Автор: …став позади у ног Его и плача, начала обливать ноги
Его слезами и отирать волосами головы своей.
Лк 7, 38
Шло время, которое я упрямо наполняла суетой и откладыванием на потом чего-то очень важного. Безусловно, сейчас мне было гораздо легче жить, чем тогда, когда я ходила во тьме непроглядной депрессии. Любовь Господа была со мной, она была осознаваема и принимаема мною, но от меня часто ускользала возможность полноценного глубокого погружения в настоящее, в реальность, ее подлинного проживания во Христе и со Христом.
На этом этапе в моем сознании остро стоял вопрос: кто же я есть на самом деле? Когда-то давно, читая о девизе древнегреческой философии, знаменитом «познай самого себя», я в глубине души думала: как же это скучно… То ли дело Бог и Вселенная с ее законами, история человечества и достижения мировой культуры и искусства. Что есть простое и маленькое «я» рядом с величием всех этих знаний? Но сейчас, с началом моего путешествия по внутреннему замку, я постепенно, шаг за шагом, постигала неизмеримую бескрайность собственной души, хитросплетения ее бесконечных лабиринтов, в которых постоянно происходила борьба Добра и зла, Жизни и смерти. И я начинала понимать, что познание себя и познание Господа неразрывно связаны и это увлекательнейший путь, ведущий одновременно вглубь и вширь, которым я должна пройти не ради достижения некой цели (исцеление, изменение жизни), но ради него самого. Ведь Сам Бог ведет меня по нему, мягко и деликатно приглашая, открывая двери, маня за Собой. И могу ли я отказаться? Чем станет моя жизнь в случае отвержения Его приглашения, как не пустым тоскливым проживанием дней и лет?
Увы, в силу моей слабости и несовершенства я шла очень медленно, останавливаясь и упираясь, и в какой-то момент поняла, что идти дальше не могу совсем, потому что мой замок стал будто чужим для меня, неродным, непонятным, неприятным. Будто некая пелена отделила меня от него, и густой туман заволок пространство вокруг, мешая приблизиться к себе и к Господу. Я стала напоминать сумасшедшего, блуждающего с фонарем среди тумана и спрашивающего прохожих, периодически выплывавших оттуда, не встречали ли они его самого. Моим фонарем была моя молитва, прохожими – люди, помогавшие мне на пути, но голос Господа не доходил до меня сквозь густую пелену. И тогда в тумане робко промелькнуло: возможно, причина была в моих грехах… Грехи? Странно. Нет. Ведь я регулярно их исповедовала, и казалось, что их не больше, чем всегда, мелких, рутинных, монотонных, тех, которые я отчаялась победить. Тем не менее, мысль о том, что именно грехи образуют туман души и мешают слышать Господа, интуитивно показалась мне верной.
Дело в том, что с тех пор, как я начала отделять в себе психику от духа, с тех пор, как поняла, что больна эмоциональной нетрезвостью, мне стало сложно определять, что есть грех, а что нет. Получается, бОльшая часть того, что я прежде исповедовала как грехи, была проявлениями вот этого самого нездоровья чувств. Поэтому мне приходилось искать новые грани смысла в моем старом греховном багаже и его осмыслении. Сначала меня понесло в крайность: я думала о том, что любые проявления эмоций и чувств, если они не причиняют явного вреда ближнему, нельзя считать грехом. Но возможно, именно такой подход – отношение к чувствам как к чему-то естественному, неконтролируемому и не имеющему отношения к жизни духа – привел меня в туманную долину и, окутав сердце густой непроглядной пеленой, стал препятствием для того, чтобы слышать голос Бога.
Те чувства, которые я перестала воспринимать как грех, с которыми перестала бороться, стали жить своей отдельной жизнью внутри меня. Они захватывали все больше и больше комнат внутреннего замка, проникали туда, куда раньше доступ им был запрещен, начинали провоцировать странные мысли и совсем странные фантазии. Туман становился все гуще и гуще, а я – отчужденнее и отчужденнее от Господа, от ближних, от себя самой настоящей.
Я пребывала будто в полусне в мире своих новых фантазий, они манили меня, будоражили чувства, наполняли разум, усыпляли волю, придавали леность и недисциплинированность моей внешней жизни до тех пор, пока однажды меня не разбудили. И голос человеческий донес до меня голос Божий со словами: милая моя, ты в плену греховных мыслей, они поглотили тебя! И тотчас же, как только я приняла эти слова как данность, как только они пронзили мое сердце своим острием, туман развеялся и исчез. Поскольку он перестал покрывать меня защитным слоем, я увидела себя настоящую – обнаженную и жалкую, гордячку, прелюбодейку и убийцу в мыслях, свернувшуюся калачиком у ног Иисуса.
И я внезапно поняла, что мои мысленные грехи были тождественны тем же грехам, совершенным в материальной реальности, потому что «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф 5, 28). Горькое раскаяние наполнило мое сердце и, подобно евангельской женщине, я омыла Его ноги своими слезами и отерла волосами.
Еще совсем недавно я размышляла о том, чем раскаяние отличается от чувства вины. Но тогда мое знание было непрочувствованным и размытым. А тут, в неведомой мне прежде комнате души, оставшись перед Иисусом одна, в пустоте и тишине, ошарашенная тем, как далеко завели меня мои мысли, я искренне, с глубокой болью призналась Ему, что все грехи человечества на мне – и если даже какие-то из них я не облекла в плоть поступков, то точно совершила их мысленно. И после это признания я испытала невероятное облегчение.
Чувство вины обычно не покидало меня даже после исповеди, если я испытывала только его, без настоящего раскаяния, если поддавалась его искусительной власти, его парализующему нескончаемому эху: «виновата, виновата, виновата». В настоящем раскаянии, оказывается, не было чувства вины, или, даже если и было, оно терялось в той лавине потрясения, которая обрушивалась сразу на все составляющие личности: дух, разум, волю, чувства. Потрясение рождалось от прикосновения к себе настоящей, лишенной всяких масок и защитных оболочек, к себе-Еве, только что проглотившей кусочек запретного плода, к себе-Петру, горько рыдающему после трехкратного отречения. И это прикосновение к подлинности своей человеческой природы, бессильной перед грехом, как ни странно, самим своим прикосновением рождало неземную чистоту в душе.
Как удивительно! Чувство вины, если оно долго не уходит и мучает человека своей дьявольской хваткой, может породить желание что-либо изменить в своей жизни, но такое желание, лишенное любви, не от Бога, но от самого человека, обречено на провал. В раскаянии же сама его природа, сам породивший его импульс таинственны, непостижимы, исходят не от человека, хотя и пронзают его насквозь. Раскаяние буквально кидает к ногам Милосердного Господа, и когда ты, вот такой обнаженный и покрытый проказой, робко поднимаешь глаза вверх и видишь обращенный на тебя взгляд, полный любви, рушатся оковы, рвутся цепи, и Его святость наполняет до краев.
После исповеди, на которую Господь привел меня, чтобы я рассказала о своих мысленных грехах, я вышла в небывалой чистоте и ясности ума и чувств. Помню, как, спускаясь с лестницы, дотронулась рукой до перил храма и ощутила кожей и всем сердцем каждую ложбинку дерева, отполированного мастером и тысячами рук людей, вот так же приходящих сюда за утешением и освобождением. Помню, как ловила ртом снежинки и улыбалась, разглядывая, будто в первый раз, каждую деталь непривычно привычного мира, вбирая в себя его запахи и звуки. В тот момент – точно знаю – я была настоящая, живая как никогда, первозданная, пронзенная реальностью, яркостью, сочностью, многомерностью бытия, любящая и любимая, такая, какой задумал меня Господь.
Настоящей я была и непосредственно перед этим – в комнате души, которую отныне я стала называть Тайной комнатой, – лишенная привычных масок, склоненная пред пронзенными ногами Иисуса, плачущая над теми грехами, которым поддалась, за которыми пошла, изумленная Его чистотой и своей порочностью, но доверяющая и надеющаяся. После этого приключения души, открывшего мне Тайную комнату и безусловность Божьего милосердия, после обретения себя настоящей пред Богом и пред миром, я теперь точно знала, что чувства могут быть грехами, более того, они могут быть серьезными грехами, если мы вовремя их не останавливаем.
Теперь я часто повторяю внутри себя слова псалмопевца: «испытай меня, Боже, и узнай сердце мое… и зри, не на опасном ли я пути» (Пс 138, 23-24). И если раньше мне было трудно делать ежевечернее испытание совести, нужно было заставлять себя совершать это через силу, то теперь я бегу со всех ног в свою заветную Тайную комнату и склоняюсь перед Тем, Кто дает мне все, Кто дает мне Меня саму. Он всегда там, в этой комнате, всегда ждет, терпеливо и с великой любовью. Конечно, очистительная чудодейственная сила подлинного раскаяния приходит не каждый раз. Но думаю теперь, что ее приход зависит не только от нас, не только от нашей греховности и одновременно готовности меняться, но от Самого Бога, Который знает, когда, на каком этапе нашей жизни эта дивная благодать нам необходима.
