Автор: Апостольский нунций в Сирии кардинал Марио Дзенари служит в Дамаске уже 13 лет, и ни ужасы войны, ни достижение пенсионного возраста не заставили его покинуть сирийский народ. О ситуации в Сирии сегодня и об отношениях между представителями разных религий он рассказал Александре Шиловой и Жану-Франсуа Тири, которые посетили Сирию в октябре, чтобы подготовить выставку «Франциск и султан», изначально представленную в 2019 году на христианском фестивале «Митинг за дружбу народов» в Римини.
– Ваше Высокопреосвященство, вы неоднократно публично говорили, что Сирия умирает в тишине. Кажется, нет смысла перечислять все существующие здесь проблемы, но хотелось бы понять, как Церковь в Сирии (и в вашем лице тоже) сталкивается с текущими трудностями, и что может стать знаком надежды для сирийского народа?
– Прежде всего, необходимо, чтобы о Сирии говорили. Я здесь уже почти 13 лет в качестве Апостольского нунция. Я приехал за два года до начала войны и пережил все годы конфликта, даже самые ужасные моменты. По крайней мере, тогда о Сирии говорили, журналисты звонили каждую неделю. Позже я спросил одного журналиста: почему вы больше не говорите о нас? Он ответил, что Сирия больше не продаётся, что, спустя несколько лет, людям надоела эта тема.
Однако, судя по тому, что я вижу, ситуация не улучшилась. На улицах Дамаска я вижу явные признаки бедности, которой раньше не было. Правда, что, к счастью, на нас больше не падают бомбы, но есть и другая ужасная бомба – бомба бедности. По данным ООН, 90% населения Сирии живёт за чертой бедности, и это вызывает тревогу. К сожалению, нет никаких признаков экономического возрождения. Потребуются миллиарды и миллиарды, чтобы восстановить Сирию, поставить на ноги фабрики, дать рабочие места людям и будущее – молодёжи. Мы всё ещё далеки от этого. Напротив, я вижу, что мы застряли в ситуации, когда бедные безработные люди выстраиваются в очереди перед определенными пекарнями, которые продают хлеб по субсидируемым государством ценам. Трудно достать бензин и дизель для машин и обогрева, а с наступлением зимы ситуация ухудшится. Поэтому сейчас я как Апостольский нунций обязан поддерживать внимание к Сирии.
– Что представляет собой поместная Церковь сегодня?
– Она состоит из священников, патриархов, епископов, христиан различных конфессий (католики, православные, протестанты). В целом, священники и монашествующие во время войны оставались близкими к народу, и это был положительный пример. Все эти годы христиане страдали, прежде всего, из-за своей малочисленности. За исключением случаев давления со стороны ИГИЛ (Террористическая организация, запрещенная в РФ – Прим. ред.) в самые тяжелые годы войны (оскорбления, осквернение икон и религиозных символов), я бы сказал, что преследований в строгом смысле слова не было. Христиане пострадали от всех этих безобразий, потому что были меньшинством, а меньшинства всегда страдают от войны, потому что они более уязвимы, слабы.
Среди всех страданий, причиненных Церкви, есть одно наиболее весомое и продолжительное во времени: эмиграция христиан. Мы говорим о вынужденной эмиграции, потому что будущее этих меньшинств, особенно молодежи, очень неопределенно. В годы войны мы стали свидетелями миграционных потоков, которые продолжаются до сих пор и затрагивают более половины христианского населения. Несколько разрушенных церквей были восстановлены еще более красивыми, чем прежде, их камни были возвращены на своё первоначальное место. Но даже если церкви вернут былое величие, но будет не хватать живых камней, это будет огромная рана. И не только для церквей (конечно, они первыми оплакивают этот отъезд), но и для сирийского общества. Мы думаем о 2000-летнем присутствии христиан в Сирии, об их заметном вкладе в сфере образования, здравоохранения, экономики и политики. Был такой известный политик в годы независимости, которого до сих пор вспоминают с большим уважением, – христианин Фарес аль-Хури.
Я всегда говорю: христиане для сирийского общества – это как открытое окно в мир, через которое можно глотнуть воздуха. Обычно все хорошо ладят с христианами. Я посещал смешанные деревни, половину жителей которых составляли христиане, а половину – мусульмане, сунниты или алавиты, и все жили в мире. Итак, христиане открыты всем, они – богатство. И в каждом христианине или в каждой христианской семье, которая уезжает, я вижу это окно, открытое в мир, которое медленно закрывается. Мы рискуем получить монокультурную, монорелигиозную Сирию. Поэтому самая серьезная рана для Церквей, но также и для самого сирийского общества – это эмиграция христиан.
– Но всё-таки христиане сильно пострадали в годы войны?
– Да, есть христиане, которые погибли под бомбами. Есть 5 священнослужителей, о которых по прошествии многих лет ничего не известно: два православных митрополита Алеппо, исчезнувшие 8 лет назад, почти 9, и еще 3 священника, следы которых утеряны. К сожалению, это единицы из тех тысяч и тысяч (некоторые говорят, сотен тысяч) пропавших без вести.
Есть и другие травмы. Были разрушены или частично разрушены церкви, осквернены религиозные символы. Это давление было направлено на то, чтобы обратить христиан.
– Церковь сегодня как-то помогает пострадавшим?
– Церкви сейчас активно заняты в сфере гуманитарной помощи. Есть люди, которые голодны, которые болеют, дети, которые не ходят в школу. Не только люди стенают и плачут, но всё творение плачет и стенает. Воздух, земля и вода загрязнены. Фактически, все виды взрывчатых веществ использовались на протяжении последних 10 лет…
Итак, теперь церкви всецело вовлечены в гуманитарные программы. Мы благодарим всевозможные благотворительные организации, особенно христианские, со всего мира. Я помню, как в самые тяжелые годы войны католические благотворительные организации ежедневно раздавали около 25 000 горячих обедов, из которых 15 000 – в Алеппо и в других частях Сирии.
У нас также есть различные проекты в сфере здравоохранения; например, инициатива, которая была поддержана Папой и Папским советом по содействию целостному человеческому развитию: спасение 3 католических больниц (2 в Дамаске и 1 в Алеппо), которые пользовались большим уважением, но рисковали закрыться несколько лет назад. Фактически во время войны около половины больниц были непригодны для использования, и содержание их в рабочем состоянии обходилось очень дорого. Затем эта инициатива получила название «открытые больницы», открытые, однако, при одном условии: они помогают бедным, которые не могут сами оплачивать лечение. За три с половиной года более 50 000 человек прошли курс лечения в них с очень хорошими результатами. Большинство этих бедняков, которые стучатся в дверь, не христиане, но, насколько я слышал, они очень благодарны христианам. Многие удивляются, увидев, что их сын или жена получают бесплатную помощь, ведь они бедны. Я бы сказал, что здесь есть два прекрасных плода: забота о теле и забота о человеческих взаимоотношениях. И то, что эти нехристиане будут хорошо отзываться о христианах, – еще один прекрасный плод.
Кроме того, существует множество инициатив и в других сферах: от помощи с оплатой аренды дома или платы за обучение до помощи в строительстве квартиры или поиске работы. Словом, церковная благотворительность здесь состоит из множества достойных похвалы инициатив, и мы благодарны всем тем, кто помогает.
Как нунций, я тоже стараюсь собирать пожертвования, потому что, к сожалению, понимаю, что все эти инициативы подобны кранам в пустыне. Я как представитель Папы должен что-то делать, потому что «краны» – это хорошо, но тут нужен поток помощи, река, стоимость которой, по оценкам экспертов, составляет не менее 400 миллиардов долларов, для восстановления, для возрождения экономики. И, к сожалению, эта река перекрыта. Перекрыта, среди прочего, санкциями, которые некоторые страны, которые могли бы помочь, выдвигают в качестве условий.
– Что, по-вашему, могло бы сдвинуть ситуацию с мертвой точки?
– На мой взгляд, необходимо одновременно оказывать давление на 3 столицы: Дамаск, Брюссель и Вашингтон. Все трое одновременно должны проявить какой-то жест доброй воли, какой-то знак компромисса. Вместо этого, к сожалению, как говорит специальный координатор ООН на Ближнем Востоке Тор Веннесланд, мы наблюдаем синдром «ты первый», при котором «другой должен действовать первым». Веннесланд повторяет, что нам необходимо давление международного сообщества за отмену санкций, а также чтобы остановить коррупцию и некомпетентность. Боюсь, что Сирия может быть задушена этим молчанием. Эта очень серьезная бомба бедности, о которой я говорил, не вызывает интереса. Обстрелы и бомбардировки во время войны (одна даже упала на здание нунциатуры) вызывали шумиху. Сейчас же бедность молчаливо охватывает 90% населения. Мы должны начать говорить, должны что-то сделать: международное сообщество, церкви, все мы.
– Вы описали поистине сюрреалистическую картину. Война разрушает мирное сосуществование. Как сейчас обстоят дела с межрелигиозным и экуменическим диалогом? Может ли выставка, рассказывающая о встрече Франциска и султана, которую мы привезли, быть полезным инструментом для встречи разных религий?
– Когда я приехал сюда, я почувствовал себя желанным гостем со стороны христианской общины, конечно, но также и со стороны мусульман, со стороны простых людей. Я много раз ходил в мечеть в сутане и с крестом, и меня всегда уважали. Это была красивая мозаика сосуществования различных этнических групп и религий. Очень надеюсь, что эта мозаика не разрушилась за годы войны. Ясно, что между различными частями мозаиками, то есть между различными общинами (суннитское большинство, алавиты и другие), есть трещины, но я надеюсь, что эти повреждения можно исправить. Эта выставка, которую вы привезли в Сирию, принесет много пользы для межрелигиозного диалога. Я всегда замечал хороший климат между христианами и мусульманами, и эта выставка, безусловно, поможет его питать.
Я думаю о диалоге между Франциском и султаном, имевшем место 800 лет назад, или о жестах недавнего времени, таких как молитва в Ассизи, которой так желал Иоанн Павел II несколько десятилетий назад, в которой участвовали представители различных религий, или декларация, подписанная Папой и великим имамом Аль-Азхара в Абу-Даби. И затем я думаю о поездке Папы в Ирак с визитом к шиитскому лидеру Саиду Джаваду Аль-Хои. Здесь, в Сирии, я заметил очень положительное эхо, и в целом дипломаты различных убеждений сочли все эти жесты Папы очень похвальными. Все они являются вехами на пути человеческого братства. Я считаю, что необходимо укреплять эти экуменические и межрелигиозные отношения, и я бы сказал, что эта выставка, безусловно, принесет свои плоды вместе с распространением энциклики «Fratelli tutti». Так что я желаю успеха вашей инициативе.
Чтобы преодолеть существующее зло, конфликты на Ближнем Востоке, наследники веры Авраама – евреи, христиане, мусульмане – должны показывать особые знаки. Когда я приехал сюда, я пошел в большую мечеть Омейядов, которая была построена на фундаменте древней христианской базилики и была первой мечетью, в которую вошел Папа Иоанн Павел II. И вошел он, в основном, потому, что, по преданию, там хранится голова Иоанна Крестителя. Каждый раз, когда я иду в эту мечеть и направляюсь к месту реликвии, где стоит большой кенотаф, я всегда вижу людей, которые ей поклоняются, и это мусульмане. В этом уголке мечети мы оказываемся перед реликвией евреев, христиан и мусульман, потому что и в Коране есть фигура пророка Иоанна Крестителя. Следовательно, как наследники веры Авраама, мы должны всё больше и больше подчеркивать эти знаки братства.
– Что позволило вам оставаться в Сирии в ужасные годы конфликта? Очевидно, что это не может быть только работа или миссия, вверенная вам Папой. Кажется, то, что здесь происходит, переживается на очень личном уровне…
– Когда я приехал сюда, у меня уже был 36-летний опыт работы в апостольских нунциатурах на 4 континентах. Я заметил, что все нунции до меня оставались в Сирии на 4 года. Это открытие пошатнуло моё намерение изучать арабский язык, потому что я не предполагал, что останусь здесь дольше. Я сказал Папе и своему начальству: «Не думайте, что я плачу и умираю от страха или голода. На мой взгляд, целесообразно, чтобы нунций остался». Христиан призывают не уходить, но им нужно подавать пример. Даже если бы Папа назначил меня нунцием в Европу, это не принесло бы мне счастья. Даже если бы я был в Париже, Берлине, Мадриде, я всегда думал бы о Сирии. Господь даст мне силы остаться с людьми, которые страдают. Я решил остаться здесь, и у меня всегда было то, что мне нужно для жизни.
5 ноября 2013 года мой дом обстреляли из миномета, но было 6:30 утра, и был нанесен лишь материальный ущерб, и то очень ограниченный. Но я видел, как умирают люди, я навещал нескольких детей, которые попали под обстрел по дороге в школу или из школы и получили ранения в ноги или руки. Помню, в Великую субботу 2014 года я посетил девятилетнюю девочку Лорин и ее родителей, которые молча стояли у изножья кровати своей дочери. Монахиня сказала мне: «Лорин очень нервничает сегодня, потому что вчера, в Страстную пятницу, ей ампутировали обе ноги, и она осознала, что их у нее больше нет».
И потом, когда я посещал могилу святого Петра в Риме, я слышал упрек святого: «Нунций, смотри, ты окрасил мрамор перед моей могилой кровью». Тогда я ответил: «Это кровь твоих братьев. Я пришел сюда не чтобы испачкать, а чтобы показать тебе их кровь». А потом произошел еще один факт, который меня очень поразил. Это было 9 октября 2016 года, воскресенье. Не зная ни о чем, я обедал с друзьями в Италии. Мне сказали, что в полдень Папа внес мое имя в числе прочих в список кардиналов: архиепископ Марио Дзенари, нунций Сирии, который останется в Сирии. Меня поразил этот факт.
– Почему он вас так поразил?
– Что это значит – первый нунций, ставший кардиналом? В истории были нунции, переведенные в Рим, а затем назначенные кардиналами, но, насколько я знаю, я являюсь единственным примером нунция-кардинала в современной истории нунциатур. И я помню первое интервью, в котором меня спросили: «Что вы думаете об этом назначении Папы?». Я ответил: «Папа дал пурпур, символ крови, детям, погибшим в сирийском конфликте». Пурпур – это знак крови, которую кардинал должен быть готов пролить за Церковь, но я ношу этот пурпур как знак крови, пролитой прежде всего невинными и многими детьми.
Еще я часто ношу фиолетовый пояс и иногда снимаю его, чтобы узнать мнение людей о его размерах. Одна женщина пыталась угадать, называя какие-то числа, но ошиблась. Я говорю: ширина – 876 км, длина – 975 км, потому что Папа дал его мне за всю Сирию. Это назначение Папы меня очень поразило: я воспринял это как жест благодарности людям, которые страдают.
В Сирии произошла крупнейшая гуманитарная катастрофа со времен окончания Второй мировой войны. Только подумайте о погибших: более полумиллиона человек! Половина населения обосновалась в качестве переселенцев и беженцев в других странах. В связи с этим я бы сказал, что лично мне хорошо в Сирии.
И я должен также добавить еще одну деталь: если вы посмотрите на дату моего рождения, вы увидите, что я должен был выйти на пенсию с января прошлого года. Я сказал Папе, что всегда готов уйти в отставку, но здесь ситуация такая, какая есть… Тогда Папа попросил меня остаться. Даже если я не творю чудес, не приношу сюда миллиарды, я думаю, что одна из самых интересных вещей – это жить с людьми, которые страдают. Это всё.
– То, что посольство Ватикана не закрывалось во время войны, и что нунций остался с народом, с сирийскими христианами, было великим свидетельством для нас, христиан, для каждого из нас.
– Noblesse oblige (Французский фразеологизм, означающий букв. «благородное происхождение обязывает», переносный смысл — «честь обязывает» или «положение обязывает». – Прим. ред.). Я нунций, я должен остаться здесь. С прошлого года я также стал деканом дипломатического корпуса по выслуге лет. Я бы сказал футбольным языком, что у меня идёт дополнительное время. Судья должен дать свисток, и пока он его не даст…
Беседовали Александра Шилова и Жан-Франсуа Тири
Фото: Vatican Media
