Автор: Среди полумиллиона евреев, содержавшихся за кирпичными стенами на трех квадратных километрах в самом центре польской столицы, было около пяти тысяч католиков. История евреев-католиков в варшавском гетто практически неизвестна. Так получается, что польским историкам малоинтересны евреи, а еврейским историкам – христиане… К тому же, источников, по которым можно отследить эти трагические страницы, практически нет. Лишь немногочисленные упоминания о них (порой весьма тенденциозные) можно встретить среди записок жителей гетто. Пожалуй, единственной объемной публикацией на эту тему стала работа «Христиане в Варшавском гетто» (Christians in the Warsaw Ghetto) американского филолога Петера Домбровского. Эта книга, изданная ничтожно малым тиражом, стала основой для этой статьи.
Все варшавские евреи, а затем и евреи из других регионов Польши и Германии оказались замкнуты на небольшом кусочке земли. Бывавшие в Варшаве, пожалуй, вспомнят Саксонский сад, Центральный железнодорожный вокзал, кладбище на Повонзках. Между этими топографическими пунктами и располагалось гетто. Здесь в пиковый момент его истории жило 460 000 человек (37 % населения города), при этом площадь гетто составляла лишь 4,5 % площади Варшавы. Можно представить себе тесноту и связанные (хотя бы только с ней) ужасающие условия. Прибавим к этому еще голод, отсутствие должной медицинской помощи, эпидемии, издевательства и унижения немецких властей…
На территории гетто оказалось три католических храма: святого Августина, Всех святых и Рождества Пресвятой Богородицы. Именно в этих святынях собирались евреи-католики, а некоторые даже жили в приходских помещениях.
В одной из церковных книг прихода святого Августина есть надпись на полях (сделанная уже после войны): «Некоторое время после закрытия гетто храм функционировал как место религиозного культа для католиков еврейского происхождения, которые жили в гетто, около 5 000 человек. Священники жили вне гетто и приезжали в храм, имея постоянные пропуска. Однако через некоторое время им запретили въезд и церковные обряды переслали осуществляться. Записано согласно с донесениями о. Зигмунта Ковальского, викария прихода св. Августина».
Чаще всего католиками среди евреев становились те, кто вписался в польское и европейское общество, так называемые «ассимилянты». Кто-то выбрал христианство в зрелом возрасте, кто-то уже родился в христианских семьях. Об их национальности напоминали лишь фамилии. Порой евреи-католики не чувствовали никакой связи со своими предками, считая себя в большей степени поляками. Однако борцов за чистоту арийской нации вопросы вероисповедания интересовали меньше всего.
17-летняя Мери Берг в декабре 1941 года записывает в своем дневнике: «Сегодня я узнала множество интересных подробностей, касающихся абсолютно обособленного небольшого мирка в гетто. Это конвертиты, которые, вероятно, являются самыми трагическими персонажами среди нас. Я видела их несколько раз, но не имела с ними близких контактов. Познакомилась с ними благодаря Юлии Тарновской, ученице младших классов нашей школы. Она дочь писателя Марцелия Тарновского. Она, как и ее родители, неофитка. Узнала о своем еврейском происхождении в день, когда они получили приказ оставить свой дом на арийской стороне и поселиться в гетто. Этот инцидент глубоко ее потряс, и она еще не согласилась со своей судьбой. Считает, что оказалась здесь по причине фатальной ошибки. Носит на шее большой серебряный крест и пытается всех убедить, что она верная христианка, не имеющая нечего общего с иудаизмом. Из-за Юлии я заинтересовалась евреями христианами в гетто. Их число сейчас достигает нескольких тысяч, нацисты привезли их из разных стран. Большинство из них – это неофиты «гитлеровских времен». Есть конвертиты, которые оставили еврейскую веру десятки лет назад, дети которых были воспитываемы как ревностные христиане. Каждое воскресенье они ходят в церковь…»
Эта достаточно обширная цитата из дневника подростка хорошо характеризует отношение многих евреев к своим собратьям христианам. «Неофитами», или «конвертитами» называют даже тех евреев, кто родился в христианских семьях. Частенько всех принявших крещение, подозревают в корысти, особенно тех, кто крестился в гетто. Порой даже указывая поводы: желание выдать себя за «арийца», продуктовая помощь со стороны единоверцев. Но это мифы. Христиан трактовали наравне со всеми остальными. Привилегий не было.
В сохранившихся воспоминаниях о гетто благочестивого иудея Хаима Каплана можно найти запись о храме Рождества Приснодевы Марии: «Двери церкви открыты для всех, кто ищет слова Иисуса. Он всегда полон верующих, которые молятся своему Небесному Отцу, Сыну Божию. Однако, знаете, кто эти благочестивые христиане? Это не христиане по рождению и национальности, но обращенные христиане, люди, родившиеся в еврейской расе, души которых возжелали «религии любви», но расово они остаются евреями даже после церемонии крещения. Для этих христиан нет места на арийской стороне, потому что их считают евреями. Таким образом, оккупант дал им отдельную церковь за стенами гетто и сказал «Ваш Господь тоже еврей! Так что идите с ним в гетто!»
Один из еврейских интеллектуалов Эммануэль Ригенблюм писал: «В церкви Всех Святых на Гжибовской площади и Рождества Приснодевы Марии при улице Лешно совершали католические Мессы с участием новообращенных и их хора. В этих храмах можно было увидеть глубоко верующих людей. Женщины лежали на земле, горячо молясь».
Многие воспринимали евреев-христиан не только со злорадством, но и с ненавистью. Например, в воспоминаниях Станислава Гаевского описан инцидент, произошедший в одно из воскресений у храма Всех святых «Огромная толпа хасидов собралась снаружи. Ждали евреев-католиков, что бы их побить. Имели при себе палки. Позвали Еврейскую службу порядка, которая с криками «Бьют наших евреев», использовала свои палки, побила хасидов, которые хотели линчевать других».
Возгласы «Бьют наших евреев», наверное, не случайны. Как уже было написано выше, большинство католиков-евреев были из ассимилированных семей, влившихся в польское общество и, порой занимавшие в нем значительное положение. Приведу еще одну цитату из воспоминаний Хаима Каплана: «Поляки доносили оккупантам о различных искривлениях в генеалогических деревьях своих собратьев по вере. Захватчики начали в связи с этим охоту на этих «панов», которые имели еврейские корни и которые, по их мнению, считались евреями. Нацисты привезли в гетто огромный прицеп, полный евреев-христиан и передали их Чернякову (главе еврейского самоуправления), которого поразила их огромная трагедия. Он знал их как «сливки» польского общества. Некоторые из них –потомки финансовых и промышленных магнатов, некоторые – польских литераторов, но ни их богатство, ни знания, ни генеалогическое родство не имели теперь никакого значения».
Адам Черняков, упомянутый выше, глава Юденрата Варшавского гетто, несмотря на свое скептическое отношение к христианам, использовал интеллект и опыт евреев-христиан, которых ставил на руководящие посты. Это вызывало со стороны консервативно настроенных евреев протесты, но Черняков четко держался того, что все жители гетто равны и в первую очередь он обращает внимание на профессиональные способности кандидатов.
«Неофитов можно было встретить на различных уровнях социальной иерархии, даже на хорошо оплачиваемых постах, не исключая постов в Еврейском совете. Того, кто носил повязку, трактовали как таких же несчастных», – писал Генрих Брискер в своих воспоминаниях. Может быть, поэтому Еврейская служба порядка воспринимала христиан как своих?
Адам Черняков в своем дневнике, написанном достаточно лаконично, неоднократно упоминает о многочисленных обращениях в христианство. Например, запись от 19 ноября 1939 года содержит лишь одно слово с восклицательным знаком: «Крещения!»
Почему это происходило? Не будем отрицать «материальный» аспект. Были те, кто надеялся спастись благодаря справке о крещении. То же Черняков пишет: «Один из новообращенных сказал мне, что его крещение было временным, как удобное место в трамвае».
Вместе с тем, есть немногочисленные свидетельства самих христиан из гетто, утверждающие обратное. Вот что пишет католик, прихожанин церкви Всех святых Людвик Хиршфельд, профессор, настоящее медицинское светило. «Крестилось множество людей – и взрослых, и молодых, порой целые семьи», – вспоминает он. «Были среди них мои ученицы и ученики. Неоднократно меня просили стать крестным. Какие мотивы могли иметь эти люди? Выгоды не имели никакой, смена вероисповедания не меняла их правового положения. Нет, их притягивало обаяние религии любви. Религии, в которой нет, а, по крайней мере, не должно быть, места ненависти».
Людвик Хиршфельд мог избежать депортации в гетто, польские друзья предлагали ему укрытие, но он решил быть рядом со своим страдающим народом. Это же стало причиной того, что он согласился занять пост в Юденрате, связанный с профилактикой и борьбой с тифом. Борьба с эпидемией, твердила ему жена, это взяткоемкая должность. «В итоге смещают тебя с грязью», – убеждала она. Но Хиршфельд решил принять предложение: «Благодаря удивительной случайности десятки сотен людей надеялись на меня. Когда узнают, что я борюсь с эпидемией, может, спокойней будут спать ночью».
Вскоре со своими друзьями он организовал медицинские курсы, на которых читали лекции бывшие профессора варшавских ВУЗов. «Я видел над этой молодежью нимб будущих мучеников. Я чувствовал, что, прежде всего, должен поддержать их. Часто мне казалось, что это маленькие испуганные цыплята. Смотрю на их юные лица и думаю, как не много из них выживет. Должен ли я перед смертью говорить о заразе, экзаменовать приговоренных к смерти по бактериологии? Нет, я их вознесу полетом мысли, дам им утешение при помощи черты, которая сильна у евреев – их голода знаний»!
Примером для многих были священники, служившие в гетто. Глядя на их судьбы, восхищаешься Божьим замыслом, меняющим людей, совершающим удивительные вещи!
Два прихода возглавляли священники, слывшие в предвоенной Варшаве антисемитами.
Глава Юденрата Адам Черняков писал о визите к настоятелю храма Рождества Приснодевы Марии «Посетил о. Поплавского, который позвал меня в связи с помощью христианам еврейского происхождения. Он сказал, что видит Божию руку, в том, что он оказался в гетто, но после войны выйдет отсюда как антисемит, которым и был, когда сюда приехал».
Покинуть гетто антисемитом отцу Северину Поплавскому не удалось. Он отказался покинуть его территорию, даже когда началась акция по уничтожению евреев, даже после того, как гетто было ликвидировано. Отец Северин погиб в сентябре 1944 года под руинами своего храма, в огромном подвале которого он, с осени 1942 года по весну 1943 года, скрывал значительное количество евреев.
Настоятелем храма Всех святых был о. Марчелий Годлевский. Викарий прихода о. Антоний Чарнецкий писал о нем: «Перед войной Годлевский был известен своей неприязнью по отношению к евреям, но, когда увидел их страдание, всем сердцем посвятил себя помощи им». Отец Марчелий жил вне гетто и приходил туда каждый день, пользуясь этим обстоятельством, чтобы переносить еду, медикаменты. Возвращаясь обратно, он проносил на «арийскую сторону» детей, пряча их под сутаной и пальто.
Отец Антоний вспоминал: «Директор «Каритас» оказал помощь приходу Всех святых деньгами и продуктами. К сожалению, охранники, контролирующие ворота в гетто, часто конфисковали продукты, которые привозили на велосипедах, т.н. «рикшах». Не смотря на эти проблемы и нерегулярные поставки продуктов, наша кухня ежедневно выдавала до ста порций супа для всех, кто приходил, вне зависимости от их вероисповедания. Перестали это делать, когда немцы запретили помогать умирающим евреям. Это было в начале 1941 года, но даже тогда приход помогал им в крайней нужде».
Поддерживали и спасали жителей гетто и священники храма святого Августина. Подробностей не сохранилось. Известно лишь, что легендарный педагог Януш Корчак приятельствовал с духовенством этого прихода и просил их о помощи. Настоятель церкви о. Франчишек Гарнцарек был расстрелян немцами в конце 1943 года. Викарий прихода, родившийся в Петрограде, о. Леон Венцкович в 1943 году был арестован за помощь евреям и умер в концентрационном лагере через несколько месяцев.
Пытались оказать помощь евреям монастыри, выразив желание укрыть у себя детей. Это предложение вызвало жаркие споры в Юденрате. Эммануэль Ригенблюм писал о позиции одних: «Какое значение имеет спасение нескольких сотен детей перед лицом уничтожения 300 000 евреев Варшавы? Пусть погибнут, либо выживут, но вместе со всеми… Другие говорили, что надо поступить так (т.е. отдать детей в монастыри), но без согласия представителей еврейского сообщества. Люди спасаются разными способами, пусть акция монастырей носит индивидуальный характер».
Впрочем, пусть не складывается ошибочного мнения, что евреев с распростертыми объятиями ждали на арийской стороне. Как сказал профессор Павел Щпевак, директор Еврейского исторического института в Варшаве: «Большинство свидетельств утверждает, что поддержки не было. К сожалению, есть рассказы о том, как раздевали убитых, как приводили беженцев из гетто в полицию. Известно, что после восстания в гетто в Варшаве и пригородах укрывалось около двадцати двух тысяч евреев. Большинство из них погибло».
Именно поэтому каждая история спасения ценна. Священники, монахини, миряне рисковали собственной жизнью, чтобы спасать жителей гетто. Католиков и некатоликов. Их укрывали в подвалах и чердаках, им выписывали фальшивые метрики. Впрочем, с последними надо было быть очень осторожными.
Свидетельство о крещении часто служило и свидетельством о рождении. Немцы с легкостью могли проверить их достоверность. Часто жившие в замкнутом сообществе евреи с трудом говорили по-польски, не знали христианских молитв и традиций. Раскрытие подлога грозило не только пойманным, но и священникам, выписывающим фальшивки, расстрелом. Поэтому метрики выписывали лишь тем, кому могли доверять. Чтобы скрыть подлог, искали в книгах о крещении уже умерших людей, с подходящей датой рождения. И выписывали свидетельство с фамилией уже умершего человека. Немцы, проверяющие метрики, не догадывались сопоставить книги крещений и акты о смерти.
Священники, трудившиеся в гетто, старались помочь всем, чем могли. При одном из приходов действовала школа, была волейбольная команда. Церковные дворики были островками иной жизни, в которые стремились заглянуть даже неверующие.
Вот отрывок из дневника Яхиэля Гурного, жившего рядом с храмом Рождества Приснодевы Марии: «Через открытое окно долетает звук церковного органа. Это, видимо, совершается богослужение в церкви на Лешно, садик которой соседствует с домом, в котором я живу. Сколь же ценен в тесном гетто вид нескольких цветущих деревьев, вспаханной земли и зеленой травы. Заканчиваю ужин и приближаюсь к окну. По тропинкам сада прогуливаются группы нарядно одетых людей. Мужчины в черных костюмах, женщины в элегантных платьях. Среди них высокая фигура, одетая в черный хабит. Это священник. Веселый там, должно быть разговор, – даже до меня время от времени долетает их смех».
Стоит отметить, что запись датирована 14 июня 1942 года. Тридцать девять дней спустя начнется т.н. «Акция» и все эти элегантно одетые дамы и мужчины, как и практически все обитатели гетто, закончат свою жизнь в газовых камерах концентрационного лагеря Треблинка.
В конце июля 1942 года о. Антоний Чарнецкий срочно вернулся в гетто из деревни, куда уехал на несколько дней. Операция по уничтожению гетто набирала обороты. 26 июля священник писал: «Вот моя последняя Месса в приходе и последний день в гетто. Пришла огромная толпа, какой никогда ранее я в церкви не видел. Я начал Мессу без песнопений и органной музыки. Прочитал Евангелие от Луки: «И когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем и сказал: о, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих». Я прочитал это пророчество об уничтожении Иерусалима с огромным трудом. Было столько плача, что я, даже если бы мог, не должен был бы проповедовать. Сам Иисус говорил, лично, трогательно и сильно».
О последних днях христиан гетто пишет в своих воспоминаниях Генрих Маковер: «В начале Акции немцы и украинцы уничтожили дом причта. Собрали всех жителей, которым не удалось перебраться «на ту сторону». Из окон моей больницы при улице Лешно видел массу людей идущих на Umschlagplatz. Они шли в молчании. Единственное что я слышал – это шорох ботинок, ступающих по мостовой. Я видел среди этих людей многих моих друзей из прихода».
Михаил Фатеев
