Автор: Перевод Константина Чарухина. Впервые на русском языке!
Джозеф А. Глинн
Пер. с англ. по изд. Life Of Matt Talbot by Sir Joseph A. Glynn. Dublin. Catholic Truth Society of Ireland – 1942. При переводе опущены предисловия, сообщение о начале беатификационного процесса и пастырское послание архиепископа Дублинского. Примечания курсивом, за исключением специально оговоренных случаев, принадлежат переводчику.
СКАЧАТЬ КНИГУ ЦЕЛИКОМ:
ГЛАВА I. РОЖДЕНИЕ И РАННИЕ ГОДЫ
О предках Мэтта Тэлбота достоверно известно, пожалуй, только то, что происходят они от смешанного рода, в котором были и гэлы, и англо-ирландцы. Фамилии его родителей не гэльские, но у предков с обеих сторон встречаются и чисто гэльские, из чего видно, что здесь, как и во множестве других ирландских семей, наблюдается изрядная мешанина кровей. Фамилия Тэлбот – англо-ирландская; фамилия матери – Бэгнал – английская, а поскольку предки Мэтта Тэлбота с материнской стороны прибыли из графства Каван, то происходили они, весьма вероятно, из английских поселенцев, которые вступали в браки с местными ирландцами и принимали католическую веру. Об именах, что носили в этом роду, можно сказать то же самое: Роберт и Чарльз – не распространенные у гэлов имена.
Тэлботы, должно быть, давно поселились в Дублине, поскольку отец, дед и прадед Мэтта Тэлбота были, каждый в свою очередь, бригадирами или старшими рабочими в Дублинском порту и доках (факт сам по себе весьма примечательный, из которого следует, что людьми они были надёжными и стоящими). Эта должность подразумевала ответственность за большие объёмы спиртного, что дожидались на таможенных складах дня уплаты алкогольного акциза и последующей за тем отгрузки. Пост бригадира занимал Мэтью Тэлбот – прадед героя этого жизнеописания; его дед Роберт Тэлбот и отец Чарльз Тэлбот.
Чарльз Тэлбот был человеком исключительного характера. В ранние свои годы он жил в Дублине на Северной кольцевой дороге по адресу Олдборо-корт 13, в маленькой хижине, куда он привёл в качестве жены Элизабет Бэгнал, девушку родом из Дублина. У них было двенадцать детей: восемь сыновей и четыре дочери. Старший сын Джон дожил примерно до шестидесяти лет и умер неженатым, а все остальные сыновья, кроме Мэтта, умерли в юности или молодости. Три сестры пережили Мэтта. Чарльз Тэлбот, отец их, был человеком здоровой духовной жизни. Он принадлежал к Содружеству Непорочного Зачатия, относящегося к иезуитской церкви св. Франциска Ксаверия, что на Аппер-Гардинер-стрит в Дублине, исправно посещал ежемесячные собрания и причащался Святых Тайн каждый месяц и в великие церковные праздники. Дома у него каждую ночь читался розарий – эта дивная молитва, что служила поддержкой католической веры в Ирландии в века гонений. Он дожил до 1899-го года и умер в возрасте семидесяти трёх лет, причём одиннадцать лет до смерти он получал пенсию от Управления портом и доками в размере пятнадцати шиллингов в неделю, что составляло половину его заработной платы перед уходом с работы.
Элизабет Тэлбот, жена Чарльза, была женщиной великого благочестия и к старости достигла высокой ступени святости. Как и её муж, она входила в состав Содружества Непорочного Зачатья, относящегося к церкви св. Франциска Ксаверия, и много лет причащалась ежедневно – этот свой обычай этот она оставила, лишь когда совсем лишилась сил и не могла выходить из комнаты. В последние годы своей жизни она принимала Святое Причастие раз в месяц от священника, ответственного за квартал, где она жила, и на которого она произвела столь глубокое впечатление, что после её смерти в записке, адресованной женскому подразделению Содружества, он сообщил о её святой жизни. Друг, часто навещавший дом, где она жила со своим сыном Мэттом, утверждает, что никогда не видал её без розария в руках и что казалось, будто молится она всё время. И она, и её муж совершенно воздерживались от спиртного; она, вероятно, с детства; он – с молодых лет. Поэтому злосчастную привычку злоупотребления крепкими напитками, которой были подвержены их сыновья, никак нельзя приписать соответствующим домашним нравам. Г-жа Тэлбот умерла в 1915-м году в возрасте семидесяти шести лет. После смерти своего мужа в 1899-м году она жила наедине со своим сыном Мэттом.
Мэтт Тэлбот родился 2 мая 1856 года по адресу Олдборо-Корт, 13 и был крещён в прокафедральном храме на Мальборо-стрит 5 мая. Поскольку по сведениям автора поиски записи о крещении были безрезультатны, данная дата, изначально сообщённая его сестрой, была принята без проверки. В дальнейшем поиски позволили обнаружить запись, согласно которой Мэтью Тэлбот, сын Чарльза и Элизабет Тэлбот (урождённой Маллок), родился 2 мая 1856 года и был крещён по обряду Католической Церкви в пятый день мая 1856 года. Восприемница: Мэри Энн Тэлбот. В этой записи содержится одна ошибка, а именно: фамилия матери, указанная как Маллок вместо Бэгнал. Это легко объяснилось, когда приходской клирик заявил, что по очень часто женщина, приносящая младенца в церковь, называет свою фамилию вместо материнской. В данном случае, должно быть, так и получилось, а поскольку Маллок – это фамилия кузины Тэлбота, то, вероятнее всего, она и принесла дитя в церковь. Из крёстных родителей, оказывается, была только одна восприемница – сестра отца, Чарльза Тэлбота.
Когда Мэтт Тэлбот достиг школьного возраста, его отправили в заведение, принадлежащее Братьям Христианских Школ (конгрегация, созданная св. Жаном-Батистом Ла Саллем) на Норт-Ричмонд-стрит, где он оставался до двенадцати лет. Его сёстры утверждают, что он и его братья были шаловливыми и чрезвычайно здоровыми для своего возраста мальчиками и постоянно доставляли хлопоты своим родителям. Их мать рассказывала, что, пока она вела Мэтта и меньшего его брата в школу, они на углу отвлекали её и, вырвав свои руки из её ладоней, убегали на соседнюю улицу, оставляя её в замешательстве. Конечно же, счастье урвать денёк без школы вполне стоило, на их взгляд, той взбучки, что ждала их дома после дневного прогула. В школьных записях не значится имя Мэтта, но один досточтимый брат помнит мальчугана, которого он учил шестьдесят лет назад. Школьная пора закончилась для Мэтта в двенадцать лет. Тогда не существовало обязательного срока учёбы в школе, и мальчики устраивались на работу в двенадцатилетнем возрасте. Его первым занятием была должность посыльного для виноторговой фирмы гг. Эдварда и Джона Берка, располагающейся на Норт-Лоттс в Дублине, которая оказывала и оказывает большой объём услуг по розливу для пивоварни гг. Артура Гиннеса с сыновьями и Ко. Здесь-то мальчик и приучился выпивать. Спиртное окружало его со всех сторон, и, к несчастью, многие из мужчин, занятые на розливе, имели привычку пить без меры. Эта привычка постепенно завладела Мэттом и, не проработав на складе ещё и года, он пришёл домой в подпитии. Отец задал ему суровую взбучку, забрал его от Берков и устроил посыльным при Управлении портом и доками, где сам заведовал таможенными складами. Это был тот случай, когда человек попадает «из огня да в полымя». У Берков водился стаут (крепкий портер), а на складах порта и доков – виски. Мужчины, работавшие на таможенных складах, потчевали мальчика виски, и это довершило падение, начавшееся на предыдущем месте. Отец пытался спасти его внушениями и прибегал к более сильнодействующему средству в виде порки, но без толку; и по мере того, как мальчик мужал, и привести его к покорности битьём было уже невозможно, отцу оставалось наблюдать, как его сын постепенно спивается, благодаря спиртному, которое берёт на тех складах, которыми он и заведует. Мэтт понимал, что позорит отца, и, когда в семнадцать лет он стал достаточно взрослым, чтобы заняться мужским трудом, он оставил Управление портом и доками и устроился каменщиком в строительную фирму гг. Пембертонов в Дублине. Работником он был отличным и в течение дня трудился добросовестно, но по завершении рабочего дня он с несколькими приятелями отправлялся в ближайший паб, где они пьянствовали до закрытия или пока не заканчивались деньги. Из своего заработка он матери он никогда ничего не отдавал, хотя порой мог предложить ей шиллинг-другой, а поскольку он находился на иждивении отца, то и на выпивку у него оставалось больше. Порой он в субботу он отдавал свой недельный заработок примерно в 18 шиллингов на хранение содержателю паба, а к следующему вторнику уже всё растрачивал на выпивку. Когда деньги заканчивались, он мог иной раз продать свои башмаки, и, говорят, как-то раз даже пришёл домой в одних носках, хотя обычно у него имелась пара старых башмаков на замену тем, что он продавал или закладывал.
Друг, которому Мэтт рассказывал о следующем случае, утверждает, что однажды, когда Мэтт пьянствовал в своей компании, к ним присоединился скрипач. Когда деньги кончились, Мэтт с кем-то из приятелей взяли скрипку, сходив в ближайший ломбард, заложили её и вернулись с вырученными деньгами. Заказали новую порцию выпивки, и скрипач, в полном неведении того, что средства на покупку спиртного были получены за счёт его инструмента, с величайшей живостью включился в пирушку только для того, чтобы обнаружить, после того, как компания разбрелась, что лишился источника заработка, а денег у его сотоварищей нет. В последующие годы Мэтт ходил по ночлежкам и нищим приютам в поисках того скрипача, чтобы вернуть ему деньги за скрипку, но так и не нашёл и в возмещение за свой проступок он заказывал мессы о духовном и телесном благополучии жертвы своего жестокого, хоть и по необдуманности, поступка.
В пьяном состоянии он не буянил, а, когда паб закрывался на ночь, тихонько отправлялся домой и ложился спать. Независимо от того, сколько было выпито накануне, на работу к шести утра он поспевал вовремя, выходя из дому в чистом и опрятном виде. Он завёл привычку поминать Святое Имя всуе и крепко выражаться при разговоре с товарищами по работе; он начал пренебрегать таинствами, хотя по воскресеньям ходил на Мессу. Его молитва состояла в том, что он крестился, вставая утром с постели, поскольку перед сном он был обычно слишком пьян, чтобы произнести хоть какую-нибудь молитву. До своего обращения он два, а то и три года не прибегал к таинству исповеди и Святой Евхаристии.
В этот период Мэтт Тэлбот являл собой картину парня, стремительно катящегося в пропасть; тяга к выпивке постепенно завладела им; заповедями веры он почти полностью пренебрегал; а сыновнему долгу совершенно не придавал значения. Картина тёмная, но не совсем чёрная. Все его беды происходили от одного греха – пьянства. Других пороков у него не было, а его нравственный облик был безупречен. Автору пришлось потрудиться, ища подтверждения этому. Сёстры Мэтта утверждают, что «он был чистейшим существом». Среди друзей его были только мужчины; с особами противоположного пола, как известно, он никогда не знался; дома держался сдержанно. Стоит представить, как толпится обширное семейство в тесном домишке, чтобы представить значение этого качества во всей его полноте.
Для молодых людей его возраста скорее свойственно жениться сразу, как только они оказываются в состоянии содержать дом, то есть, когда они начинают зарабатывать по-мужски. Мать Мэтта хлопотала о его женитьбе, надеясь, что ответственность за семейную жизнь остановит его неуклонное падение, но он всегда со смехом отмахивался от её намёков и отвечал: «Мама, мне другой жены, кроме тебя, не нужно».
ГЛАВА II. ЕГО ОБРАЩЕНИЕ
Ко времени обращения Мэтту Тэлботу было двадцать семь или двадцать восемь лет. Работал он тогда на Пембертонов, хотя подрабатывал и в других строительных фирмах в центре города, когда работы у Пембертонов бывало поменьше.
Неделю до дня, о котором пойдёт речь, он не выходил на работу. Всё это время он пьянствовал и поэтому не заработал ничего, так что с наступлением субботы – дня выплаты – он вынужденно оказался трезв, томим жаждой и без гроша в кармане. Однако у него оставалась надежда, что друзья на верфи помогут ему утолить жуткую жажду выпивки, снедавшую его. Смысла идти на верфь утром в буднее время не было, поскольку на полдня – как работали все мужчины по субботам – его бы не наняли, так что он решил подождать, пока работники не получат плату и не выйдут с верфи. Он оделся со своей обычной опрятностью и около полудня вышел из дому в компании со своим младшим братом Филипом. Они стали на углу Ньюком-авеню, где тогда обитало их семейство, и Северного Стрэнда, так, что рабочие, возвращавшиеся из конторы Пембертонов, должны были проходить мимо них. Мужчины и впрямь проходили попарно и тройками, кивали братьям – «Здорово, Мэтт!», – но никто не остановился и не спросил, не желает ли он выпить. Причина того была вполне ясна для братьев: старым приятелям слишком дорого обошлась бы их безденежная компания. Мэтт примолк и, как он потом часто рассказывал, у него кошки заскреблись на сердце от того, как повели себя его друзья. Наконец ему стало невмоготу больше стоять, и, обратившись к Филипу, он сказал: «Пойду-ка я домой». Филип заметил, что ещё рановато да и обед не готов, но Мэтт, оставшись твёрд, вернулся один. Его мать занималась готовкой, когда он пришёл, и, взглянув на него с удивлением, сказала: «Ого, ты так рано дома, Мэтт! И трезвый!» Он ответил лишь: «Да, мама, так вот». Постепенно собрались прочие члены семьи и приступили к обеду, после чего снова ушли из дому погулять после субботнего сокращённого дня, а Мэтт остался наедине с матерью и парочкой малышей. Он помолчал немного и наконец обратился к матери, сказав: «Я, пожалуй, дам обет». Она довольно недоверчиво улыбнулась и сказала: «Иди во имя Божье! Только не давай его, если не собираешься сдержать». Мэтт ответил: «Пойду во имя Божье». Он зашёл в комнату, где спали мальчики, тщательно умылся, и, надев кепку, направился к выходу. Когда он стоял в дверях, мать обернулась к нему и кротко сказала: «Бог даст тебе силы сдержать его». Он ничего не сказал в ответ, а просто вышел.
Направился он к Коллегиуму Святого Креста – семинарии Дублинской архиепархии, до которой от его дома было рукой подать. Эта известная семинария получила своё название в честь большой частицы Святого Креста, что хранилась в капелле коллегиума. Она была основана в 1859 году, а возглавлял её тогда о. Фицпатрик, впоследствии ставший монсеньором, деканом Дублина и одним из генеральных викариев. Мэтт всегда утверждал, что дал обет полного воздержания доктору о. Кини в коллегиуме Клонлифф, что нелегко согласовать с датами, поскольку о. Кини преподавал в коллегиуме Клонлифф до 1879 г., после чего его по собственной просьбе перевели настоятелем в приход св. Михана, где он прослужил до 1883 г., после чего вступил в Доминиканский орден. Мэтт дал обет в 1884 г., но время года не известно. Его сестра, г-жа Эндрюз, указывает этот год, исходя из срока своей свадьбы, которая состоялась в августе 1882-го, утверждая при этом, что была замужем около двух лет к той поре, когда состоялось обращение Мэтта. Доктор Кини в годы своего настоятельства в св. Михане регулярно посещал коллегиум Клонлифф, так что он, возможно, мог встретить там днём в субботу Мэтта, пришедшего с просьбой торжественно принять его обет. Вполне возможно, конечно, и то, что Мэтт перепутал священников, один из которых выслушивал его исповедь, а другой принимал обет; однако это трудно представить, поскольку в те годы доктор Кини был широко известным в общественной жизни страны человеком, и имя его было очень хорошо знакомо всем дублинским рабочим. Одиннадцать лет спустя Мэтт пришёл на исповедь к доктору Кини, тогда уже доминиканцем, состоящем при церкви Св. Спасителя на Нижней доминисканской улице и во время таинства сказал ему, что тот принял от него обет одиннадцать лет назад. Доктор Кини был рад узнать, что рабочий оказался таким ревностным трезвенником.
На этот раз Мэтт решил дать обет на три месяца, поскольку сомневался в своей способности выдержать дольше. К исповеди он не ходил уже три года, поэтому в коллегиуме он исповедался, а закончив, дал обет. Затем он вернулся домой и в пять утра воскресенья был на Мессе в церкви св. Франциска Ксаверия на Аппер-Гардинер-стрит, где принял Святое Причастие.
Теперь ему предстояло обдумать, какие шаги нужно предпринять, чтобы удержаться и исполнить обет. Если бы он продолжил жить обычным образом, то ему пришлось бы встречаться с приятелями в самые небезопасные часы, а именно после окончания дневной смены. Чтобы избежать их и при этом никого не обидеть, ему нельзя было после работы оставаться поблизости от дома, а нужно было, значит, уходить туда, где им и не придёт в голову искать его. Он решил ежедневно ходить к пяти утра на мессу в церковь Франциска Ксаверия на Аппер-Гардинер-стрит, а по завершении рабочего дня посещать дальнюю церковь и молиться там о даровании сил на то, чтобы сдержать своё обещание. Утром понедельника он начал борьбу за освобождение своей души с того, что пошёл на Мессу. Потом к шести утра он ходил на работу и трудился целый день, как обычно. Затем, с наступлением вечера, он, поужинав дома, отправлялся в какую-нибудь отдалённую церковь в Норт-Сайде, либо в церковь лазаристов (Vincentian) в Фибсборо, либо в приходскую церковь на Баркли-роуд и молился там, пока не приходила пора возвращаться домой и спать.
В первую же субботу начались искушения. Когда мужчины выходили с работы, обычным делом было завернуть в ближайший паб и выпить. Мэтт был среди них и отказываться пойти туда ему не хотелось, но пока остальные пили виски или портер, он пил минеральную воду. То был его последний поход в паб; впоследствии он отказывался туда заходить и отправлялся домой. Он крайне мучился, поскольку тяга к выпивке была у него крепка, а попытки молиться после многолетней отвычки были очень томительны. Все будние вечера, все субботы после полудня и все воскресенья он, с перерывом на трапезы, он проводил в церкви или близ неё. Возвращаясь ночью домой, обессиленный и унылый, он говаривал матери: «Всё без толку, мама; пройдут три месяца, и я снова запью». Она ободряла его кроткими утешениями, и, если повторить живописные выражения его сестры, «в течение тех трёх месяцев, когда его охватило благочестие, он всё больше и больше увлекался церковной службой и практически жил в храме после работы». Он покончил со всеми компаниями, и, за исключением матери, ему не с кем было поговорить по душам. Заработок он по субботам вручал ей, а сам шёл в церковь, где вёл свою битву перед нашим Господом и Святыми Тайнами. Таковой героический подвиг безусловно увенчался победой, и по истечении трёх месяцев Мэтт вернулся в коллегиум Клонлифф, чтобы продлить обет трезвости до года, а в конце этого добавочного испытательного срока он дал его пожизненно.
В пору его первого обета отец представил Мэтта на Содружестве Непорочного Зачатия в церкви св. Франциска Ксаверия и добился его включения в члены своей секции, где Мэтт потом беспрерывно состоял почти сорок лет.
Один маленький эпизод из тех времён не лишён некоторого комизма. Старшая сестра Мэри (г-жа Эндрюз), которая к тому времени была уже несколько лет замужем, купила для Мэтта и передала с матерью книгу, известную как «Откровения об аде для христиан», в которой очень живо, но при этом грубо описывались мучения осуждённых. Легко представить, что Мэтту в то время хватало мучений и без этого добавочного ужаса, но книжку он прочёл и признался матери, что «она перепугала его до полусмерти». Он хранил её всю свою жизнь, а после смерти её нашли на дне его книжного ящика, причём он собственноручно аккуратно переплёл её в искусственную кожу.
Его обращение не обошлось без ряда тяжких борений. Два примера, рассказанные им самим, относятся к ранним годам его новой жизни. В первом случае по его утверждению, когда вскоре после обета совершенной трезвости он пытался войти в церковь св. Франциска Ксаверия, невидимая рука два или три раза с силой отталкивала его от дверей. Он продолжил попытки и, решив, что это бесовские козни, крепко выбранил невидимого противника и прошёл в церковь.
Второй случай представляет весьма замечательный пример его упорства в следовании по тому новому жизненному пути, что он себе избрал. Дата точно не известна, но произошёл он в течение первых двух-трёх лет после обращения. Однажды в воскресенье он пошёл к половине седьмого утра на Мессу в церковь св. Франциска Ксаверия, а в конце мессы поднялся со своего места и направился к ограждению алтаря, чтобы принять Святое Причастие. В тот миг, когда он вставал, его постигло мощное искушение отчаяния. Он услышал внутренний голос, внушавший ему, что его попытки удержаться от пьянства бесполезны, что все его благочестивые потуги бессмысленны и что он не выдержит. Он оказался физически неспособен подойти к алтарю и спустя некоторое время был вынужден выйти из церкви. Он бродил по улицам, не разбирая направления, но уже совершенно свободный от искушения, и вскоре обнаружил, что находится подле прокафедрального храма на Мальборо-стрит. Было уже около восьми утра, и он вошёл, чтобы принять участие в восьмичасовой Мессе и принять Святое Причастие. Во время Мессы ничего не случилось, но в конце, когда он поднялся, чтобы подойти к алтарному ограждению, искушение охватило его с прежней силой. Его практически вытянуло из церкви, и снова он оказался на улице. Он пошёл бродить в одиночестве, снова совершенно не разбирая направления, пока ровно в девять утра не оказался у приходской церкви на Баркли-роуд. Он вошёл, участвовал в девятичасовой Мессе и попытался подойти к ограждению, чтобы принять Святое Причастие. Снова бесполезно: искушение вернулось, а он не мог двинуться. В великом смятении он покинул церковь и продолжил своё кружение по улицам, пока к трем четвертям десятого утра не вернулся к св. Франциску Ксаверию. Вместо того, чтобы войти в церковь, он пал ниц на её ступенях, вытянул руки по образу креста и сказал: «Господи! Ведь я точно не впаду опять в ту привычку, что я оставил!» Он чрезвычайно горячо молил Святую Деву о заступничестве, и минут через десять почувствовал, как гнетущая подавленность покидает его. Он вошёл в церковь, участвовал в десятичасовой Мессе и принял Святое Причастие, не тревожимый более искушением. Борение продолжалось с семи утра, когда заканчивалась ранняя месса, до десяти и никогда больше не повторялось. Дж. Р. – человек, которому Мэтт рассказал этот случай, был его очень близким другом, проработавшим с ним вместе много лет.
Как уже упоминалось, ещё одной дурной привычкой, приобретённой Мэттом, было поминание Святого Имени всуе. Ему оказалось очень даже нелегко исправить этот недостаток, поэтому он придумал простой, но остроумный способ напоминать себе о своём пороке. Он втыкал в рукав куртки две булавки в форме креста так, чтобы ему нельзя было посмотреть на руку, не увидев крест, напоминающий о Распятии. Вид этих булавок посторонним не говорил ничего, поскольку естественно было предположить, что он носит их на всякий случай.
ГЛАВА III. ВОЗРАСТАНИЕ БЛАГОЧЕСТИЯ
Год 1884-й можно считать годом обращения Мэтта Тэлбота. К тому времени его братья стали пьяницами, и он Мэтт пытался, хоть и безуспешно, побудить их дать обет полного воздержания от алкоголя. Он видел, как страдают от переутомления его родители, поскольку молодые люди, обитающие в их тесном домишке, постоянно приходят домой в подпитии и, рассчитывая на то, что отец будет кормить их, спускают свой заработок в пабе. Когда усилия Мэтта повлиять на них постигла неудача, он заявил, что покинет дом, если они в нём останутся, а поскольку братья отказались уходить, он снял комнату на Глостер-стрит, недалеко от прежнего дома. После переезда на Глостер-стрит, его сестра, г-жа Эндрюз, жившая неподалёку, стала прибираться у него и готовить ему.
Именно во время жительства на Глостер-стрит он впервые стал спать на досках. Его сестра, увидев пару досок в его комнате, спросила, на что они ему. Мэтт ответил: «кой для чего», и не дал дальнейших пояснений. Доски были из грубого нестроганого дерева, сколоченные вместе. Немножко погодя, войдя в комнату поздно вечером в его отсутствие, она подошла к постели, чтобы переменить покрывало, и увидела под ним доски, отчего стало очевидно, что он завёл обычай лежать на дереве без какого-либо ещё покрытия. Те же кровать и доски остались с ним в комнате до самой смерти. Кровать, выполненная из железных полос, была шести футов длиной и около двух футов и шести дюймов шириной. Она кажется маленькой, но и Мэтт был некрупным мужчиной, и поэтому умещался на ней.
Там же, на Глостер-стрит он приучился поститься, хотя и не так суров, как после переезда на Ратленд-стрит. В этот ранний период он только воздерживался от мяса по средам, пятницам и субботам, однако ни разу, ни в один из дней он не съедал полноценного завтрака, обеда или ужина.
Он продолжал ходить к Мессе в пять утра, а большую часть свободного времени проводил в молитве. Спустя некоторое время, когда братья покинули родительский дом, Мэтт вернулся туда, перевезя с собой свою железную кровать и доски, и далее жил с родителями, теперь уже на Миддл-Гардинер-стрит, до смерти отца в 1899-м году. Очень мало известно о жизни Мэтта в период с 1884 года до его устройства на работу к господам Т. и К. Мартинам году примерно в 1892-м. Пожилая леди, до конца жизни сохранившая к нему дружеские чувства, помнит его, потому что она сама была одной из немногих, кто ходил к пятичасовой Мессе в церковь св. Франциска Ксаверия (В 1892-м году эту Мессу отменили, и самая ранняя в будни начиналась в четверть седьмого утра).
Как раз в ту пору произошёл случай, приведший его к решению не жениться. Его мать рассказала эту историю своим дочерям. Когда Мэтт работал на строительстве у некоего протестантского священнослужителя, его набожность привлекла к нему внимание тамошней кухарки. Кухарка – благочестивая девушка-католичка, видя, что Мэтт, в отличие от прочих мужчин, не общается со служанками, решилась заговорить с ним и в конце концов предложила пожениться. Она сообщила ему, что у неё имеются некоторые сбережения, достаточные, чтобы обставить собственный дом. Мэтт сказал, что даст ей ответ после того, как совершит новенну с просьбой о вразумлении. Так он и поступил, и по завершении новенны сказал девушке, что на молитву получил ответ, согласно которому ему следовало остаться холостым. В этом решении он был весьма твёрд, и когда в последующие годы кто-нибудь из его товарищей по работе заговаривал с ним о женитьбе, он неизменно говорил, что не женится никогда, поскольку брак помешает ему вести образ жизни, который он для себя избрал. А доверенному другу он сообщил, что «Богородица не велела ему жениться».
В эти ранние годы он наряду с конторой Пембертонов работал ещё на несколько строительных подрядчиков в Дублине, и позже часто упоминал своих нанимателей, которые тогда ещё скромно вели дела, а впоследствии сделались широко известными дублинскими застройщиками. Человек, хорошо знавший его в поздние годы, сообщает, что о строительстве он говорил с неподдельной увлечённостью и обсуждал связанные с ним вопросы весьма рассудительно.
Перенос времени начала первой Мессы в церкви св. Франциска Ксаверия вызвал в жизни Мэтта Тэлбота почти полную перемену. Рабочий день у каменщика, ремеслом коего он занимался, начинался с шести утра, поэтому, если бы он продолжил выполнять эту работу, то ему пришлось бы отказаться от ежедневной Мессы и ежедневного Причастия. Поэтому он стал искать занятие, при котором рабочий день начинался бы позже, и нашёл то, что ему требовалось, на фирме гг. Т. и К. Мартинов, что в Норт-Уолле в Дублине, где он поначалу стал временным, а позже и постоянным работником. Это случилось в 1892-м году, а проработал на эту фирму он до самой смерти.
Поскольку эта широко известная ирландская фирма занимает видное место в жизни Мэтта Тэлбота, не будет неуместным вкратце рассказать о ней. Основателем её был Джон Мартин, который в последний год восемнадцатого столетия открыл лесной склад на реке Лиффи близ Норт-Уолла. В те времена лесоторговля велась посредством аукционов, а лес шёл, главным образом, с Балтики. Фирма претерпела немало невзгод в годину Наполеоновских войн по причине перебоев в продажах, но с объявлением мира торговля возобновилась со всей прежней деловитостью. На фирме доселе хранится одно из старинных объявлений об аукционе, датируемом 27 мая 1817 года, где указано количество выставленного на продажу леса. Вскоре после этой даты фирма стала называться «Джон Мартин и сын» со вступлением в дело Джеймса Мартина, сына основателя, и предприятие переместилось в другое место, что ныне входит в состав его обширной территории. В 1861 г. трое сыновей Джеймса Мартина запустили лесопилку в Норт-Уолле по соседству со складами «Джон Мартин и сын». Две фирмы были независимы друг от друга до 1883 г., а затем, после слияния в «Т. и К. Мартин», образовали в 1886 г. компанию с ограниченной ответственностью. Деятельность фирмы значительно расширилась с 1861 г. по настоящее время и наряду с весьма обширным импортом древесины она занимается всеми строительных материалов, производит мебель и держит креозотовую фабрику.
День у Мартинов начинался в восемь утра (рабочие приходили после завтрака) и заканчивался в шесть вечера. Был один перерыв – обед с часу до двух. Лесные склады и конторы во времена Мэтта Тэлбота располагались в двух подразделениях. Одна секция тянулась до набережной реки и была пересечена дорогами. Здесь имелся обширный сушильный сарай, где хранилась древесина для столярных и мебельных работ и где Мэтт Тэлбот много лет проработал кладовщиком. Другая секция была известна под названием Касл-Форбс, унаследовав название от когда-то стоявшего здесь поместья семейства Форбсов, что были предками графов Гранардов. Эта секция представляла собой один большой склад с въездом и воротами, где вдоль стен стояли сараи, в которых хранился лес. Мэтт Тэлбот был переведён сюда кладовщиком за восемь лет до смерти. В углу этого склада, под навесом располагалась маленькая бревенчатая контора, куда во время Мировой войны провели телефон, когда лесоторговля и прочие подобные отрасли перешли под контроль военной администрации. После войны Тэлбот выкупил её в собственность и она была известна как «Мэттова контора». В сушильном сарае вышеупомянутой секции, называемой Набережные, контор не было, но имелось пространство где-то в шесть или семь футов высотой между землёй и брёвнами, сложенными в одной части сарая, под которыми Мэтт имел обыкновение молиться, когда оказывался в одиночестве. В середине сарая сушилась масса составленных вертикально брёвен лучшего качества, предназначенных для изготовления мебели. Практически по соседству со складами Мартинов была приходская церковь св. Лаврентия О’Тула, которую Мэтт Тэлбот посещал, идя на работу и возвращаясь с неё.
В начале своей работы у Мартинов Мэтт Тэлбот исполнял обязанности грузчика: трудился на разгрузке судов, грузил вагонетки, выполнял обычную для своей квалификации работу. Работать на разгрузке судов ему было не по душе из-за кощунственного суесловия, слишком обычного в те времена среди судовых грузчиков. Не бывало такого, чтобы, услышав Святое Имя Иисусово, он не снял шляпы, – и иные из наиболее легкомысленных работяг, заметив это, стали, скорее из озорства, нежели по настоящей злобности, божиться, чтобы как можно больше досадить Мэтту. Он никогда в открытую не попрекал их, пока не случалось чего-нибудь из ряда вон выходящего. Тогда он мог сказать: «Иисус Христос тебя слушает». Когда в полдень звонили «Ангелус», он прекращал работу, снимал шляпу и произносил молитву просто и скромно. Когда на складах его узнали получше, пример его оказался так действен, что в его присутствии не было слышно никакого сквернословия. Если он замечал, что какой-нибудь юноша, ведущий, как ему было известно, приличную жизнь, смеётся над грубым анекдотом или шуткой, Мэтт мог отозвать его в сторону, когда рядом никого не было, и кротко попенять ему за смех над скабрёзностью. «Не слышать ты не можешь, – говаривал он, – но незачем смеяться над сальными анекдотами». Зачастую в таких случаях он после перемолвки одалживал юноше какую-нибудь книгу и убеждал своего протеже прочитать её. Вообще-то он никогда не был ни занудой, ни «кайфоломщиком»; он любил хороший анекдот, при условии, что тот был невинен, и от души смеялся над шутками. Один возчик (Д.Р.), работавший первое время вместе с Тэлботом, рассказывает, что обязанность Мэтта тогда заключалась в погрузке на вагонетки брёвен, что перевозились с одного склада на другой. Пока вагонетка ездила туда и обратно (четверть часа), Мэтт обычно бывал свободен и проводил это время в молитве за рядами брёвен. Д. Р. сообщает ещё несколько интересных случаев из той поры, один из которых ему рассказал Тэлбот, а другому он сам был свидетелем. Мэтт Тэлбот признался ему, что, бросив пить, он одно время покуривал. Однажды, прикупив новую трубку и унцию табаку, он шёл по дороге с покупкой в кармане и встретил товарища по работе, который, оказавшись без курева, попросил у Мэтта «на одну набивку». Мэтт достал из кармана новую трубку и унцию табаку, отдал всё это другу и больше никогда не курил. Другой случай относится к товарищу по работе, что имел обычай сквернословить. Во время перерыва жена последнего пришла к нему и принесла обед. Между ними началась ссора, и муж бранил жену в крайне крепких выражениях. После того, как он закончил трапезу, Мэтт Тэлбот подошёл туда, где они с женой сидели, и, достав из кармана большой крест, прикреплённый к его чёткам, поднёс его к лицу товарища и сказал: «Видишь, Кого распинаешь?» И больше ни слова. Тэлбот отошёл, а мужчина, к которому был обращён упрёк, повесил голову и ничего не промолвил в ответ.
Ещё Д.Р. сообщает, что Мэтт всегда уходил со складов за несколько минут до шести вечера и бежал в церковь, чтобы оказаться там, когда пробьют «Ангелус». Это было до того, как он стал кладовщиком, поскольку в поздние годы он обязан был закрыть склады после ухода работников.
Как уже было сказано, он не любил работать на пристанях, и став штатным рабочим фирмы, он попросил своего бригадира не посылать его туда. «Ты же знаешь мою слабостишку», – оправдывался он, подразумевая под «слабостью» свою неспособность спокойно слышать сквернословие. Ещё он просил бригадира не направлять его на работу в цеха, где использовалось гуано и креозот, потому что не хотел, чтобы одежда воняла дёгтем. Он объяснял это тем, что каждое утро ходит на Мессу и к Святому Причастию, и «не хотелось бы приступать к Святому Причастию в одежде, от которой несёт гуано».
В креозотовом цеху, где изготавливали и просмаливали железнодорожные шпалы, их после предварительной обработки помещали под пресс на какое-то время. Если это происходило как раз перед десятичасовой мессой в церкви св. Лаврентия О’Тула, Мэтт успевал сбегать в церковь, послушать Мессу и вернуться прежде, чем пора было вынимать шпалы. Несколько человек, разозлившись на то, что Мэтт не одобрял их поведение, донесли управляющему, что Тэлбот уходит из цеха в рабочее время. Управляющий послал за Мэттом и спросил его, в чём дело, но услышав объяснение, понял, что на самом деле нисколько времени не теряется, и тут же позволил Мэтту уходить на Мессу при подобных обстоятельствах.
После того, как он несколько лет проработал грузчиком, ему дали должность кладовщика, и его обязанностями теперь стало отбирать лес по специальным заказам или на столярные работы. Отобранную древесину он загружал на ручную тележку и, если никого больше не было под рукой, отвозил в цех. Должность была ответственная, требующая большой честности, поскольку давала ряд возможностей для мелких хищений древесины. За то время, как складами заведовал Мэтт, и слыхом было не слыхано, чтобы кто-нибудь хоть обрезки унёс без разрешения. Как-то раз, когда ему понадобилось немного дерева для своих надобностей, он выкупил их и взял чек, чтобы никому не пришло в голову, что он взял его без разрешения.
Хотя основным местом работы Тэлбота в тот поздний период был склад древесины, бригадир при авралах на пристани посылал его туда помогать. Именно в таких особых случаях работникам платили дополнительно два шиллинга. Нижеследующий эпизод неточно приводится в первом, кратком житии, где говорится, что надбавка причиталась за сверхурочные. На самом деле просто отказаться от надбавки за сверхурочные было бы не в обычае Мэтта. А случилось в действительности вот что. Когда в обычные рабочие часы прибывал груз леса, который нужно срочно сгрузить, чтобы судно могло успеть отплыть со следующим приливом, работникам обещали премию в два шиллинга каждому при условии, что они разгрузят судно вовремя. Если они не справлялись, то за свой дополнительный труд они не получали ничего. Это была очень изнурительная работа, поскольку приходилось трудиться несколько часов в огромном напряжении. В первый раз, когда Мэтта Тэлбота направили на эти работы, он не пришёл потом в контору за своими двумя премиальными шиллингами, а спрошенный назавтра бригадиром о причине своей неявки, он ответил, что ему совестно брать деньги за переработку, поскольку на неделе выпадает много часов, когда он ничего не делает и только ждёт прибытия вагонетки, так что ему подумалось, что переработка пойдёт в счёт простоев. Бригадир ответил, что ему не с руки нарушать отчётность из-за Тэлботовой щепетильности, и выплатил ему два шиллинга. После того, как бригадир принёс Мэтту деньги, тот принял их с благодарностью, но называть их по праву заработанными отказался.
Все бригадиры, под началом которых работал Мэтт Тэлбот, согласны в том, что за ним совершенно не водилось опаздывать на склады. Раз или два его не оказалось в бригаде, собиравшейся разгружать вагонетку, а когда его позвали, то заметили, что он выходит из-под брёвен в сарае, где, как известно, он уединялся для молитвы. Его спросили, почему он опаздывает, а он ответил, что не слышал, как подъехала вагонетка. В то местечко под брёвнами он скрывался, наслушавшись их кощунственной брани, и там читал «Божественные хвалы» («Laudes Divinae», некогда известная под просторечным названием «Благословен Бог» – молитва, составленная в XVIII в., в которой каждая строчка начинается со слова «благословен», читаемая как искупительная католиком, который услышал богохульство или кощунство).
Порой он говорил с товарищами о житиях святых и пересказывал им интересные истории, прочитанные накануне вечером. Он по собственному почину не заводил разговоров на религиозные темы, но, если беседа сворачивала к таковым вопросам, говорил открыто и прямо. Он был очень дружелюбен ко всем, в ком видел склонность к благочестивой жизни; он ободрял их и одалживал им книги. Если они женились, если заболевал кто-нибудь из их семьи или они сами, и из-за этого оказывались в нужде, он ссужал или давал им денег. Если же причиной затруднений оказывалось пьянство, он старался отвратить их от порока, но никто не знавал такого, чтобы он одалживал кому-нибудь просто на выпивку.
Его обхождение с бригадиром и главами фирмы было почтительным, но откровенным. Он никогда и ни у кого не пытался добиться расположения заискиванием и, если бывал прав, то говорил совершенно прямо всем, вышестоящим и нижестоящим. Никогда не теряя самообладания, он мог в особых случаях высказаться резко.
Однажды бригадиру показалось, что рабочие недостаточно усердны, и он устроил им выволочку, причём Мэтт Тэлбот был среди них и спокойно слушал. После разговора один из рабочих поднял стойку лесов, чтобы унести её, и, слишком резко повернувшись, крепко заехал Мэтту по голове. Тому было больно, но он не вымолвил ни слова, а продолжил работать, как обычно.
В другой раз у него случился довольно горячий спор с тем же бригадиром из-за благотворительной подписки: Тэлбот настаивал, что бригадир со своим хорошим жалованием мог бы подписаться на большую сумму, чем он. Бригадиру показалось, что Мэтт вышел за рамки вежливости, и он сказал ему об этом. Мэтт ушёл, не сказав больше ничего, но через день-другой подошёл к бригадиру и извинился, сказав, что «наш Господь повелел ему просить прощения за свои слова» и вот он пришёл за этим.
Однажды все рабочие на складе получили прибавку к заработной плате, кроме Тэлбота и другого человека. Они подумали, что получат прибавку, как и прочие, и в день получки Мэтт, явившись к управляющему, спросил о деньгах. Получив отказ, он покинул контору без каких-либо замечаний и не упоминал впоследствии об этом инциденте.
Когда он заведовал сушильным сараем, один рабочий пришёл в субботу утром как раз перед закрытием складов и спрятался среди брёвен, чтобы не попасться управляющему, который разыскивал его из-за того, что в предыдущую субботу он ушёл без спросу. Увидев Тэлбота, он спросил его, не встречал ли он Х. Тэлбот вместо ответа сказал: «Зря вы задаёте мне такие вопросы. Вы же знаете, что мне не хочется на них отвечать». Поскольку управляющий знал, что Мэтт никогда ни солжёт, ни рабочего не выдаст, то он ограничился просьбой: «Ладно. Если увидите Х., передайте, что он мне нужен». Затем он ушёл из сарая, а Мэтт, обращаясь к нарушителю, спросил: «Слыхал?» «Ага», – отозвался от. «Добро, – сказал Мэтт, – тогда разберись с этим. Я, чтобы выручить тебя, лгать не буду». Этот случай был типичен для него. Он ненавидел неправду, и его прямота происходила от его любви к истине и отвращения к лукавству. Одному другу он рассказывал, что о. Дж. О’К., настоятель приходской церкви на Баркли-роуд, научил его любить правду и ненавидеть ложь.
ГЛАВА IV. ВОЛНЕНИЯ СРЕДИ РАБОЧИХ
В намерения автора не входит углубляться в долгое обсуждение волнений среди рабочих, сотрясавших Ирландию в 1911-1914 годах, в частности, великой стачки 1913 г. Однако кое-что об этих событиях необходимо сказать, чтобы понять позицию, занятую Мэттом Тэлботом в связи с ними.
До 1908 г. ирландские рабочие были по большей части членами профсоюзов, чьи штаб-квартиры располагались в Великобритании. Они составляли лишь небольшой процент членства, и их интересы были подчинены интересам английского большинства. Неквалифицированные трудящиеся были в Ирландии не организованы, и условия их работы были в целом плохи. Жилищные условия в Дублине представляли собой позор для христианского города: неквалифицированные рабочие главным образом жили, да и в значительной степени сейчас живут, в многоквартирных домах, и тысячи семей ютятся каждая в одной комнате. Зарплаты были низки, а для женатых мужчин с детьми – недостаточны для обеспечения заурядных бытовых нужд. Будучи и так низки, они ещё более истощались из-за системы (преобладающей в портах), по которой с докерами расплачивались через пабы.
Около 1908 г. все неквалифицированные и временные рабочие в Дублине и даже в целом по Ирландии организовались в единый профсоюз, известный как Ирландский профсоюз транспортных и неквалифицированных рабочих. Немедленным следствием его создания было улучшение условий труда, а стачки сделались обычным явлением. Новой и тревожной особенностью их было появление так называемых «забастовок солидарности», когда рабочих, у которых не было конфликтов в связи с их собственными условиями труда, призывали к забастовке из солидарности с их товарищами по ремеслу, дабы скорее добиться соглашения с их нанимателями. К 1911 г. начался кризис, поскольку успехи меньших стачек воодушевляли рабочих вступать в новый профсоюз, и таким образом от атак на малые фирмы борьба распространилась на крупные промышленные концерны. Противостояние с промышленниками не ограничивалось Ирландией, ведь Великобритания была вовлечена в общие волнения такого масштаба, что на их фоне ирландские выступления выглядели мизерными.
Эта борьба была признана Католической Церковью в Ирландии настолько важной, что на встрече с профсоюзом в Мейнуте в июле 1912 г. Его преосвященство М. Дж. О’Доннелл зачитал весьма прозорливое послание «О стачках». Это было ясное и беспристрастное провозглашение Божьего и церковного закона, исполненное глубокой симпатии к рабочим и их усилиям улучшить своё положение. Послание было встречено единодушным одобрением духовенства, собравшегося в Мейнуте и вызвало горячую благодарность нескольких руководителей рабочего движения в Дублине.
Дело, однако, приняло сложный оборот. Один наниматель, председатель Дублинской трамвайной компании, ныне покойный Уильям М. Мерфи, объявил войну Ирландскому профсоюзу транспортных и неквалифицированных рабочих и в августе 1913 г. компания, готовившаяся приступить к новой серии работ, предупредила, что не наймёт никого из его членов. За этим заявлением последовал локаут множества работников, по итогам которого число безработных в городе стремительно возросло: сначала до 15 тыс., а в итоге до 30 тыс. человек. Пресса была враждебна к рабочим, а общественные организации со временем распространили воззвания, призывающие к переговорам. Переговоры начались, но почти сразу же сорвались. Наниматели бросались словом «локаут», подготавливали и вручали работникам что-то вроде соглашения, согласно которому последние обязывались исполнять все приказания, отдаваемые нанимателями или от их имени; принимать и доставлять все товары от любого поставщика, а также мирно работать совместно с любыми штрейкбрехерами. Это принесло волнения и в строительную отрасль, к которой был причастен Мэтт Тэлбот, поскольку три сотни человек, нанятых лесоторговцами, отказались подписывать предложенное им соглашение и, соответственно, были все поголовно уволены.
В столице стали часты беспорядки, за которыми последовали гонения на рабочих лидеров. Как неизбежно бывает во времена таковых столкновений, случались и беззакония с применением оружия, что остудило сочувствие к рабочим у многих граждан. Именно это послужило основной причиной возникшего предложения отослать детей безработных в Англию, чтобы передать на содержание тамошних рабочим. Это предложение было в равной мере близоруко и глупо, и подняло такую бурю протестов среди самих рабочих, что его не удалось провести в жизнь.
Была сделана попытка достичь примирения, началось официальное рассмотрение конфликта, но всё упёрлось в важный вопрос о восстановлении на работе всех уволенных. Зимой 1913-1914 гг. борьба обострилась, а бедствия рабочих возросли. Конец наступил, когда Профсоюз Англии прекратил финансовую поддержку ирландских рабочих, так что, оказавшись перед выбором – голодать или покориться, труженики стали возвращаться на работу на условиях нанимателей. Любому, кто был замечен в общественных беспорядках, отказывали в восстановлении на работе. Среди таковых оказался и брат Мэтта Тэлбота, оказавшийся особенно ретивым в столкновениях.
Гроза Первой мировой войны переменила облик мира и изменила условия труда в Дублине, но для того, чтобы забылись старые обиды, требовалось много лет, а стачка 1913 г. до сих пор больная тема во взаимоотношениях между нанимателями и рабочими. Осмелюсь по прошествии времени привести мнение, высказанное двумя сторонниками нанимателей после завершения борьбы и поражения рабочих. Так, «Айриш Таймс» в феврале 1914 г. объявила в передовице, что «в ларкинизме выразилось возмущение против нестерпимых условий» (Ирландский лидер рабочего движения Джим Ларкин (1876-1947 гг.), «Большой Джим», призывал к самым радикальным методам борьбы), а г-н Уильям М. Мерфи на конференции дублинских нанимателей сказал, что «наша потогонная система оплаты и скверные условия труда породили ларкинизм». Эти два заявления, как кажется автору, адекватно описывают ситуацию, сложившуюся на дублинских предприятиях к 1908 г.
Однако мы, похоже, потеряли из виду Мэтта Тэлбота. Как всё это забастовочное движение повлияло на него? Собственно говоря, он пережил это время вполне невозмутимо. Он принимал во внимание, что не в состоянии судить по обсуждаемым вопросам и потому предоставил решение общему согласию рабочего люда. Он не ходил ни на какие митинги, но, когда рабочие не выходили на работу или подверглись локауту, он был вместе со всеми. Он отказывался маршировать на демонстрации или пикетировать фабрику, а поэтому не просил выплаты забастовочных. Некоторые из его товарищей сообщают, что, когда встал вопрос о недельном пособии тем рабочим, кто оказался без средств, то было упомянуто имя Мэтта и все единодушно согласились включить его в долю, хоть он и отказывался пикетировать. Они признавали, что Мэтт несколько сам по себе, и в силовых действиях на его участие рассчитывать не приходится. Соответственно, он получал еженедельные выплаты наряду с прочими. Один из товарищей по работе разговорился с Мэттом во время забастовки и поинтересовался, что он думает о «праве на неё». Мэтт ответил, что забастовка его тоже волнует и что он поговорил на эту тему с одним из отцов-иезуитов в церкви св. Франциска Ксаверия. Священник одолжил ему книжку на эту тему, в которой было написано, что никто не вправе принуждать бедных голодом к покорности; и этого Мэтту было достаточно, чтобы убедить свою совесть. Из ответа понятно, что причиной безработицы он считал не, собственно, забастовки, а именно «локаут».
Его симпатии были, без всякий сомнений, на стороне его товарищей – он неоднократно утверждал, что по его мнению труженики, особенно женатые, получали недостаточную плату; и выказывал сочувствие к тем рабочим с детьми, что пытались достойно обеспечить семьи на те скудные зарплаты, что они получали в те предвоенные годы. Как всегда откровенный и искренний, он говорил о таких проблемах с запальчивостью и всегда был готов поделиться своим убогим заработком с теми, кто был ещё беднее, чем он сам.
Хотя это ничего не добавит к пониманию «рабочего вопроса», краткое упоминание о том, как Мэтт Тэлбот относился к политике, поможет довершить картину этого периода. Параллельно с рабочей борьбой в период с 1908 по 1914 г. шли политические сражения, сосредоточенные вокруг требования «хоумрула» (Home Rule – движение за автономию Ирландии) и готовилось вооружённое сопротивление в Северной Ирландии. В одном отношении они пересекались, поскольку передовое крыло Лейбористской партии в Ирландии сформировало так называемую «Гражданскую армию», принявшую активное участие в апрельском восстании 1916 г. Ввиду задаваемых по этому поводу вопросов, автор опросил наиболее близких друзей Мэтта Тэлбота, включая двух его сестёр, свояка и товарищей по работе, и все из них согласны в том, что Мэтт не испытывал ни малейшего интереса к политике; что он никогда не голосовал на выборах и никогда не обсуждал политические события. Во время апрельского восстания 1916 г., известного в народе как «Пасхальная неделя», он ни разу не пропустил утренней Мессы, и когда прочие боялись идти мимо военных оцеплений, он неустрашимо проходил через них день за днём до восстановления нормального течения жизни. Когда он вскоре после того повстречался с другом, тот спросил его мнения о Восстании. Ответ Мэтта был проницательным и пророческим. В связи с казнями лидеров, арестами и депортациями, последовавшими за поражением восстания, он сказал: «Теперь наши парни пойдут в тайные общества».
Во время англо-ирландской войны 1919-1921 гг. он никогда не вступал в обсуждения текущих событий. Если кто-нибудь спрашивал его, слыхал ли он о том-то и том-то, он отвечал, что нет, поскольку не читал газет и не смотрел на плакаты. Однажды утром отель «Норт-Уолл» близ складов Мартинов, служивший тогда британским военным штаб-квартирой, был взорван. Военные немедля обыскали все здания в окрестности. Это было как раз перед началом работы у Мартинов – в восемь утра, – и Мэтт Тэлбот, работавший тогда на «Касл-Форбс», пришёл открывать склад. Его схватили в конторке, провели с поднятыми руками через склад к входным воротам, поставили к стене и обыскали. Затем отпустили. Позже, встречаясь с г-жой М., жившей в сторожке при въезде, он ни словом не обмолвился об утреннем приключении, а когда она попыталась обсудить с ним произошедшее, перевёл разговор.
Во время последующих волнений, когда наш собственный народ, к несчастью, вступил во внутреннюю войну, он был в равной мере неразговорчив и старательно избегал высказывать своё мнение о предметах, послуживших причинной распри. Его друзья всячески подчёркивают, что он не делал ничего более, кроме того, что выражал горечь при виде того, как ирландцы сражаются друг с другом.
Подведём итог его взглядам на рабочий вопрос и политику. В отношении рабочего движения он был тогда на стороне своих товарищей, когда их действия отвечали канонам и учению Католической Церкви, которые были для него голосом Божиим. В политике по всем отзывам он не участвовал и не интересовался ею.
ГЛАВА V. СУТОЧНЫЙ КРУГ МОЛИТВ
В предыдущей главе пришлось немного забежать вперёд, чтобы представить связный рассказ об отношениях Мэтта Тэлбота с его нанимателями и товарищами. Теперь придётся сделать несколько шагов назад, чтобы рассмотреть его будни в духовном аспекте.
Уже упоминалось о его дощатом ложе, потах, прилежании к мессе. Но чтобы получить более ясное представление о его незаурядном благочестии, следует, несмотря на риск повторений, восстановить картину его обыденной жизни.
С тех пор, как в 1899 г. умер его отец, Мэтт Тэлбот проживал вместе со своей матерью по адресу Аппер-Ратленд-стрит, 18.
Мэтт ложился в свою дощатую кровать около половины одиннадцатого и засыпал всегда, держа в правой руке статуэтку Богородицы с Младенцем, которую клал поперёк груди так, что фигурка покоилась у него на сердце. Оказалось, что статуэтка обычного вида, изображавшая Святую Деву с Богомладенцем на правой руке, не давала ему заснуть, поскольку фигурка Дитяти колола его в бок. Соответственно он попросил свою сестру, г-жу Файлан, приискать в какой-нибудь лавке изваяние Богоматери, держащей Сына слева, и именно с таковой статуэткой, крепко зажав её в ладони, покоящейся на левой стороне груди, всегда засыпал на своей деревянной подушке. При этом вериг (к рассказу о которых мы вернёмся позже) он не снимал, спал на голых досках, покрытых половинкой простыни и больше ничем (разве что в особо холодные ночи он позволял сестре дополнительно подстелить ему дерюжку). Маленький будильник поднимал его в два часа пополуночи, и он вставал на молитву. Негасимая лампада тускло освещала комнату, так что мать, находившаяся в другом углу, могла наблюдать, что происходит в часы его молитв.
Впервые ночуя с ним в их новом жилище, она проснулась около двух ночи и увидела в комнате Мэтта, стоявшего на коленях в кровати. Лицо его показалось ей весьма странным, и она спросила: «Что-то случилось, Мэтт?!» Он не дал ответа, и немного погодя она снова заснула. В последующие годы она частенько наблюдала за ним без его ведома и у неё не осталось никаких сомнений насчёт того, что он пребывал в исступлении духа. На коленях он стоял выпрямившись, одетый в пижаму, будь то на кровати или на полу, и молился распростерши руки. Порой он падал ниц на пол и оставался в таком положении, всё держа руки распростёртыми и молясь вслух. Она слышала, как он обращался к Пресвятой Богородице и разговаривал с Нею какое-то время, не придерживаясь молитвенного правила, а обычными словами, словно бы вёл беседу с Владычицей лицом к лицу. В этом его мать была вполне убеждена, и позднее говаривала дочери: «Это уж вернее верного, что Мэтт видал Матерь Божию». Мэтт ей об этом ничего не говорил, но она сделала такой вывод из тех его бесед с Владычицей, что она подслушивала ночами. Тогда казалось, что он смотрит на Богородицу. Хотя он никогда не обсуждал с матерью свои ночные бдения, он частенько проговаривался ей: «Никто не знает, как Царица ко мне добра». Говоря это, он держал в руке статуэтку и указывал на неё. Если его молитвы заканчивались до четырёх утра, он ложился на доски и отдыхал битый час, после чего вставал, одевался и снова молился, пока не приходило время отправляться к Мессе – одно время к пяти утра.
В более поздние годы он обычно ходил к мессе в церковь св. Франциска Ксаверия к четверти седьмого утра, но в пору молодости он часто хаживал в церковь св. Терезы (принадлежащую Ордену Кармелитов Босых), что на Кларендон-стрит. Как-то раз, зайдя на переулочек, ведущий с Графтон-стрит к церкви св. Терезы, незадолго до открытия ворот обители, он услышал шаги ночного полицейского, шедшего по переулку. Он отступил в дверной проём, чтобы его не заметили, но это только привлекло внимание полицейского – он остановился и строго спросил о причинах нахождения здесь в столь необычный час. Поскольку на эту улочку выходили боковые входы магазинов, полисмен заподозрил, что Мэтт отирается здесь с намерением провести взлом. Последний объяснил, что пришёл к Мессе, но полицейский отнёсся к этому скептически, заметив, что церковь откроется только в шесть, а сейчас только пять утра. Мэтт сказал, что ризничий скоро отопрёт вход в пресвитерий и впустит его. Пока они вели этот разговор, другой полисмен, заслышав голоса, подошёл с Графтон-стрит и, увидев Мэтта, которого уже знал, поскольку не раз видал, как тот дожидается открытия церковных дверей, отозвал своего коллегу и посоветовал его больше не беспокоиться из-за этого подозреваемого. Дверь почти тотчас же отворилась, и Мэтт скрылся в церкви.
Он посчитал, что путь от его дома до Кларедон-стрит по причине изрядного расстояния занимает слишком много времени, чтобы иметь возможность вернуться домой, позавтракать и поспеть на работу к восьми, поэтому он стал ходить в церковь св. Франциска Ксаверия. Эта церковь открывалась в половине шестого, а Мэтт обычно подходил к воротам около пяти, если не раньше. Он преклонял колени на ступенях близлежащего монастыря или подле железной ограды церкви и молился, ожидая открытия. Даже если утро выдавалось дождливое, он не прятался под входным навесом, хотя порой его зазывали. Иной раз перед открытием церкви или после мессы он мог поболтать с каким-нибудь другом пару минут. Одному из таких друзей, очень хорошо знавшему его (который, к тому же, неоднократно раздавал по его просьбе милостыню), он признался, что просил о даре молитвы и получил его в изобилии.
Он всегда становился только на голые колени. Чтобы сделать это, не привлекая внимания, он прибегал к хитроумному приёму: он сделал на коленях брюк продольные прорези так, что они не были видны, когда он стоит или ходит, но, когда он опускался на колени, ему удавалось потянуть за брючины в стороны и обнажить колени. Чтобы скрыть это от посторонних взглядов, он расправлял свой плащ, который неизменно надевал в церковь, так, чтобы он скрывал его ноги. Однако этот секрет, столь тщательно утаиваемый от прочих, был раскрыт, благодаря наблюдательности светского брата, что заведовал церковью.
Как только открывали вход в церковь, он опускался на колени в дверях и целовал пол. Затем он подходил к алтарной ограде и, помолившись немного, шёл по стояниям Крёстного Пути. В связи с этим благочестивым обычаем один друг раз сказал ему, что он видал священника в пассионистской церкви на Горе Аргус, который обходил все стояния на коленях, не поднимаясь, чтобы перейти от стояния к стоянию. Мэтт ответил, что хотел бы проходить стояния таким же образом, если бы это не привлекало внимания. Закончив Крестный Путь, он вставал на колени с дальнего правого края ограждения пред высоким алтарём, где во время Мессы получал Святое Причастие. Затем он возвращался к ограждению, шедшему поперёк церкви и отделявшему неф от верхней части храма и трансепта, и оставался там до конца Мессы.
После болезни он сменил место и располагался в центре на третьем ряду напротив алтаря св. Иосифа. Во время Мессы он никогда не заглядывал в молитвенник, а молился с закрытыми глазами. Он стоял в своём ряду на коленях, выпрямившись, сложив ладони перед собой и не позволяя себе опустить их на перегородку впереди. Таким образом, он оставался без опоры и проводил так всё время, что был в церкви. По воскресеньям он находился в ней до половины второго. Он не вставал при чтении Евангелия. Ему заметили, что это не соответствует обряду. Он оправдался тем, что читал в житии одного святого, что тот никогда не поднимался с колен, чтобы легче избежать отвлечений. Таким образом, у Мэтта был надёжный авторитет, которым он мог руководствоваться в таких вопросах. Он всячески старался не привлекать внимания к себе, и монах, хорошо знавший, как он держался в храме св. Франциска Ксаверия, утверждает, что помимо незаурядной собранности, ничто не привлекало к нему внимания. Один из отцов-иезуитов, что причащал Мэтта, заметил прочим, что их церковь посещает святой – так он был поражён дивным благоговением, с которым тот принимал священную гостию. Он не знал, как его зовут, но после издания первого жития он понял, что то был Мэтт Тэлбот, определив его по тому месту, где он стоял при алтарном ограждении.
После Мессы Мэтт не задерживался, но выходил из церкви быстрой походкой, не глядя по сторонам. Он останавливался лишь для того, чтобы погладить прелестную колли, лежавшую снаружи на паперти в ожидании хозяйки, находившейся в церкви. Этой дама, познакомившаяся благодаря собаке с Мэттом, получила возможность потом рассказать несколько интересных случаев о её завязавшейся таким образом дружбе с ним.
Вернувшись в свою комнату, он съедал свой завтрак, состоявший из какао, приготовленного накануне вечером его сестрой, которое он разогревал, и сухарей. Иногда, если он был ограничен во времени, то выпивал какао холодным и поторапливался на фирму Мартинов, задерживаясь по дороге, чтобы скоренько заглянуть в церковь св. Лаврентия О‘Тула на Севильской площади и «проведать по пути нашего Господа», как он говорил одному из своих бригадиров.
Примерно с 1918 г. он был кладовщиком на складе «Касл-Форбс». На работу он приходил где-то без четверти восемь, чтобы к восьми открыть главные ворота для рабочих и вагонеток. Придя, он снимал куртку и шляпу, вешал их в уже упомянутой конторке в лесном сарае и переодевался в старые куртку и шляпу. С этого часа и до половины первого пополудни он выполнял свою обычную работу по складу: сортировал древесину и отправлял вагонетки. Обед у него был в половине первого, поскольку он обязан был оставаться на складе, пока рабочие с часу до двух уходили на обед. Г-жа М., жившая в сторожке при «Касл-Форбс», утверждает, что была знакома с Мэттом Тэлботом лишь шапочно – она видала его на складе в то время, пока она не начинала готовить обед. Однажды в 1920 г., в половине первого пополудни он постучался в боковую дверь сторожки, а когда г-жа М. подошла, он вручил ей рабочий котелок и попросил её, вскипятив чайник, налить туда кипятку, чтобы заварить ему «какао». Она сказала «Добро», и он затем, сыпанув в сосуд щепотку какао и чаю, ушёл. Когда чайник закипел, г-жа М. залила котелок водой и накрыла крышкой, бывшей одновременно чашкой. Она заметила, что котелок был матовый, а чашка эмалированная, будто хозяин подобрал где-то старые. Затем она оставила котелок снаружи у задних дверей. Однако Мэтт не открывал его, пока тот совсем не остыл, а затем отправился с ним в руке на край склада. Она никогда не видала, чтобы он ел, но слыхала, что он употреблял со своим питьём ломтик хлеба.
В его обязанности входило с часу до двух открывать ворота, чтобы впустить вагонетки и при необходимости загрузить их вместе с рабочим, занятым на той же работе. Если он не был занят этим, то уединялся в конторке или дальнем углу склада – дети г-жи М. видели, что он там молился. Он не имел ничего против детей, но если ему на глаза попадался кто-нибудь из взрослых, он поднимался с колен и выходил из конторы или из-за брёвен.
Г-жа М. заметила, что котелок и чашка покрыты изнутри налётом какао и спросила Мэтта, не позволит ли он ей вымыть их, но не разрешил. А поскольку сам он был крайне чистоплотен, она предположила, что делается это им с целью смирения плоти (mortification).
Когда он заходил за котелком, она порой пыталась завязать с ним разговор. Он не обсуждал новостей, но всегда переводил беседу на жития святых. Он был совершенно непритязателен и мягок в обращении, но когда она заговаривала с ним о том или ином случае во время происходивших в то время (1920-1922 гг.) в Дублине боёв, он неизменно отвечал, что ничего не знает об этом, поскольку принял решение не глядеть на плакаты. Случай с подрывом отеля уже упоминался, как и связанные с ним события, что коснулись Мэтта.
Часто он говорил г-же М., мол, жаль, что рабочие больше не любят Бога; что он ходит к Мессе ежедневно, и другие могли бы при желании. Когда он это говорил, слова его звучали совершенно естественно, и он никогда не производил на неё иного впечатления, кроме того, что это святой старик, способный говорить только о Боге. Порой он находил яйца, которые наседки г-жи М. откладывали между брёвен. Их он всегда относил ей, а когда она спрашивала, почему он их не забирает себе, отвечал, что они ж не его, чтобы забрать. Когда она предлагала ему парочку, он отказывался взять.
Он обожал детей г-жи М., особенно Терезу – из-за своего почитания великой святой. Он всегда позволял малышам играть подле него, когда он молился, а иногда водил Терезу за руку по складу, рассказывая ей о Боге и ангелах. Терезе тогда было около восьми лет, и Мэтт, когда намеревался втолковать ей что-нибудь, складывал её ладошки вместе и держал в своих руках. Он всегда говорил ей молиться св. Терезе обо всём, чего ни пожелает, и тогда она получит это. Рассказывая ей об ангеле-хранителе, он убеждал, что, если у возникнет соблазн совершить грех, то нужно «вспомнить, что её ангел-хранитель и дьявол борются друг с другом за неё».
Он никогда не забывал об этих малышах на Рождество. Когда в Сочельник заканчивалась работа, Мэтт заглядывал в сторожку и спрашивал их. Затем начиналась обычная церемония, при которой дети с нетерпением ждали подарков. Поначалу он пускался крайне озабоченно шарить по карманам, делая вид, что, оказывается, куда-то задевал деньги. Затем извлекал три шестипенсовника, каждый тщательно завёрнутый в несколько слоёв бумажек, которые он торжественно разворачивал, пока монетка не показывалась наружу и, наконец, вручал каждому ребёнку по шесть пенсов. Однако число детей возросло до семи, и, Мэтт, затрудняясь отдать семь шестипенсовников, снизил сумму до трёх пенсов и проделывал ту же штуку с семью трёхпенсовыми монетами.
В обычные рабочие дни к двум пополудни он вновь приступал к труду до закрытия. Затем снимал старую куртку и шляпу, шёл к умывальнику, где тщательно мыл лицо и руки, вытирал их большим красным полотенцем, надевал свою уличную куртку и шляпу и шёл заглянуть в церковь св. Лаврентия О’Тула перед возвращением домой. Он говорил г-же М., что держит рабочую одежду на складе потому, что не хочет входить в ней в Дом Божий.
Бригадир этого склада (Э. К.) утверждает, что, поскольку г-да Мартины были католиками, то в католические праздники они не открывали склады ранее, чем без четверти десять, чтобы дать рабочим возможность сходить перед работой на Мессу. А поскольку один из бригадиров был протестант и мог не знать дат этих праздников, Мэтт неизменно подходил к нему накануне и подсказывал, «не забыть, что завтра утро с Мессой». Делал он это, чтобы избежать недоразумения утром, когда рабочие придут поздно, а также чтобы дать знать бригадиру, что ему самому незачем являться раньше.
Интересно, что после продажи «Касл-Форбса» г-да Мартины подарили «Мэттову контору» г-же М. и она сейчас – часть её дома. Ещё ей досталась старая кепка Мэтта и его «походный котелок», в котором он так часто готовил себе какао, а точнее тошнотворную смесь какао и чая, заменявшую ему обед.
Посетив Св. Тайны в церкви св. Лаврентия О’Тула, он возвращался домой, где его сестра, г-жа Файлан, жившая поблизости от него, готовила ему ужин. Об этой трапезе мы скажем позже.
Входил он в комнату, соблюдая такой ритуал: снимал куртку и шляпу, подходил к туалетному столику, где стояло распятье, благоговейно целовал подножье креста, а затем, по-прежнему на коленях, он подходил к столу, где стоял ужин, и ел его коленопреклонённо. Г-жа Файлан присутствовала при всём этом, а после ужина прибиралась, готовила на утро какао и уходила домой. До 1915 г., когда ещё была жива мать, или г-жа Эндрюз, или г-жа Файлан ухаживали за своей матерью, поскольку она была не в силах выйти из комнаты, но после её смерти, г-жа Файлан, занимавшаяся тогда этим, как правило, не возвращалась снова в комнату Мэтта до его ухода на работу следующим утром.
Оставшись один, он приступал к своим молитвам и духовному чтению, продолжая без перерыва до половины одиннадцатого или одиннадцати за исключением тех вечеров, когда он должен был присутствовать в той или ной церкви, где происходили молитвенные собрания содружеств, в которых он состоял. Около одиннадцати он укладывался на своё дощатое ложе и деревянную подушку, позволяя себе поспать несколько часов.
Воскресный день был у него очень насыщенным. Если это было первое воскресенье месяца, он отправлялся в храм св. Франциска Ксаверия, поскольку это был день совместного причащения членов Мужского товарищества. Во второе воскресенье месяца он шёл во францисканскую церковь на Торговой Набережной к ежемесячному совместному причащению Третьего ордена св. Франциска. Он также состоял в Содружестве Св. Тайн (францисканском), кружке Живого розария (доминиканском) и Блаженной смерти (иезуитском) и Молитвенном апостольстве. В прочие воскресенья он ходил или к св. Франциску Ксаверию, или в прокафедральный храм на Мальборо-стрит. Вторая церковь ему нравилась ради того, что священники, приходившие со всего Дублина, служили там по воскресеньям множество месс. В одном из его духовных дневников содержится следующая запись: «В праздник Семи радостей Пресв. Б. М., 22 августа 1915 года я, Мэтт Тэлбот присутствовал на двадцати одной Мессе». На следующей странице стоит запись о том, что 15 августа, то есть в предыдущее воскресенье, он тоже присутствовал на двадцати одной мессе. Когда было опубликовано первое издание жития, возник вопрос, служили ли в какой-нибудь из дублинских церквей столько месс в воскресенье. Автор нашёл подтверждение в указаниях Дж. Г., который сообщил ему, что Мэтт Тэлбот как-то раз говорил ему, что участвовал в двадцати одной мессе в предыдущее воскресенье в прокафедральном храме. Дж. Г. высказал сомнение в возможности участвовать в стольких мессах, но Мэтт поправил его, объяснив, что они не обязательно должны идти одна за другой, и сказал, что раз есть молитвенное намерение (intention) участвовать во [всех] мессах, что свершаются [в храме одновременно], то достаточно лично достаточно внимать какой-нибудь одной из них. Так что не остаётся никаких сомнений относительно его участия в двадцати одной воскресной Мессе в прокафедральном храме.
До своего недуга он по воскресеньям оставался в церкви от её открытия утром до самого конца благословления Св. Тайнами, которое в главных храмах уделяли после полуденной Мессы. В определённом случае он выходил из церкви, чтобы дополнительно посетить мессу в другом месте. Это бывало каждое второе воскресенье в то время, когда он посещал францисканскую церковь на Торговой Набережной. Месса Третьего ордена начиналась в восемь утра, а поскольку мессы в девять там не было, Мэтт обычно уходил из церкви в половине девятого и направлялся в церковь августинцев, совсем рядом – на Джонз-лейн, участвовал там в девятичасовой Мессе и шёл обратно во францисканскую церковь к десятичасовой.
К себе в комнату он возвращался около двух пополудни и тогда наконец прерывал свой пост, оставаясь без еды с половины седьмого вечера предыдущего дня. В последние несколько лет жизни он возвращался домой после ранней Мессы и завтракал. Затем шёл обратно в церковь и оставался там до последней воскресной Мессы. Ниже будет показано, что упал замертво в половине десятого прямо на пути к храму св. Спасителя на Доминик-стрит.
Остаток воскресенья проходил как обычно: в молитвах, чтении или на встрече содружества.
ГЛАВА VI. ВЕЧЕРНЯЯ МОЛИТВА
Теперь нам нужно вернуться к тому времени, когда он, поужинав в половине седьмого, приступал к молитве. Пока была жива его мать, они после ухода его сестры оставались вдвоём. На кресле подле стола выкладывалась вся необходимая вечером литература – разные молитвенники с литаниями на каждый день, брошюрки с новеннами и какая-нибудь из духовных книг, которую Мэтт затем намеревался читать. Опустившись возле кресла на колени, он начинал молиться и продолжал, пока не заканчивал несколько молитвенных правил (various devotions). Затем он либо говорил с матерью на вероучительные темы, либо читал ей. Если она была занята чем-нибудь другим, он читал молча. Дома у них было живо и весело, поскольку Мэтт был глубоко и нежно привязан к матери. Он шутил и смеялся, когда выпадал случай, но главным источником радости для них была беседа об их ближайших друзьях – Иисусе, Марии, Иосифе и святых. Среди множества святых, чьи жития Мэтт отлично знал, он испытывал величайшую привязанность к тем, которые поначалу был грешниками. Он рассказывал о свв. Марии Магдалине и Марии Египетской, о их покаянном подвиге с изумлением и восторгом и любил подчёркивать их великие аскетические усилия, которые кажутся почти невероятными для женщин. В своей простодушной манере он называл их «великими девушками» и порой, когда рядом была сестра, он подзывал её к столу, предлагая полюбоваться изображением какой-либо из подвижниц, чьё житие он, возможно, читал в тот момент.
После смерти матери он жил один и молился обычно впотьмах. Поскольку штор на окне не было, жильцы с противоположной стороны улицы узнавали, когда он молится и когда читает по лампе: Мэтт гасил её перед молитвой и зажигал её на столе, когда читал. Разумеется, он был в полном неведении относительно того любопытства, которое возбуждал у соседей.
В число его обычных молитв входили: Розарий Матери Божией; малое правило Пресвятой Богородице; молитвы по чёткам – к Скорбям Марии, к Непорочному зачатью, ко Святому Духу, к архангелу Михаилу, ко Святому Сердцу; венчик за души в чистилище; основные литании; предписанные новенны перед каждым церковным праздником (их он помечал в некоторых молитвословах). Кроме того, во францисканской церкви после собраний Третьего ордена св. Франциска (куда он вступил 18 октября 1891 года, взяв имя Иосиф-Франциск), он читал розарий за каждого умершего члена, за которого во время встречи просили помолиться.
При чтении вслух, будучи обладателем весьма приятного, чистого голоса, он порой перемежал собственно чтение с пением гимнов. В связи с его чтением важно иметь в виду, что образование он получил только начальное, оставив школу в двенадцать лет. Один друг выразил сожаление, что Мэтт не получил лучшего образования, но тот не согласился с его взглядом и сказал, что «Богу-то уж известно, как оно было лучше». Тот же самый друг писал: «Что касается его духовной жизни, то мне думается, никто не знал о ней лучше, чем покойный о. Джеймс Уолш, SJ, да и то сомнительно, что он знал особо много. Он (Тэлбот) как-то раз сказал мне, что очень крепко просил дара молитвы и что он был дан ему в великом изобилии. Хотя он, конечно, читал, как принято у католиков, и обычные молитвы, всё же по больше части он молился мысленно, в чём весьма преуспел».
Тот же вывод можно сделать на основании впечатлений одной дамы (г-жи Б.), владелицы упомянутой колли, которая завела знакомство с Мэттом в его поздние года. Она утверждает: «В субботу вечером ранней весной 1924 г. я около трёх пополудни нанесла ему визит по адресу Аппер-Ратленд-стрит, 18 и принесла ему качестве гостинца несколько яиц. Он принял меня с величайшей обходительностью и поставил для меня кресло возле камина. Когда я расположилась, он тоже сел, и мы побеседовали о его здоровье. Очень скоро он перевёл разговор на религиозные темы. Он говорил о Евангелии, о Писаниях, более всего – о Богородице, перед Которой испытывал глубокое благоговение; о разных святых, но особенно о св. Августине, св. Игнатии Лойоле, св. Франциске Ксаверии, св. Франциске Борджия и св. Альфонсе Родригесе. Похоже, он отлично знал и весьма восхищался иезуитскими святыми. Я была совершенно заворожена его чрезвычайно прекрасными речами, так что даже не отдавала себе отчёта, сколько времени провела с ним, пока не взглянула на часы. Оказалось, было шесть вечера, а значит я слушала его три часа, хотя мне показалось, что я провела с ним от силы полчаса. Я стала извиняться за то, что засиделась, а он, радостно просияв лицом, принялся горячо благодарить меня за визит. Он ещё упоминал, как прочёл в житии какого-то святого, чьего имени я не припомню, что тот в церкви никогда не поднимался с колен, чтобы не отвлекаться. Мэтт Тэлбот сказал, что именно поэтому и он никогда не встаёт. В его комнатёнке было бедно, но чисто и опрятно. Я заметила, что кровать чрезвычайно плоска и застелена тёмным стёганым одеялом, скрывавшим подушку и всё остальное. Я частенько захаживала к нему, принося скромный гостинец – пару яиц, прося его разбить их и съесть. Он всякий раз улыбался и обещал так и сделать. Со мной обычно была моя собака – ирландский терьер, и Мэтт упрашивал меня пускать его в комнату, говоря, что обожает собак. По такому случаю мы не обсуждали религиозные предметы, и я не засиживалась. Он был очень немногословен, пока я не поощряла его к большей откровенности».
Мы не можем проникнуть сквозь завесу тайны, окутывающей часы, проводимые им в тишине комнаты наедине с Богом, но по его книгам можно попытаться восстановить ту атмосферу и проследить за его мыслями. Среди страниц его книг попадается множество клочков бумаги, которые он приносил домой с лесного склада. Как уже говорилось, в позднейшие годы в его обязанности входило отбирать определённые сорта древесины, что требовались для мебельного производства или для заказчиков. Заказы поступали на половинных листках почтовой бумаги, и, как выясняется, Тэлбот складывал их в карман для своих дальнейших нужд. Некоторые из его заметок написаны на клочках бумаги, вырванных из заборной книжки, и уж на сущей, по сути, макулатуре он делал выписки из своих духовных книг или прослушанных в церкви проповедей. Что-то записано чернилами, что-то обычным графитовым карандашом, что-то химическими или цветными карандашами. Не все они относятся к вероучительным вопросам, но к тому или иному факту, о котором он услышал или прочёл, и который в какой-то момент поразил его, показавшись достойным упоминания. Так, например, указаны расстояния от Земли до солнца и до различных неподвижных звёзд, которые он, очевидно, взял из старинных книг по астрономии; в частности, он цитирует Христофора Клавия (1538-1612 гг., немецкий астроном, иезуит, соавтор григорианской реформы календаря). Относительно круга своего чтения он как-то раз сказал Д. М., клерку у гг. Мартинов, что читает «Апологию» кардинала Ньюмена. Д.М. заметил, что книги такого рода слишком превышают его уровень; что он (Д.М.) пытался читать её, но вынужден был сдаться, поскольку она оказалась совершенно за пределами его понимания. Мэтт Тэлбот ответил, что когда он читает какую-нибудь книгу, он всегда просит Бога даровать ему свет, необходимый для понимания её или, хотя бы, её основных мыслей; и поэтому, как ему кажется, он получает достаточно света для понимания большей части того, что читает.
Читатели житий святых могут припомнить, что среди святейших людей нередко можно встретить примеры таких, кто без образования оказывался способен читать и понимать книги по глубочайшим вопросам мистического богословия и обретал тонкость мысли наряду с точностью изъяснения, что могло быть только следствием знания, непосредственно внушаемого Святым Духом. Поэтому не стоит удивляться, видя, что человек, столь щедро наделённый даром молитвы, каким был Мэтт Тэлбот, читает с полным пониманием книги, какие ему удаётся обнаружить в своей маленькой библиотеке.
Эти клочки бумаги открывают самую душу человека и отражают его дивный нрав куда лучше, чем это могли бы сделать слова биографа. Позволим же им поведать свой собственный рассказ.
Из записной книжки:
«И в спальной комнате твоей не злословь богатого; потому что птица небесная может перенести слово твое, и крылатая – пересказать речь твою. Книга Еккл., гл. 19 ст.»
«Проклят лживый, у которого в стаде есть неиспорченный самец, и он дал обет, а приносит в жертву Господу поврежденное: ибо Я Царь великий, и имя Мое страшно у народов. Пророк Малахия, 1-я гл. и 14 сл.»
«1. Влеки меня за Собою, о Сердце Иисуса, и побегу я в благоухании одеяний. 2. Даруй мне, и Иисусе, Твою благодать и любовь, и буду я вдоволь богат. 3. И птичка находит себе жилье, и ласточка гнездо себе, где положить птенцов своих. Сердце Иисуса будет моим прибежищем и отдохновением. 4. Да будет взор мой и сердце моё всегда устремлены к ране Твоего Блаженного Сердца, о Иисусе! 5. Кто может нас разлучить с Сердцем Иисуса?! 6. Сердце Иисуса, дай мне любить Тебя от всего сердца! 7. Господи, дай мне той воды, что истекает из Твоего Сердца, и не буду жаждать вовек! 8. Сердце Иисуса, опора слабых, облеки меня Своей силой! 9. (Запись внезапно обрывается)»
Далее следуют молитвы о беатификации Цветочка (св. Терезы из Лизьё), переписанные рукой Мэтта Тэлбота. Поскольку они общеизвестны, мы их не приводим.
«Св. Вероника.
Блаженный (sic) велел ей избавиться от всякой тревоги с помощью трёх слов.
Первое – «Чистота» чувств, чтобы она всё своё сердце отдала одному только Богу и не любила никаких творений, кроме как в Нём, а 2-е её слово будет – «Никогда» не роптать и никакого не иметь нетерпения к грехам или каким-нибудь поступкам других, а переносить их с внутренним миром и терпением и смиренно молиться за них, и 3-е – это выделять каждый день время для размышлений о «Страстях» Христовых».
«Свобода духа означает свободу от самолюбия, которая делает душу готовой исполнять волю Божию даже в мелочах».
«Иисусе Сладчайший, умертви во мне всё что дурно – пускай оно умрёт. Положи конец всему, что во мне есть порочного и несдержанного. Убей всё, что неугодно Тебе, умертви во мне всё, что от меня. Даруй мне подлинное смирение, подлинное терпение и подлинное милосердие. Удели мне совершенное обуздание языка и… (обрывается)».
«Что такое мистическое богословие. Наука о Боге и божественном; истины, открытые Богом и всё, что из них следует. Слово «мистическое» означает тайное, сокровенное, неизвестное. Мистическое богословие, таким образом, – это часть общего богословия, рассуждающая о тайном и сокровенном. Единение души с Богом, упоминаемое в настоящем трактате в гл. 12, означает…»
«Когда наш Господь показал испанской кармелитке, сестре Фрасиске Кровоточащих Св. Тайн погибель одной души, несколько раз в видении увещевал её внимательно присмотреться к некоторым мучениям в том месте и укорил её за рыдания. Франсиска почему ты рыдаешь? Она простёрлась пред святыми стопами и сказала Господу из-за проклятия этой души и того, как свершается это свершается. Он удостоил её ответа, дочь эта душа сама выбрала проклятие Я давал ей обильную благодать в помощь, чтобы она могла спастись».
Больше в записной книжке ничего нет, кроме одной записи, которая была только начата, и ничего не сообщает читателю.
Обрывков бумаги, найденных автором, насчитывается тридцать шесть, и для удобства они пронумерованы от 1 до 36:
1. Что касается благородства крови, то подлинное благородство происходит только от Крови Сына Божия.
2. Любовь – нежный тиран, нежная к возлюбленным и тиран по отношению к любящему, коим является Иисус Христос, являющийся Богом.
3. Языческие философы, узнав о Боге, не восславили Его как Бога и не возблагодарили, но осуетились в помыслах, и глупые сердца их помрачились, почему и предал их Бог постыдным страстям и нечистым пожеланиям их собственных сердец.
(NB. Мы подправили эту заметку, поскольку в оригинале наблюдается некоторая путаница из-за перестановки слов).
4. Кто теснит бедного, тот хулит Творца его; чтущий же Его благотворит нуждающемуся. Прит. 14 гл. 31 ст.
5. Бога, говорит св. Августин, можно почтить только любовью.
6. Как желал бы я, чтобы Ты владычествовал над моим сердцем, Господи мой Иисусе.
7. О Царь кающихся, которые предстают глупцами в глазах мира, но весьма дороги Тебе, о Иисусе Христе!
8. (Написано не почерком Тэлбота, но женской рукой. Это Молитва ангела при муках (Христа в Гефсимании) из «Сна Геронтия» кардинала Ньюмена, начинающаяся со слов: «Иисусе! Лютым ужасом, что объемлет Тебя…»)
На обратной стороне почерком Тэлбота сделана заметка: «Св. Игнатий 846 и Фотий, Констанцский собор 809, смерть св. Игнатия 878, 8-десяти лет. 608 св. Ульрих первый святой, торжественно канонизированный Церковью 4-го июля 973 года».
9. Внешних выражений благочестия 3 – Поклонение, Приношение и Обеты.
10. Три сущности соединены во Христе – Его Божество, Его Душа и Тело.
11. Совершенное чудо происходит только от Бога, чудо от ангела свершается Его силой. Юм говорит, что чудо можно чётко определить как отступление от закона природы по особому изволению Божества.
12. Если вы спросите меня, что такое благодать, я отвечу вам, что благодать – это, как богословы её определяют, сопричастие Божественной природы, которая есть Бог, она – святость, чистота и величие, силой которых человек восстаёт из низости и грязи, полученной от Адама.
13. Пророк Амос гл. 8 ст. 8 и 9. И будет в тот день, говорит Господь Бог: произведу закат солнца в полдень и омрачу землю среди светлого дня. И обращу праздники ваши в сетование и все песни ваши в плач.
14. Всякая плоть согрешила и всякая плоть должна страдать. Св. Амвросий говорит без борьбы нет победы и без победы нет венца.
15. Господь наш явился св. Гертруде бледный, измученный и истекающий кровью и запачканный грязью и сказал открой сердце своё дочь моя ибо Я желаю войти в него и опочить. Изнурён я сими грешными временами.
16. Грех есть зло чрезмерное, потому что это зло внутреннее.
17. Совершенное счастье заключается в целокупной деятельности совершенной природы. Оно есть у ангелов.
18. В настоящее время человеческое тело является телом животным, поскольку для поддержания в нём земной жизни требуется питать его земной пищей.
19. Что означают буквы I.H.S. Они означают первые три буквы имени «Иисус» по-гречески.
20. Слово «канон» означает правило или порядок молитвы, человеческое свидетельство в доказательство чудес… (запись обрывается).
21. Иисус, говорит Ориген, это Солнце Правды, восходящее над нашими сердцами Весной благодати.
22. Святая хижина имеет высоту 13 ф. 3 д. длину 29 ф. 4 д. ширину 12 ф. 8 д.
23. Сердце Иисуса со мной. Остановить погибель. Рассказывают, что жители Антиохии остановили разрушительное землетрясение, написавши на дверях своих домов «Сердце Иисуса с нами, Погибель».
24. Сэр Генри Уоттон, великий знаток в этих вопросах, посол в Венеции, сообщил нам, что посол – это человек, которого направляют к иностранным государям измышлять ложь на благо своего отечества.
25. О Благословенная Матерь, вымоли мне у своего Сына удел в Его Юродстве.
26. На то воля Божия, чтобы у человека было две жизни, одна естественная, а другая сверхъестественная.
27. Сынам человеческим не ведомо ни величие вечного, ни ничтожество временного. Жизнь есть всего лишь дорога к смерти, на которой никому из людей не позволено задерживаться.
28. Папа не подлежит человеческому суду. Его власть не земная. Христос не разделился, значит и Его Церковь не разделилась… после всего, что сотворил мир Бог по-прежнему на Своём престоле.
Послушание Иисуса Христа воле Бога было признанием Господства Бога над человеческой волей.
29. По учению богословов все лёгкие грехи, с которыми умирает человек, отпускаюся в миг, когда душа разлучается с телом благодаря Акту изъявления любви к Богу и последующего затем сокрушения во всех прегрешениях, которое умирающий затем возбуждает в себе. Ведь душа в совершенстве узнаёт в этот миг своё состояние, и грехи, в которых провинилась перед Богом, и вся грязь провинностей затем исчезает, хотя остаётся претерпеть муку во всей её тягости и долготе.
30. К смертному греху приводит одновременное наличие трёх составляющих – (1) Материя греха должна быть тяжёлая и (2) разум должен полностью осознавать греховность совершаемого действия или допущенного упущения, или опасности ведущих ко греху обстоятельств, которым человек себя подвергает, (3) воля должна дать полное согласие и выразить беззаконное предпочтение запретного действия, греховного упущения или опасного обстоятельства.
31. Тело и Душа Иисуса Христа были соединены ипостасным единением, то есть личностным приятием нашей человечности в Боге, с Лицом вечного Сына и в единой личности Иисуса Христа – две природы.
32. Одним Отче наш и одной Богородицу в честь прижизненных унижений Иисуса предложить себя Богу с радостью и миром. Благодаря единению Бога с нашей природой человек обретает преимущество, которым никогда не обладали ангелы.
33. Царство Небесное было обещано не благоразумным и образованным, но таким, кто имеет дух маленького дитяти.
34. О Дева, я прошу только о трёх – о благодати Божией, о присутствии Божием и о благословении Божием.
35. При Размышлении (Meditation) мы трудимся, чтобы найти Бога с помощью рассуждений и добродеяний, но при Созерцании мы уже взираем на Него без труда. При Размышлении ум трудится, действуя по своим силам, но при Созерцании действует Сам Бог, а душа просто принимает изливаемые на неё дары.
36. Как же мне говорить с тобой, когда Иисус говорит со мной.
Среди этих маленьких выписок и молитв есть одна прекрасная молитва (написанная не его почерком) за духовника. Она начинается так: «Боже мой, благослови, направь и просвети сего служителя Своего, коему Ты вверил руководство моей душой…». Из неё можно сделать вывод, что должен был существовать некий священник, коему он поверил свой образ жизни, но который умер прежде него. К этому мы вернёмся позже.
Глубокая духовная жизнь, которую обнаруживают вышеприведённые выписки, ещё сильнее подчёркивается характером книг, составлявших его обычный круг чтения. У него имелся вместительный ящик, заполненный литературой, начиная с брошюр, выпущенных Ирландским Обществом «Католическая истина» и «Ирландским Посланником», до больших дорогих книг, купленных им или подаренных ему. Он обладал столь хорошей памятью, что мог назвать даты рождения, смерти и канонизации почти всех великих святых из календаря. В конце этой главы приводится достаточно полный список его основных книг.
Он испытывал весьма нежную привязанность к Матери Божией, и, что свойственно всем одухотворённым натурам, любовь к Ней следовала по пятам за его почитанием нашего Благословенного Господа. То, что он мог с полным пониманием читать книги вроде «Мистического Града Божия», составленной из писаний испанской тайновидицы Марии Агредской, показывает, что ему самому была глубоко знакома мистическая молитва в её высших проявлениях. Эту книгу он добыл с трудом, будучи явно вынужден заказать её из-за пределов Ирландии, возможно, из-за трудностей с книжным импортом, вызванным мировой войной, и никогда с нею не расставался. Другая книга о Матери Божией, высоко ценимая им, – «Истинное почитание Пресвятой Богородицы» святого Людовика-Марии Гриньона де Монфора, из которой он заимствовал идею ношения вериг.
В течение десяти лет от смерти его матери до его собственной смерти вечерние его часы были погружены в безмолвие. Чтобы остаться наедине с Иисусом, он удалялся от толпы, и что происходило между ним и Великой Любовью его души, было известно только им. Мы украдкой подглядели на его молитву ранним утром благодаря тому, что его мать увидела, как он изливал в исступлении душу перед Богом и Матерью Божией. Раз или два он прерывал молчание; так, разговаривая со своей сестрой, г-жой Файлан, он сетовал на оскудение любви к Богу у рабочих, сказав: «Сьюзен, если бы я только мог рассказать тебе о той великой радости, что я обрёл прошлой ночью, разговаривая с Богом и Пресвятой Богородицей!» Но таковые обмолвки были случались крайне редко и, должно быть, подумав, что он говорит слишком много о себе, он тут же добавлял, что заслуга тут не его, а только Бога, дающего таковую благодать.
Закончим эту главу списком книг, который, однако, никоим образом не исчерпывает всего, что он прочёл. Он заимствовал книги у друзей и в библиотеках иноческих обителей. Он их возвращал, а поэтому наименования их неизвестны. Прилагаемый список призван просто показать, какого рода книги он приучился читать с толком и пониманием.
Святая Библия и Новый Завет
«Страдания нашего Господа Иисуса Христа» и «Подражание Святому Сердцу» Фомы Иисусова (1529-1582/1583 гг., португальский духовный писатель, инок Ордена отшельников св. Августина)
«Наш Божественный Спаситель» епископа Ньюпортского
«Школа Христа» и «Руководство душевного самопознания» отца Гру, О.И.
«Христос среди людей» аббата Сертиланжа
«Всё ради Иисуса», «Духовные собеседования» и «Драгоценная Кровь» отца Фабера
«Реальное Присутствие» и «Евхаристические духовные упражнения» отца Эймара
«Духовные наставления» дост. Блозия
«Введение в благочестивую жизнь» св. Франциска Сальского
«Наука для души»
«Размышления о сокровенной жизни»
«Проигрыш и выигрыш», «Ариане 4-го столетия», «Эссе о чудесах», «Настоящее положение католиков в Англии» Ньюмена (св. кард. Генри Ньюмен, 1801-1890 гг., пам. 9 октября)
«Листочки от св. Августина» Мэри Х. Эллиес
«Жизнь св. Августина» епископа Мориарти
«Жизнь св. Елизаветы Венгерской» Джонса
«Жизнь св. Елизаветы Венгерской» Монталамбера
«Жития Ф. А. Тальпа и т.д.»
«Жития Фабриццио делль Асте и т.д.»
«Истинное почитание Пресвятой Богородицы» св. Людовика-Марии Гриньона де Монфора
«Социальная ценность Евангелия» Каррике
«Демократическая промышленность» о. Гусслейна, О.И.
«Се, Матерь твоя» о. Рассела, О.И.
«Курс вероучения» о. Шуппе, О.И.
«Подготовка к смерти»
«Старое и новое» преосв. Н. Дж. Уолша, О.И.
«История почитания Пресвятой Богородицы»
«Преданные странники Приснодевы Марии»
«Чистилище согласно откровениям св. Катерины Генуэзской»
«Житие св. Иоанна Креста»
ГЛАВА VII. ПОСТЫ И СМИРЕНИЕ ПЛОТИ
Описание необычайно суровых подвигов, которым предавался Мэтт Тэлбот, вызвало после публикации изначального краткого жития сильные сомнения в достоверности. Чтобы исключить всякую возможность ошибки, автор, проведя с тех пор все необходимые разыскания, удостоверился, что «Житие» даёт точное описание постов Мэтта Тэлбота. Он начал подвизаться в них почти сразу после обращения и продолжал с возрастающей суровостью до тех пор, пока болезнь не вынудила его пойти на некоторые уступки своей телесной немощи. Его сестра, г-жа Эндрюс, как уже упоминалось, рассказывала, что он начал поститься, ещё когда снимал жильё на Глостер-стрит, за несколько лет до смерти отца. Он очень успешно скрывал свои посты от товарищей по работе и друзей, не входящих в ближайший семейный круг, потому что он соблюдал правило не упорствовать в отказе от еды, когда его уговаривали принять участие в какой-нибудь трапезе.
М.Д., пильщик на складах гг. Мартинов, бывший весьма давним другом Мэтта Тэлбота, сообщает, что он ежедневно на протяжении многих готовил Мэтту обед, и что он состоял из чашки чаю и ломтика сухаря. Если был постный день, Мэтт не добавлял в чай молока. Есть его при этом приходилось в большой спешке. Мэтт приходил в четверть двенадцатого, к тому времени, как М.Д. заканчивал кипятить воду и заваривать чай. Затем Мэтт торопливо съедал ломтик сухаря, который приносил в кармане, выпивал чай и спешил обратно к своим обязанностям. Если М.Д. не успевал заварить чай, то Мэтт не дожидался его, а уходил из сарая. Все те годы, что М.Д. готовил обед, он только три раза видел, чтобы Мэтт ел немножко мяса. В 1920 г. М.Д. попал в аварию вышел на пенсию после 50 лет службы. Это тогда Мэтт попросил г-жу М. заварить для него чаю. М.Д. говорит, что до 1920 г. он пил только чай, а какао, похоже, стал добавлять позже. Поскольку Мэтт обедал не в обычное время, М.Д. пришлось приспособиться к привычкам Мэтта и обедать одновременно с ним. М.Д. утверждает, что Мэтт совершенно не ел мяса по девяти месяцев в году.
Когда начинался переучёт, Мэтта порой задерживали в конторе в субботу вместе с одним из бригадиров, У.Г., которому домохозяйка присылала чаю и хлеба с маслом. У.Г. делился бутербродами с Мэттом, который, без лишних слов тщательно счистив масло, ел простой хлеб. Вследствие его правила не отказываться от еды один друг, знавший его около 30 лет, не имел полного представления о его постничестве, поскольку, когда этот друг приглашал Мэтта к себе домой, чтобы одолжить ему книжек, и уговаривал его остаться на чай, тот неизменно досыта ел. Г-жа Х., знавшая его секрет, пользовалась своим знанием так, что ей удавалось подкормить Мэтта всякий раз, когда он навещал её. Этой подруге ему пришлось признаться, что обильная трапеза не подходит ему из-за привычки к умеренности. Один старый друг (Дж. Г.), знающий множество интересных историй о Мэтте Тэлботе, сообщает, что тот говорил с ним о посте и убеждал его попоститься строже. Дж. Г. отвечал, что не может взять на себя больше того, что и так исполняет. Тогда Мэтт упомянул о своих постах и заметил Дж. Г., что следует укрощать плоть и «не шибко заботиться о брюхе», как он простовато описывал чрезмерное внимание к питанию.
Посты, что он держал, будучи в обычном своём крепком здоровье, то есть примерно до последних двух лет пред смертью, были таковы.
Каждый день во время всего Великого поста строгий пост: два лёгких перекуса, никакого мяса и масла. Такой же строгий пост весь июнь – в честь Святого сердца. Строгий пост каждую субботу и в кануны праздников. По средам – никакого мяса, но иногда немного масла. Вероятно, целиком все францисканские посты до их отмены папой Львом XIII. В другие времена года его рацион был таков. В воскресенье – обычный обед в 2 пополудни (он же завтрак); если он был более-менее сытный, то он больше не ел, но если это был только лёгкий перекус, он в 6 вечера ещё подкреплялся чаем или какао с хлебом. В понедельник – сухари и чёрный чай. Во вторник, если он не приходился на Великий пост или канун какого-нибудь праздника – завтрак, состоящий из какао и хлеба с маслом, и лёгкий обед. В среду он питался как во вторник, а в пятницу держал полный пост. С приближением старости, когда ему стало трудно глотать сухари, он, чтобы обойтись без масла, просил свою сестру, г-жу Файлан, варить хек и вымачивать хлеб в воде остающейся от варки. Собственно хек он не ел – г-жа Файлан уносила его домой. Позднее, чтобы избежать расходов, он просил г-жу Файлан приносить немного воды, в которой она варила рыбу себе на ужин, и в ней размачивал хлеб. Когда его здоровье совсем пришло в упадок и ему пришлось уйти с работы, он употреблял всё, что ему предписывали: мог поесть мяса, яйцо или хлеб с маслом.
Как мы уже видели, каждую ночь он спал на дощатой постели с деревянной подушкой под головой, летом и зимой прикрытыми половинкой одеяла или ещё дерюжкой в особо холодную погоду. Так он поступал много лет, и его сестра, г-жа Эндрюс утверждает, что впервые он завёл дощатую постель, ещё живя на Глостер-стрит. Из-за этой деревянной подушки его лицо в поздние годы потеряло чувствительность, и он оглох на одно ухо.
Ложился спать он в веригах. Похоже, он начал носить их за четырнадцать лет до смерти, хотя даже иные из его ближайших друзей были не осведомлены о том, что он их носил, поскольку эти сведения он поверил весьма немногим и то лишь с целью поощрить их делать то же самое. Одна дама, весьма желавшая снискать духовной милости для близкого родственника, получила совет носить их и исполнила его. Дж. Г. рассказывал историю вериг с изрядной долей юмора. Мэтт и Дж. Г. были добрыми друзьями; они жили поблизости друг от друга на Миддл-Гардинер-стрит, и Мэтт часто захаживал в комнату Дж. Г., поскольку тот был холостяком. Однажды в воскресенье Мэтт сообщил Дж. Г.,что он прочёл об одном подвиге, мысль о котором вознесла его с земли на небеса, а когда Дж. Г. полюбопытствовал, что это за подвиг, ответил, что он состоит в ношении вериг. Дж. Г. спросил, надел ли их уже Мэтт, на что тот сказал «Да» и показал маленькую цепь, накрученную на его ногу. Она была того же типа, что используются для подвешивания гирь в часах. Мэтт одолжил Дж. Г. житие св. Катерины Сиенской, а Дж. Г. спросил, написано в этой ли книге, что св. Катерина носила вериги? Мэтт явственно смутился и сказал, что, как ему думается, носила. Тогда Дж. Г. сказал, что она носила их вокруг пояса, и после её смерти оказалось, что они вросли в плоть (в точном соответствии с тем, что обнаружилось в случае самого Мэтта Тэлбота). Однако воодушевила его носить вериги книга св. Гриньона де Монфора. Мэтт вдохновил Дж. Г. надеть вериги и привёл его в коллегиум Клонлифф, где попросил одного из священников возложил их на него. Поначалу Мэтт носил основную цепь на плечах, но, поскольку она мешала ему грузить древесину, он переместил её на пояс. Об этом он рассказывал г-же Экс., беседуя с ней о веригоношении.
Ниже приводим сообщение тех, кто раздевал тело Мэтта Тэлбота в морге больницы «Джервис-Стрит Хоспитал», когда его внесли мёртвым с улицы.
«В воскресенье 7-го июня 1925 года в отделение скорой помощи «Джервис-Стрит Хоспитал» было доставлено мёртвое тело. После опознания тела было установлено, что умерший – г-н Мэтт Тэлбот, раздев которого мы, нижеподписавшиеся, обнаружили на теле упомянутого цепи, верёвки и чётки. Посередине пояса покойный был обвязан двумя цепями и узловатой верёвкой. Одна из снятых нами цепей была обычного вида, как те, что используются в качестве постромок; а вторая – немного тоньше. Обе были сплетены с узловатой верёвкой, а к ним шнурком привязаны образки. Обе глубоко вросли в плоть и заржавели. Также на левой руке обнаружена лёгкая цепочка, плотно обмотанная над локтем, а над локтем правой руки – узловатая верёвка. Его левая нога под коленом обмотана цепью с верёвкой, а на правой ноге в таком же месте обнаружена тяжёлая верёвка. На его шее обнаружены очень большие чётки с великим множеством образков. Некоторые из них довольно крупные – размером с монету в полкроны (около 30 мм), а прочие являются обычными медальонами духовных содружеств.
Подписано – Чарльз Мэннерс, Лоренс Торнтон.
Джервис-Стрит Хоспитал»
Все свои молитвы, будь то в церкви, или дома, или даже на лесном складе, он исполнял, стоя на коленях. Даже при духовном чтении он не садился. Поскольку он изобретательным образом сделал в своих брюках спереди прорези, то получалось так, что стоял он всегда на голых коленях. Также, как мы уже видели, он ни на что не опирал руки при молитве, а стоял в коленопреклонённой позе полностью выпрямившись – зачастую, по воскресеньям в церкви, на протяжении семи часов.
Взор свой усмирял тем, что, идя по улице, устремлял его на землю, и тем, что не читал ни газет, ни плакатов. На обычные ежедневные новости он настолько не обращал внимания, что услыхал от друга о кампании против воинской повинности 1917-1918 гг., когда она шла уже шесть месяцев.
Насколько эти посты и подвиги исполнялись под духовным руководством, мы не знаем, поскольку те священники, что могли бы сообщить нам это, умерли. О. Джеймс Уолш, О.И., очень хорошо знал Тэлбота и, возможно, знал о его образе жизни. Доктор богословия и генеральный викарий дост. монсиньор Хикки, тогдашний председатель коллегиума Клонлифф, также был отлично знаком с ним. Мэтт Тэлбот часто ходил на исповедь в Клонлифф, а монсиньор Хикки имел обыкновение захаживать к нему на Аппер-Ратленлд-стрит, 18. Это неожиданным образом подтвердилось после публикации первого жития. Монсиньор Хикки был назначен приходским священником в церковь на Хаддингтон-роуд и одним из генеральных викариев дублинской епархии за несколько лет до смерти Тэлбота. На должности своей он пробыл недолго, внезапно умерев в 1924 г. Недели за три до своей смерти он обедал с одним прихожанином, и их разговор коснулся темы ответа на молитвы. Монсиньор Хикки рассказал, что, когда он имел какую-нибудь совсем особенную просьбу к Богу, он просил бедного старика по имени Мэтт Тэлбот молиться за себя и его молитвы никогда не встречали отказа. Когда упомянутый прихожанин прочёл житие Мэтта, разговор с монсиньором Хикки всплыл у него в памяти, и он сообщил об этом случае автору этих строк.
Тэлбот был очень застенчив в разговорах со священниками, и брат Ф., служащий при церкви св. Франциска Ксаверия, сообщает, что он никогда не представлялся священникам, но приходил и уходил, не бросаясь в глаза. Даже с братом Ф. он говорил только тогда, когда тот к нему обращался. То же самое подтверждают во францисканской церкви на Торговой набережной, поскольку духовник Третьего ордена не знал его по фамилии. Впрочем, в этом не окажется ничего особенного, если вспомнить, что в обеих церквах на встречах всё пространство заполнялось людьми. Хотя отец М., духовник товарищества Непорочного Зачатья при церкви св. Франциска Ксаверия, при вопросе автора этих строк не припомнил Мэтта по имени, он всё-таки всплыл у него в памяти благодаря одному весьма примечательному поступку, о котором ему рассказала г-жа Файлан после публикации первого жития. Она спросила отца М., не помнит ли он человека, который тогда-то в исповедальне вручил ему изрядную сумму денег. Она знала точную сумму, поскольку у них с братом было заведено, что она хранила его деньги, а он тогда попросил у неё 5 фунтов, которые, как он сказал, намеревался дать отцу М. на благотворительные цели. Тогда отец М. вспомнил бедняка, который просил взять у него деньги на благотворительность. Отец М. в итоге взял их и, увидев, что там несколько фунтов, спросил кающегося, на что их употребить. Последний попросил священника использовать их по его собственному усмотрению, и отец Ф. сказал, что раздаст их нищим. Но как только он попытался спросить у жертвователя его имя, тот немедля встал и вышел из исповедальни. Это случилось всего за несколько недель до смерти Тэлбота. Так никогда и не представившись отцу М., Мэтт питал к нему величайшую любовь и говорил о нём с главой своей секции товарищества с искренним чувством и уважением.
Его поступок как в этом, так и в других случаях, выражает свойственное ему глубочайшее смирение. Люди, считавшие, что близко знакомы с Мэттом, были ошеломлены, узнав после его смерти о его веригах, постах и различных подвигах, которые он успешно скрывал от них. По сути, когда он рассказывал что-нибудь о своих упражнениях, он делал это только с определённой целью – вдохновить человека, которому вверял свои тайны. Он, разумеется, открыто говорил о Боге среди своих друзей, и это раз-другой наводило их на неловкую мысль, нет ли самодовольства в его поступках. Один очень близкий личный друг сообщил, что однажды он предупредил Мэтта об опасности впадения в гордость при его великих духовных дарах. Тэлбот выслушал его очень уважительно и затем простодушно ответил, что не может испытывать гордости ни за что, когда думает о деяниях великих святых. Замечание друга его не задело, и более того, он ещё потом упоминал об этом разговоре. Тот же друг оставил об образе жизни Тэлбота интересную запись, которую стоит процитировать:
«Те, кто читал краткую версию «Жития», были в равной мере озадачены и изумлены, что такой бедолага, как Мэтт, мог поставить такую высокую планку и упорно стремиться к ней. Объяснение, как мне кажется, заключается в его ясном логическом уме. Он был убеждён, что если истины Откровения, относящиеся к Воплощению и Искуплению, воспринимать всерьёз, то не должно быть пределов нашей самоотдаче (service), за исключением неисполнимого. Таков, как мне кажется, был взгляд, вдохновлявший его на крайне суровую подвижническую жизнь, и давший ему силы претерпеть до конца (ср. Мк. 13:13)».
Как кажется автору этих строк, вышеприведённое утверждение даёт истинное объяснение всей жизни Мэтта Тэлбота, начиная с дня его обращения и до смерти. Ни автор этих строк, ни его корреспондент не намеревались утверждать, что те самоограничения, которым подвергал себя Мэтт Тэлбот, являются главным условием истинной святости или что в его жизни нет ничего более достойного похвалы и тщательного подражания. Есть хорошее определение святого как того, кто ради любви к Богу исполняет свои обычные обязанности необычайно хорошо. Мэтт Тэлбот во всех отношениях соответствует этому описанию. В его жизни, наряду с необычайными подвигами и многочасовыми молитвами, есть место борьбе с искушениями, которая обязательна для всех, и совершенному исполнению простых обыденных обязанностей, что тоже должно быть нашей целью. Мотив, с которым он выполнял эти обязанности, возвышал их и в итоге привёл его к таким вершинам святости, которых мало кому дано достичь. Если мы не можем подражать ему в подвигах, то, по крайней мере, можем взглянуть на него с восхищением, которое вызывают у людей доброй воли жития таких, как он.
ГЛАВА VIII. КРУГ ДРУЗЕЙ: ЕГО ЛЮБОВЬ К БЛИЖНИМ
Мы можем начать эту главу с описания его внешности.
Он был ростом ниже среднего, худощавый, но жилистый. Лицо у него было продолговатое со слегка выдающими скулами, немного румяными; нос прямой; глаза большие и яркие, с тяжёлыми веками; высокий лоб и округлые виски. В старости, когда он облысел, от волос осталась только прядь на макушке.
Выражение лица его было серьёзно и задумчиво, но весьма оживлялось, когда он говорил о предметах, волновавших его чувства, причём порой он мог проявлять изрядное негодование.
По улицам он ходил быстро большими шагами, свободной походкой враскачку, но вполне просто и естественно. Взгляд его при этом был устремлён на землю, а вид был собранный.
Тем, кто общался с ним, он казался человеком рассудительным и практичным, полным здравого смысла. В разговоре он был прост и прям, но выражение «груб», приводимое в первоначальном варианте жития, вызвало ряд нареканий к автору. В этих письмах он описывается как человек крайне мягкий и обходительный, с совершенно кроткой улыбкой. По сути, слово «прямой» послужило бы лучшим его описанием. Он был прям в выражениях, когда обстоятельства требовали прямоты, а временами был горяч и малость нетерпелив, если ему казалось, что допускается неоправданная задержка, но обычно он держался со всеми, кто имел с ним дело, доброжелательно и любезно.
Никто не был знал его близко, хотя многие знали его или по работе, или по церкви. Его подвижнический образ жизни исключал тесную близость, а его постоянное созерцательное и молитвенное состояние понуждало его избегать человеческого общения за исключением тех случаев, когда его требовали потребности семьи или милосердия. Поэтому он мог время от времени провести часок у зятя, беседуя об их личных делах, или навестить друга, располагавшего небольшой библиотекой, чтобы занять книгу. Многие приходили к нему за советом, и всех он принимал любезно, давал совет или обещал помолиться – в зависимости от пожелания гостя.
Люди, слыхавшие о его святости, обычно присылали ему просьбы о молитве, не раскрывая своей личности, и когда молитвы бывали услышаны, он получал благодарственные письма, часто с приложением денег, не имея возможности вернуть которые из-за неизвестности жертвователя, Мэтт отдавал на благотворительность.
Э.К. – один из бригадиров на сладах Мартинов – рассказывает о двух случаях, произошедших в то время и поразивших его своей необычайностью по причине тех ответов, которые Мэтт Тэлбот дал на просьбы Э.К. о молитве за больных людей. В 1922 г. сильно заболела жена Э.К., и он очень волновался на её счёт. Он сказал об этом Тэлботу и попросил его помолиться о её выздоровлении. Тэлбот пообещал, а заодно заказал новенну месс за неё в траппистском монастыре на Горе св. Иосифа в Роскрей. Он убедил Э.К. не волноваться, поскольку она выздоровеет, и она в самом деле вполне поправилась в течение трёх недель. Что поразило Э.К., так это разница между твёрдым заверением Мэтта в выздоровлении его жены и ответом, который он дал на такую же просьбу о молитве о здоровье зятя, с которым на ферме приключился несчастный случай и которого после долгой болезни перевезли в дублинский госпиталь на операцию. У парня было несколько детей, и друзья очень надеялись, что он выздоровеет. Когда Мэтта Тэлбота попросили молиться об этом, он пообещал, но всё время повторял Э.К., что следует покориться воле Божией и никогда не отказываться от надежды на исполнение молитвенных просьб. Хотя Э.К. с Тэлботом много раз говорили о больном, основной упор в разговоре Мэтт делал на одном – покорности. Больной умер несколько недель спустя.
У другого бригадира (Г.) была дочь, которая в 15 лет была при смерти от туберкулёза. Поскольку звали её Терезой, Мэтт постоянно справлялся о ней по причине своего почитания св. Терезы. Он в итоге навестил её и во время своего посещения рассказывал ей о святых. Ей очень хотелось выяснить, умрёт она или нет, а поскольку отец давал уклончивые ответы на её вопросы, она спросила у Тэлбота, выздоровеет ли. Тэлбот ненавидел неправду, но не чувствуя себя в силах сказать девочке, что она умирает, и предпочитая дать отцу возможность сделать это признание, нашёл выход из дилеммы, сказав, что он «слыхал мнение, будто пациент лучше может определить». В одном из его молитвенных дневников есть запись о её смерти и указан возраст.
Другой его друг (Дж. Т.) приписывает восстановление своего здоровья молитвам Мэтта Тэлбота. Дж.Т. страдал язвой желудка, и ему была рекомендована операция, от которой он отказался. Решив посоветоваться с Тэлботом, он направился на Аппер-Ратленл-стрит, 18 в воскресенье примерно к половине второго, чтобы застать друга после Мессы. Он сказал Тэлботу, что очень болен и попросил совета. Тэлбот ответил: «Поди к тому же Врачу, к какому я хожу. Я ни к кому другому не обращаюсь. Ступай к Нему!» Дж.Т. сказал, что так и сделает, зная, что Тэлбот имеет в виду Бога. Тэлбот пообещал молиться за него и попросил его самого помолиться с упованием, а потом сообщить, как пойдут дела. Дж.Т. каждое воскресенье ходил в пассионистскую церковь на гору Аргус приложиться к мощам, а Тэлбот при любой встрече всегда говорил ему продолжать молиться. Спустя некоторое время Дж.Т. совершенно поправился и больше никогда не имел желудочных заболеваний. Он завёл привычку советоваться с Тэлботом по всяческим вопросам и проникся величайшим доверием к его суждениям и молитвам.
Дж.Т., который обычно виделся с Тэлботом на ранней Мессе, и чей рассказ о веригах приводился выше, порой пропускал Мессу в четверть седьмого утра, если погода была чересчур плоха, и ходил в таких случаях к более поздней Мессе. Тэлбот не одобрял этого, а в ответ на оправдания Дж.Т. отвечал: «Постоянство – вот чего Бог желает».
Во время забастовки 1913 г. Дж.Т. с преизрядным трудом убедил Тэлбота взять денег в долг – в целом около пяти фунтов. Когда работа возобновилась, эта сумма была выплачена с процентами в размере пяти шиллингов за неделю. Несколько лет спустя Дж.Т. потерял постоянную работу в связи со спадом в отрасли, вызванном Мировой войной, и Тэлбот охотно одолжил ему денег, которые были выплачены, когда ДжТ. Нашёл временный заработок.
Поскольку Тэлбот в разное время ссужал изрядными суммами семейных товарищей по работе, было бы интересно выяснить, почему он в таких случаях предпочитал ссужать, а не просто давать деньги.
Один очень давний его друг, упоминавшийся выше М.Д., учившийся с Тэлботом в школе и работавший на Мартинов с 1870 по 1920 годы, постоянно занимал денег на одежду для своих детей. Он знал, что Мэтт Тэлбот никогда не отказывает одолжить, когда возникает настоящая нужда и когда деньги не пойдут на выпивку, но Мэтт сказал своему старому другу, что лучше просить товарищей выплачивать долг частями и таким образом мешать им тратить деньги в пабе. Те, кто утром понедельника начинал рассказывать жалостные байки, потратив в выходные всю зарплату на выпивку, получали самый решительный отказ на свою просьбу.
Хотя он робел в женском обществе, у него были некоторые знакомства среди женщин, с которыми он встречался в церкви или по делам различных содружеств, в которых состоял. У одной из них гостил брат из Соединённых Штатов, и когда он вернулся в Америку, она призналась Тэлботу, что чувствует себя очень одинокой. «Одинокой? – был его ответ, – Как это вы можете быть одинокой?! Вздор! Вот наш Господь в дарохранительнице!» Этот упрёк доставил ей больше утешения, чем могли бы принести любые сочувственные слова.
Несколько подруг Мэтта Тэлбота обратили внимание, что он всегда худо одет, и пошли к о. Джеймсу Уолшу, О.И., посоветоваться. Они предложили купить Тэлботу одежду и просили о. Уолша взять на себя деликатное задание поговорить с Мэттом на этот счёт. О. Уолш послал за Мэттом после встречи товарищества в церкви св. Франциска Ксаверия, и между ними состоялся следующий разговор. «Тэлбот, вы очень плохо одеты». «Да, отче, – ответил Мэтт, – Я обещал Богу, что не буду хорошо одеваться». «Сходите к …, – сказал о. Уолш, – и получите костюм». «Я этого делать не буду, – последовал ответ, – Я обещал Богу, что никогда не надену хорошей одежды». «Так, – сказал о. Уолш, – Бог послал вам её. Возьмите». «Если Бог послал, я возьму», – ответил Мэтт и без лишней суеты принял одежду.
Другому человеку, пытавшемуся подарить ему хороший костюм, повезло меньше – Мэтт отослал его обратно. Обычно он получал свою одежду от одного господина, своего очень близкого личного друга, который отдавал ему свои обноски. По сути у Мэтта был только один костюм и на воскресенье, и на будни; и, как он выражался, у него не имелось «воскресного наряда».
Та дама, что рассказывала о разговоре с Тэлботом одним субботним вечером у него в гостях, сообщает, что, когда здоровье Мэтта совсем расстроилось и он крайне обеднел, она получила пять шиллингов на благотворительность от одного человека, пообещав в ответ молитвы о его особой нужде. Эта дама попросила Тэлбота принять деньги, поскольку он в них нуждался. Он взял, поблагодарил даму и пообещал молиться о жертвователе, просьба которого исполнилась совершенно недвусмысленным образом.
Среди его друзей был один, который несмотря на то, что всю жизнь совершенно воздерживался от алкоголя, 30 лет не приступал к таинствам. В беседе на тему трезвости Мэтт Тэлбот внезапно спросил, каково ему на душе. И серьёзно заговорил с другом об опасности, которой он подвергнет себя, если умрёт, не причастившись, и, в итоге, условившись с ним встретиться вечером следующей субботы, привёл его в коллегиум Св. Креста, что в Клонлиффе, и после того, как тот исповедался, представил его Содружеству Непорочного Зачатья, и он впоследствии стал его выдающимся членом. Несколько лет спустя он погиб, упав в трюм судна, на котором работал. Он часто изъявлял признательность Мэтту за то, что он возвратил его к таинствам.
Эти историйки можно множить без конца, но и тех нескольких, что мы привели, достаточно, чтобы увидеть, что во всех своих отношениях с товарищами Мэтт Тэлбот руководствовался христианской любовью. Истинные размеры его денежных пожертвований на различные благотворительные нужды и на бедных кажутся невероятными, но автор предпринял все возможные усилия, чтобы удостовериться в истинности полученных сведений. Тэлбот, зарабатывая менее фунта в неделю (один фунт равнялся 20 шиллингам), жил на шесть шиллингов, включая оплату жилья. Он был щепетилен в исполнении своего долга и по этой причине всегда позволял себе подарить несколько шиллингов в неделю сёстрам, ухаживавшим за матерью и за ним самим, возмещая причиняемые им неудобства; но всё остальное отдавал. В последние годы жизни у него была привычка класть недельные деньги на хозяйство на кресло под одну из книг. По пятницам он просил сестру забрать их. Временами он отдавал ей свой заработок на хранение, особенно когда ему нужно бывало скопить на что-нибудь. Когда накопления достигали требуемой суммы, он брал их у сестры и распоряжался ими. Мы видели, как он дал пять фунтов отцу М. в исповедальне. Это пожертвование не было отдельным случаем – брат Ф. сообщает, что часто видел, как Мэтт Тэлбот вручает в церковной галерее деньги отцу М., говоря попросту, что это на благотворительность. Одна женщина, собиравшая в кармелитской церкви на Кларендон-стрит на строительство санктуария в честь Цветочка, обратилась к нему и получила фунт. Она предложила, чтобы он пожертвовал деньги от своего имени, но Мэтт отговорился тем, что ничего не понимает в таких делах и попросил её сделать взнос за него. Несколько сборщиков пожертвований из обителей хорошо знали его, регулярно получая от него деньги по подписке.
В первоначальной версии жития сообщалось, что Мэтт Тэлбот жертвовал 30 фунтов в год на нужды Мейнутской Миссии в Китае (Миссионерское общество св. Колумбана, S.S.C.M.E. или S.S.C., также известное как «колумбанцы», осн. В 1916 г., действует поныне. Штаб-квартира – в Гонконге). Утверждалось также, что это сообщение невозможно проверить, поскольку картотеку миссия завела только в сентябре 1921 г. Первоначально сведения эти были получены из двух источников: во-первых, г-жа Файлан, сестра Тэлбота, слышала от него, что он «закончил трёх священников и приступает к четвёртому»; а во-вторых, он говорил бригадиру Г., что давал на китайскую миссию 30 фунтов в год. Бригадир хорошо запомнил этот разговор, потому что он был вызван тем, что Мэтт Тэлбот убеждал бригадира, имевшего хорошее жалование, пожертвовать на миссию больше, чем тот решил, поскольку, мол, он, Тэлбот, низкооплачиваемый разнорабочий, и то дал 30 фунтов. На запрос к начальству Мейнутской миссии пришёл ответ. [Далее приводится длинное письмо с подробными расчётами, согласно которым Мэтт пожертвовал Миссии в общем итоге около 40 фунтов. Соответственно, автор предполагает, что или Тэлбот ошибся в подсчётах, или посылал деньги анонимно].
Один из бригадиров (Э.К.) приводит случай, произошедший 1921 или 1922 году. Один южноирландский священник пришёл на склад «Касл-Форбс» и спросил разрешения на сбор пожертвований среди рабочих. Э.К. попросил его оставить объявление с указанием дня, когда он будет проводить сбор, а именно – в день выплаты зарплаты, чтобы рабочие могли подготовиться к его приходу. Рабочие всегда были щедры в таких случаях и вполне охотно давали по шиллингу каждый, а то и больше. Когда священник закончил сбор, Э.К. сообщил ему, что остался ещё один рабочий в углу склада, и направил его туда спросить Мэтта Тэлбота. Священник последовал совету, а по возвращении заметил бригадиру, что никогда не встречал такого щедрого человека и что его гложут сомнения, брать ли то, что Тэлбот дал ему. Э.К. спросил, сколько тот пожертвовал, и священник ответил: «Всё, что при нём было». Поскольку Тэлбот только что получил свою недельную плату, составлявшую в те годы три фунта, один шиллинг и шесть пенсов, то, похоже большая часть этой суммы была им отдана на церковь, для которой проводился сбор. Тот же священник снова приходил в 1923 году и спрашивал Мэтта Тэлбота, который тогда был болен и лежал в больнице «Матерь милосердия». Взяв адрес, священник пообещал навестить его.
Единственное изменение в обстоятельствах жизни Мэтта Тэлбота, произошедшее с повышением зарплаты, заключалось в том, что возросли и его дары милосердия. Во время Мировой войны и после неё десять шиллингов в неделю покрывали все его расходы на еду, квартплату, профсоюзные взносы, включая выплаты похоронных расходов. Неудивительно, что один из товарищей по работе сказал о нём: «Рабочие любили его», добавив: «Деньги ему были без надобности».
ГЛАВА IX. БОЛЕЗНЬ И ЗАВЕРШЕНИЕ ЖИЗНИ
До некоторых пор все страдания Мэтта Тэлбота были добровольны. Мы видели, как сурово он усмирял своё тело; но тело это было, несмотря на свою малость, крепким, и требовалась его железная воля, чтобы укротить его. Однако годы брали своё, и, хотя ежедневные правила его исполнялись неукоснительно, сердце начинало биться всё сильнее, когда он сгибал спину под грузом брёвен, и дыхание понемногу учащалось. Наконец природа взяла своё, и он, всю свою долгую жизнь не знавший болезней, внезапно оказался неспособен исполнять свою работу.
Ему оставалось жить и мучиться ещё два года. Он, прежде столь деятельный, был вынужден проводить целые дни в праздности; ему, возложившему на себя столько добровольных страданий, пришлось принимать страдания из рук Господа, Коему он так верно служил. Великое испытание, постигавшее многих святых, пришло и к нему: собственные труды прекратились, и осталось лишь терпеливо принять Волю Божию о себе. Чувствуя себя очень худо, он поговорил с другом, который снабдил его рекомендательным письмом к выдающемуся хирургу, практикующему при дублинской больнице «Матерь милосердия», и с этим письмом, смиренно сняв вериги, чтобы не обнаружить своего подвижничества, он явился в больницу. На осмотре врач диагностировал болезнь сердца и немедленно определил его в больничную палату. Случилось это 18 июня 1923 года.
Эта прекрасная больница, основанная в 1861 г., стоит на самом высоком месте в центре Дублина. В ней имеется 350 коек, и она находится на попечении ирландских Сестёр милосердия (The Religious Order of the Sisters of Mercy, RSM – конгрегация, основанная в Дублине в 1831 г блаж. Кэтрин Элизабет Маколи). Терапевт, пользовавший Мэтта, пишет: «Когда Тэлбот впервые попал в больницу, у нас ещё не было электрокардиографа, и поэтому установить его точный диагноз оказалось невозможно. Он страдал от сердечной аритмии, а именно, как мне кажется, трепетанием предсердий. В прошедшие несколько лет мы вылечили нескольких больных с таким расстройством, но при поступлении Мэтта Тэлбота, и его состояние не было вполне понятно, и мы не располагали теми средствами лечения, какие сейчас имеются у нас».
Это письмо относится к первому пребыванию Мэтта Тэлбота в больнице «Матерь». Когда он попал туда во второй раз, в больнице уже имелся электрокардиограф, как будет видно из письма сестры Долорес, цитируемом ниже. Когда он лежал там в первый раз, его переводили из одной палаты в другую, как принято в летнее время, когда в больнице проводится генеральная уборка палата з палатой. Из-за этого обстоятельства трудно выяснить подробности его жизни во время первой госпитализации, но сохранился один факт, записанный сестрой милосердия, отвечавшей за палату, где он находился после перевода с верхнего этажа вниз, а именно: всё свободное время он проводил перед Св. Тайнами в больничной капелле. Запись показывает, что в последний раз он приступал к таинствам 21 июня, а выписался из больницы 17 августа. Он продолжал лечиться в больнице амбулаторно до 17 августа, а затем вернулся на работу у Мартинов. Однако, не в силах исполнять свои обязанности, он снова уволился 3 сентября. Его снова госпитализировали в «Матерь милосердия» 1 октября, где забота о нём была поручена сестре Долорес. Её показания представляют значительный интерес, и мы проводим их полностью.
«Я была старшей сестрой палаты св. Лаврентия в больнице «Матерь милосердия», когда к нам 1 октября 1923 года вернулся Мэтт Тэлбот. Он страдал сердечным расстройством и был немедленно уложен в постель. В постели он оставался почти всё время, пока был в больнице, то есть с 1 октября 1923 г. до середины ноября. Вериг он тогда не носил. Он был очень тих и застенчив, общался мало. У него была очень милая улыбка, а держался он всегда очень любезно. Он принимал любую пищу, какую ему давали, не делал замечаний и не жаловался. Было замечено, что он не ест масла. Его сестра и одна из его подруг, г-жа Б., приносили ему яйца и фрукты. Их он отдавал мне без каких-либо объяснений. Можно было распорядиться ими как угодно, но я подавали их ему вместе с едой. Ему было очень худо, и я попросила уделить ему таинство елеосвящения. Я послала за его сёстрами и сказала им, что он умирает, и что он умрёт, хорошо подготовившись. Казалось, что он умирает – после принятия последнего причастия он едва дышал. Сейчас я думаю, он находился в состоянии глубокой сосредоточенности. Его предельное спокойствие в такой момент поразило меня своей необычностью. Я прочла все молитвы, что полагается читать за умирающего.
Он справился с этим приступом, а через два дня был в силах спуститься вниз на кардиограмму. Затем он вернулся в постель, и ещё через несколько дней ему позволили вставать. В первый же из этих дней он пропал, и его не могли найти в больнице и на территории. Я подумала, что он ушёл и с ним случился приступ на улице. В итоге его обнаружили в углу капеллы – он молился. Когда я распекала его за то, что он нас всех так сильно перепугал, он в ответ, как обычно, кротко улыбался. «Я поблагодарил медсестёр и докторов, и подумал, что ведь правильно поблагодарить и великого Целителя». Эти слова так впечатлили меня, что с тех пор я всем пациентам советую пойти в капеллу и поблагодарить Бога за выздоровление. Всякий раз, как он оказывался в больнице, сёстры обращали внимание, как величественно он выглядел, сосредоточившись на молитве, и заметили, что он никогда не пользовался молитвенником. В капелле он бывал каждый вечер – когда сёстры читали Часы. Его всегда видели в дальнем углу, где он стоял на коленях, совершенно выпрямившись. Он никогда не просил никаких поблажек. Причащался каждый понедельник. В другие дни по утрам, когда кто-нибудь из пациентов должен был принять Святое Причастие, я спрашивала его, не хочет ли и он тоже? Он всегда отвечал «да», но никогда не просил об этом сам. Он не говорил с монахинями на духовные темы. Некоторые пациенты любят пообщаться на этот счёт, но Мэтт Тэлбот вёл себя просто как добросердечный набожный старик. Теперь-то, зная, какую подвижническую жизнь он вёл, для меня очевидно, что он старался скрыть свою святость от всех окружающих».
После увольнения он не смог вернуться к работе, а с регулярными промежутками посещал больничный диспансер. За ходом его болезни можно проследить по платежам, получаемым им по Национальному акту страхования здоровья от его официального товарищества – секции работников строительной отрасли Профсоюза транспортных и неквалифицированных рабочих. 26 ноября 1923 г. он взял больничных за 26 недель по 15 шиллингов в неделю. С 26 ноября ему было выписано пособие по инвалидности на меньшую сумму – семь шиллингов шесть пенсов в неделю – на весь срок инвалидности. Таким образом, в ноябре оказалось, что он болен и не в силах работать, и его единственный доход семь шиллингов шесть пенсов в неделю, из которого нужно платить за еду, жильё, отопление и освещение. Его обстоятельства стали известны его состоятельным друзьям и некоторые из них с величайшим трудом уговорили его принять денежную помощь.
Порой ему оказывалось тяжело быть к мессе в четверть седьмого утра, но при любой возможности он был на своём месте в храме, и съев по возвращении домой свой скудный завтрак, он снова шёл в церковь к одиннадцатичасовой мессе и оставался молиться, если были силы, до часу дня.
В ту пору он тяжко страдал. Его сестра, г-жа Файлан, навещавшая его по утрам, рассказывает, что часто обнаруживала его лежащим в изнеможении на своей дощатой кровати, не в силах даже говорить после того усилия, которого потребовал от него путь из церкви домой. Хотя говорить он не мог, она замечала, что он продолжает молиться. Поев немного и почувствовав некоторое облегчение, он снова уходил – к поздней мессе. Зная, что он может внезапно умереть, г-жа Файлан однажды спросила, что если она придёт попозже и побудет с ним? Его ответ был: «А чем ты сможешь помочь? Если я умру здесь, со мной будут Иисус и Мария».
Он, по свидетельству г-жи Файлан, вновь надел вериги и возобновил, насколько позволяло больное сердце, свои обычные посты и бдения, но бывали периоды, когда он едва мог передвигаться. При всём этом он ни на что не жаловался, разве что сожалел о своей вынужденной праздности. В апреле 1925 года он почувствовал, что снова может работать, и вернулся на свою старую должность на «Касл-Форбс». Он выглядел обессиленным и больным, но продолжал исполнять свои каждодневные обязанности на складе, как обычно. Со временем показалось, счто он выздоравливает, и ровно за день до смерти он сказал бригадиру, что чувствует себя хорошо, как прежде.
Он смог сходить на раннюю Мессу в Троицын день 7 июня 1925 года, вернулся по своему обычаю домой позавтракать и вышел в последний раз в жизни из дому в десятом часу утра, направляясь в доминиканскую церковь Св. Спасителя. Эта дорога заняла у него от 15 до 20 минут – через Маунтджой-сквер, Гардинер-роу, Парнелл-сквер, Грэнби-роу – по Грэнби-лейн, которая вела к Доминик-стрит, где стоит церковь. По левой стороне Грэнби-лейн есть тротуар, ведущий к церкви, а справа на середине пути – универсальный магазин г-жи Анны Кьох (Keogh).
Мэтт Тэлбот проходил по тротуару, а когда г-жа Кьох вышла из боковой двери магазина, то увидела, как он упал. Она кликнула своего сына и оба подбежали к лежащему, подняли его и отнесли в боковую прихожую магазина, откуда она вышла, рассчитывая расположить его в самом магазине. Видя, что он очень бледен и не в силах говорить, дама зашла в магазин за водой и принесла её. Затем, приподняв его голову, чтобы дать ему попить, она поняла, что он не в обмороке, а умирает. Приложив чашку с водой к его губам, она сказала: «Бедняжка мой, ты отправляешься на небеса!» Мэтт Тэлбот открыл глаза и посмотрел на неё весьма пристально, но ничего не промолвил. Затем он уронил голову, и когда она достала свою руку из-под неё, был мёртв.
Человек, возвращавшийся из церкви, подошёл к лежащему Тэлботу и осенил его своим распятьем. Отец Уолш, О.П., вышел из храма и, увидев, что Мэтт умер, стал на колени посреди переулка и стал читать молитвы. Позже прибыла карета скорой помощи, и тело перевезли в морг при больнице на Джервис-стрит (принадлежавший Сёстрам милосердия), что находилась поблизости. Сюда попозже этим же утром прибыла сестра Игнатия из конгрегации Сестёр милосердия вместе с больничной медсестрой и носильщиками, чтобы подготовить тело к погребению. Когда сестра Игнатия разрезала одежду, ножницы ткнулись в нечто твёрдое. Дальнейшее рассмотрение обнаружило вериги, обмотанные вокруг тела в области пояса. С почтением, смешанным со священным ужасом, удалили вериги, верёвки и большие чётки с распятьем, всегда покоившимся у него на сердце. Вериги были заржавлены, но тело – в чистейшем, до щепетильности, состоянии. Затем, облачив тело в коричневый францисканский хабит, его поместили в гроб вместе с веригами, верёвками и образками.
Чтобы в дальнейшем не возникало вопросов о том, какого рода цепи выполняли роль вериг, найденных на теле, стоит упомянуть, что у г-жи Файлан имеется новая цепь, которую она купила для брата на замену той, что была обнаружена на нём, поскольку в его обычае было заменять вериги, когда они чересчур ржавели. Эта цепь не тележная, но похожа на крепкую собачью цепочку с крюком на одном конце и кольцом – на другом. Снимавшие цепи с тела подумали, что большая из них – для крепления телег. Вопрос мелкий; мы касаемся его только ради точности.
Расследование проводить сочти излишним, и в среду 10 июня тело было помещено в церкви св. Франциска Ксаверия на Аппер-Гардинер-стрит, столь часто упоминавшейся в этой книге, а после этого 11 июня 1925 года, в праздник Тела Христова состоялись похороны на кладбище Гласневин, где в скромной могиле, в которой никто прежде не был погребён, тело Мэтта Тэлбота дожидается воскресения.
ГЛАВА X. РОСТ ПОЧИТАНИЯ
Как указывалось во введении, первое Житие Мэтта Тэлбота вышло в свет во вторую неделю Великого поста 1926 г. Одновременно стало распространяться почитание Мэтта; к нему стали обращаться с молитвами о заступничестве. Ниже приводится несколько выдержек из писем, полученных со времени публикации последней редакции.
Досточтимая настоятельница одной крупной общины Сестёр милосердия в Ирландии пишет:
«Две сестры из нашей общины были настолько серьёзно больны, что врачи питали мало надежд на их выздоровление. Вся община читала Молитву о канонизации Мэтта Тэлбота в течение месяца, прося Всемогущего Бога, прославить Своего смиренного слугу исцелением двух этих сестёр. В конце месяца обе смогли вернуться к своим обязанностям к величайшему изумлению и вопреки ожиданиям двух докторов, пользовавших их».
Сестра Конгрегации св. Людовика пишет:
«Несколько месяцев я страдала от камня в почке и пообещала Матери Божией Лурдской и Мэтту Тэлботу, что предам известности своё исцеление, если обрету его без хирургического вмешательства. Итак, я избежала операции и чувствую себя снова вполне здоровой. И желаю теперь исполнить своё обещание».
Медсестра, обслуживающая больных на дому (из графства Дублин) пишет:
«Два года назад у меня на шее образовался нарост и причинял мне большие неприятности. Я проконсультировалась с хирургом в Дублине, который сказал мне, что у меня тяжёлый случай, и помочь может только операция, которая меня пугала. Я начала читать новенну к Мэтту Тэлботу через заступничество Пресвятой Богородицы с той просьбой, чтобы, если будет на то воля Божия, я могла избежать операции. Я совершенно исцелилась благодаря Вселюбящему Господу, Пресвятой Богородице и Мэтту Тэлботу».
Г-жа Мак-Г. (из графства Корк) пишет:
«Я отправилась в Дублин навестить свою сестру С. Мак-Д., не зная, что она больна. Я застала её в ужасающем состоянии. Уже шесть недель она страдала от тромба на лодыжке, который, казалось вот-вот лопнет. Я попросила её молиться о выдержке и потерпеть ещё, почти совершенно уверенная в том, что Господь наш собирается взять её к Себе. Назавтра (в воскресенье), когда я даже не думала об этом святом человеке, в церкви на Гардинер-стрит мне вручили одну реликвию Мэтта Тэлбота. Вернувшись домой, я передала её сестре. Она приняла её с благоговением и приложила к ноге, но боль усилилась, укрепив моё предположение, что она скоро умрёт. На следующее утро ей было хуже некуда. Я пошла к Мессе, а по возвращении обнаружила сестру во взволнованном состоянии: она могла ходить без боли, а опухоль совершенно исчезла».
Дж.С. с супругой свидетельствуют о следующем:
Их дочь к двенадцати годам пережила три обострения пневмонии. На тринадцатом году после удаления аденоид и миндалин она серьёзно заболела. Затем была проведена вторая операция – в связи с абсцессом среднего уха, за которой последовала операция по причине мастоидита. Оперировали выдающиеся дублинские хирурги: первый раз 1 июля 1933 года, второй раз – 18 дней спустя и третий раз – 22 июля. Развилась общая гнойная инфекция и началось четвёртое обострение пневмонии. Для консультации был приглашён четвёртый хирург, который объявил состояние больной «совершенно безнадёжным» – в своей практике он никогда не наблюдал, чтобы кто-нибудь поправился в подобном случае. Тогда Дж.С. попросил приложить к больному ребёнку реликвии Мэтта Тэлбота и начал вместе с женой читать новенну. С того времени девочка уверенно пошла на поправку, так что по истечении шести месяцев она смогла вернуться в школу.
Квалифицированная медсестра и бакалавр медицины О’Л. пишет следующее:
«Один лавочник пожаловался мне, что запойно пьёт, и спросил, не могу ли я как-нибудь помочь ему вылечиться. Я дала ему рекомендации общего характера и мы расстались. Он пошёл прямиком в паб. Меньше чем через неделю, мне что-то понадобилось в его лавке и я зашла к нему. Я увидела его за прилавком – явно в состоянии запоя. Тут же присутствовала его сестра. Он сказал, что кто-то ударил его ножом и что к утру он умрёт. Он сказал, что убьёт того парня первым и что он намерен пойти за бутылкой виски и выпить её, и что тогда ему будет уже всё равно, что с ним случится, потому что пить он бросить не может. Затем он спросил меня: «Ничем не можете помочь?» Я ответила: «Я дала свои рекомендации несколько дней назад». Затем вступила его сестра: «Это не помогло». Тогда мне пришло в голову, что можно попробовать обратиться к Мэтту Тэлботу. Я попросила лист бумаги, поскольку у меня с собой не было брошюры с молитвой о беатификации Мэтта Тэлбота. Пьяница пытался уйти, но мы с его сестрой удержали его. Затем я по памяти записала молитву и попросила его прочесть её. Он сел и прочёл. Сначала я прочла её ему, а потом попросила повторять её утром и вечером.
Мне известно, что с тех пор, как он начал читать эту молитву, он не прикасался к спиртному. Он захаживает ко мне в больницу, чтобы доложить, как идёт дело, а также написал мне с благодарностью за то, что я для него сделала. Мне часто доводится ухаживать за больными с белой горячкой, и мне кажется, он был на грани её, поскольку галлюцинации у него несомненно были. Он готов дать свои показания (на процессе канонизации) на этот счёт».
Немецкий иезуит в письме из Валкенбюрга сообщает:
«Один мальчик шести лет был прикован к постели на несколько дней с опасным переломом черепа. Он был в совершенно бессознательном состоянии. Врач не оставлял надежды.
В полдень я передал сестре реликвию (кусочек деревянной подушки Мэтта Тэлбота), чтобы она прикрепила её к рубашке мальчика. В три часа пополудни, когда мать его подошла к постели, он открыл глаза и сказал: «Мама, можно мне чашечку кофе?» Он совершенно поправился.
Деревенская женщина, так сильно поражённая подагрой, что не могла ходить, выздоровела благодаря новенне и подобной реликвии. В благодарность она ежегодно высылает 200 марок бедным студентам.
Один семинарист слёг в постель на много месяцев с суставным ревматизмом. После новенны он тоже выздоровел».
Дж.Ф.М. (Дончестер, шт. Массачусетс, США) свидетельствует:
«Прочитав «Житие Мэтта Тэлбота», он дал эту книжку своему брату, молодому инженеру-строителю, бывшему без работы. Последний тоже прочёл её и они вместе начали новенну. «Наша новенна началась 20 июля, а утром её последнего дня, т.е. 28 июля брат получил работу на месяц с надеждой на постоянное трудоустройство».
МОЛИТВА О КАНОНИЗАЦИИ МАТФЕЯ ТЭЛБОТА
Иисусе, истинный друг скромного рабочего, Ты подал нам в лице слуги Своего, Матфея, чудный пример преодоления порока, образец покаяния и любви к Твоей Святой Евхаристии! Просим, дай нам силы превозмочь наши дурные страсти и освяти нашу жизнь покаянием и любовью по подобию Его.
И если с Твоими дивными замыслами согласно, чтобы Твой верный слуга был прославлен Церковью, изволь явить по Своей милости то могущество, коим он обладает пред лицом Твоим, Кто живёт и царствует во веки веков. Аминь.
(Индульгенция на 100 дней при каждом прочтении)
Permissu Ordinarii Dioec, Dublinen., die 15 Junii, anno 1931.
Перевод: Константин Чарухин
Корректор: Наталия Лавренова
