архитекторов потворствуют секуляризации и ослаблению веры.
В обсуждениях новых церковных зданий, легко обнаруживаемых на просторах интернета, нередки весьма «христианские» комментарии: «Архитектора — на костёр!», «Так строить нельзя!», «Церковь не может быть такой!!!», «Прости им, Боже, ибо не ведали, что творили!» и т.д.
Интерес вызывают вовсе не сами исполненные сарказма и радикализма реплики (хотя они, конечно, «рисуют» образ христианского поведения как чего-то лицемерного [2]).
Любопытно то, почему новые формы сакральной архитектуры пробуждают у большого количества верующих неприятие. Доходит даже до того, что отдельный приход или даже городское сообщество «разделяется» на тех, кто принимает новое здание, и на тех, кто его принять не может [3].
К сожалению, рамки и формат этой статьи не предоставляют возможности полноценно осветить вопросы восприятия традиционных форм и современного искусства в обществе.
Тем не менее, стоит сказать, что отказ от привычных решений в архитектуре церковных зданий, вне всякого сомнения, становится своего рода «вызовом», «громким заявлением», выделяясь просто в силу своей «инаковости».
«Чужеродность», отрицающая историзм и, до некоторой степени, традицию (если хотите — «школу»), рождает сомнения в намерениях и компетенциях художника, архитектора. Кажется, именно это «подозрение» в «непрофессионализме», «неискренности», «неверии» и других «не-» современных художников – и перерастает в общественное осуждение.
Эту «теорию осуждения» можно доказать «от обратного» на примере «с холодильником». Наверняка у многих из вас на нём висят рисунки младших членов семьи. Помещены они на самое «видное и доступное» место не случайно, но вовсе не по той причине, что исполнены мастерски и с «глубоким пониманием». Рисунки помещены туда как свидетельство любви к ребёнку и ценности общего опыта конкретной семьи. Ребёнок как художник не может быть заподозрен в неискренности, а требовать от него художественной выправки никто не станет. Таким образом, семья «принимает» творчество ребёнка, потому что принимает и самого ребёнка, и разделённый с ним общий опыт.
Но что случается с произведениями того же ребёнка, если его опыт и искренность уже можно подвергнуть сомнению в силу, скажем, возраста? Случается осуждение [4]. Нередко даже и скандал. Неужели никогда не фыркали вы сами (или не помните, как фыркали ваши собственные родители), заглядывая в комнату к подростку, «оформленную» по его вкусу?
«Осуждаемые» решения в архитектуре тоже могут свидетельствовать о несоответствии опыта архитектора опыту конкретного сообщества, а в случае с сакральной архитектурой — под «подозрение» попадает и вопрос «благонадёжности в вере».
Примечательно, что и многие святые во время своей жизни были весьма осуждаемы за свои «смелые» изречения только и только потому, что окружение считало их «неискренними».
Так было, например, с Терезой из Лизьё [5], открыто заявлявшей о своём желании «стать святой». Окружение понимало это как желание быть почитаемой, в то время как опыт веры самой Терезы озвучивал в этих словах всецелое намерение быть близко Богу, быть неразрывно с ним связанной.
Итак, хотя и очевидно, что «намерения» художника не всегда плохи, а осуждение — не всегда справедливо, выраженный в новой архитектуре манифест «чуждого» опыта всё равно продолжает вызывать подозрения и толки.
Примечательно, что и Церковь, говоря о «допустимом» в сакральном искусстве, ставит вопрос не об определённой его форме, а о значимости интенции художника, выражающей «должное» почтение святому: «Церковь никогда не считала какой-либо художественный стиль своим собственным, но признавала художественные стили всякой эпохи согласно характеру и положению различных народов и требованиям различных обрядов, создавая на протяжении веков сокровищницу искусства, которую надлежит хранить со всяческой заботой. Современное искусство, а также искусство всех народов и стран, должно обладать в Церкви свободой выражения, если оно с должным благоговением и должной честью служит священным храмам и священным обрядам, чтобы благодаря этому оно могло присоединить свой голос к тому дивному песнопению славы, которым величайшие мужи воспели католическую веру за прошедшие века» [6].
Тем не менее, говоря о Литургии (а именно для неё создаётся церковное здание в первую очередь), Церковь настаивает на том, что «…вводить какие-либо новшества надлежит лишь тогда, когда этого требует подлинная и несомненная польза Церкви, причём следует позаботиться о том, чтобы новые формы неким органическим образом вырастали из уже существующих. По мере возможности нужно также проследить за тем, чтобы не возникало значительных различий в обрядах между регионами, соседствующими друг с другом» [7].
Важно, что, если так можно выразиться, «функция» (т.е. Литургия, живой опыт) служит основанием, «образом-парадигмой» [8] облику церковного здания. Вопросы иеротопии [9], т.е. сотворения сакральных пространств, — новая и весьма интересная область серьёзных научных исследований. Но и без научного взгляда многими здание церкви интуитивно понимается как знак присутствия и действия Христа (Мистического Тела Христова) на земле, т.е. знак «живого опыта христианина». Эта интуитивность рождает такие же внутренние «требования» к церковным зданиям. Подобные «требования» могут разделяться более крупными общинами, а могут быть исключительно индивидуальными.
Скажем, если верующий понимает христианство в первую очередь как необходимость самозабвенного служения ближнему, то дорогое здание, изобилующее различными украшениями, закономерно покажется ему бестолковым: пустой тратой средств, которые можно было бы пожертвовать нищим. Самым оптимальным зданием церкви для такого христианина будет экологическая, энергоэффективная и недорогая в строительстве конструкция, лишённая ненужных украшательств.
Если же верующий понимает христианство как воплощение Божьей славы и величия, то, разумеется, он будет стремиться «привнести всё самое дорогое и лучшее» в Божий храм, не будет чураться самых дорогих и замысловатых решений. Немыслимо дорогой по меркам конкретной общины готический собор посреди степи Казахстана [10] — почему «нет»? Это же так красноречиво, так прекрасно!
Тем, кто мыслит христианство в первую очередь как непреложный закон, исполненный во Христе и исполнение которого Христос требует от верных Себе, – им, наверное, будет сложно воспринять здание, полностью лишённое «непреложности» в наследовании традиционных форм.
Тем, кто видит в христианстве в первую очередь завет Новой жизни, «новое дыхание» в постоянном обновлении во Христе, для них, вероятно, традиционные решения могут показаться скучными, «пахнущими нафталином» и мало что сообщать об устремлённости к жизни вечной, т.е. в принципе быть мало понятными в своём формализме [11].
«Доминирующие требования» конкретных общин к церковной архитектуре складываются и выделяются под влиянием разных социальных, политических и исторических факторов [13].
Но если раньше процесс их формирования и закономерной «кристаллизации» в конкретных зданиях проходил сравнительно неспешно, то с ускорением коммуникационных процессов и технологических возможностей эти отдельные «позиции-требования» стали быстро смешиваться и утрачивать «доминирующее» единство.
Как бы избита эта фраза не была, но мир становится многополярным, в том числе — и мир христианства.
Сегодня в одном приходе могут быть собраны люди диаметрально разных взглядов, некоторые из которых любят «богослужения под гитару», а другие — убеждённо настаивают на необходимости «прекратить безобразие» и вернуться к экстраординарной форме римского обряда, латыни и григорианскому хоралу.
В такой обстановке «присоединить свой голос к тому дивному песнопению славы»[14] становится не так-то просто, потому что от единовременно звучащих песнопений, да ещё в разной тональности, может закружиться голова.
Но как же быть?
Обыкновенно люди решают этот вопрос уходом в «радикализм» (причём не только «консервативный», но и «реформаторский»). Кажется, это в большей степени вопрос закономерности, потому что позволяет хоть как-то определиться конкретному человеку с помянутым «тоном и песнопением». Не давая оценки этому способу, скажу лишь, что далеко не всем он кажется приемлемым.
На мой взгляд, нужно учиться слушать и понимать. Этого умения необходимо требовать не только от архитекторов, но и от самих себя — тех, кто оценивает сакральную архитектуру. Конечно, такой подход требует усилия, обременяет «потребителя», но кто сказал вообще, что христианство — это «история про потребление»?
Тем более, что сделать это усилие и постараться понять, бывает очень интересно! Напоминает изучение нового языка: сначала ничего не ясно, а потом сам не замечаешь, как слушаешь или читаешь взапой. При этом «понимание» современной сакральной архитектуры вовсе не означает, что она начнёт нравиться. Это означает лишь то, что вы сможете относиться к ней спокойнее, что она не будет иметь власти над вами и вашим гневом, перестанет «угрожать» вашим убеждениям.
Ольга Щедрина
Примечания:
[1] См. запрос «Biskup płakał gdy konsekrował» (польск. «Епископ плакал, когда освящал»)
[2] Например, см. 18 серию 7 сезона сериала «Теория Большого взрыва», “The Big Bang Theory”, S07e18, в которой на фразу Шелдона: «Мне трудно это понять, но я не хочу препятствовать твоему счастью. Поэтому я буду порицать тебя в душе, сохраняя внешнюю иллюзию поддержки», его мать отвечает: «Это очень по-христиански с твоей стороны!» (перевод «Кураж-Бамбей»).
[3] Например, см. статью “Cerkiew bez kompromisów” (автор Katarzyna Surmiak-Domańska, 21.02.2011) в газете wyborcza.pl о грекокатолической общине в Белом Бору и их церкви по проекту художника Ежи Новосельского.
[4] Например, см. 3 серию 3 сезона сериала «Дживс и Вустер», в которой друг Вустера художник Корки (Коркоран) выкручивается из затруднительной ситуации с заказанным ему отцом портретом новой супруги последнего и их ребёнка. Ненависть к «братику», наследующему за отцом, вылилась в то, что ребёнок на портрете стал напоминать баклажан. Отцу это, разумеется, не понравилось. См. также соответствующий эпизод в рассказе “The Artistic Career of Corky” (1916) в сборнике из цикла о Дживсе и Вустере “My Man Jeeves“ Пелама Вудхауза.
[5] См. краткую заметку Лилии Шеломановой о св. Терезе из Лизьё на сайте foru.ru. Подробнее ознакомиться со взглядами св. Терезы можно, прочитав её дневник, опубликованный под названием “Histoire d’une ame” — «История одной души» (перевод с французского Андрея и Ольги Дьячковых, под редакцией Анны Годинер и свящ. Георгия Чистякова).
[6] См. Sacrosanctum Concilium No 123 («Конституция о священной Литургии» из документов II Ватиканского собора, перевод Андрея Коваля по изданию «Паолине», Москва, 2004)
[7] См. Sacrosanctum Concilium No 23(цитирование и перевод — см. выше)
[8] См., например: А. М. Лидов, Иеротопия. Пространственные иконы и образы парадигмы в византийской культуре. — М.: Дизайн. Информация. Картография, 2009
[9] Cм. «Иеротопия» в словаре dic.academic.ru
[10] См. Собор Пресвятой Девы Марии Фатимской в Караганде на wikipedia.org
[11] См. историю «Магацерквей» в книге Jeanne Halgren Kilde, Sacred Power Sacred Space, Oxford University Press, New York, 2008, Pp. 193–197
[13] Предложенная схема образования «доминирующих требований» перекликается с моделью Томса Куна о научных парадигмах, определяемых мировоззрением, убеждениями, ценностями, техническими средствами и т.д. См. Thomas S. Kuhn, The Structure of Scientific Revolutions, University of Chicago Press, Chicago, 1962
[14] См. Sacrosanctum Concilium No 123 (цитирование и перевод — см. выше)
Основное фото: Сокафедральная церковь Святого Лика, Турин (Италия), 2006. Арх. Марио Ботта. zeroundicipiu.it
