Автор: Перевод Константина Чарухина. Впервые на русском языке!
Анонимный автор начала XIV в.
Пер. с лат. по Zita Virgo, Lucæ in Italia. Vita Auctore coævo ex Mss. // Acta Sanctorum. Aprilis T. III pp. 499-510. С учётом англ. перевода: Wolf, Kenneth B. “Life of St. Zita of Lucca.” Medieval Texts in Translation, 2008. Web. 22 May 2009. canilup.googlepages.com.
СКАЧАТЬ КНИГУ ЦЕЛИКОМ:
ПРЕДИСЛОВИЕ
Всё Писание богодухновенно и полезно для научения (2 Тим. 3:16), и именно для того даровано оно Святым Духом, чтобы, словно из некоего общего источника святости, мы могли получать из него всякие средства от собственных страстей, почему и сказано: «Всё, что писано было прежде, написано нам в наставление, чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохраняли надежду» (Рим. 15:4). Отчего некогда и существовал у многознающих мужей поучительный обычай собирать сведения о славных житиях святых и, тщательно и вразумительно записав их истории, передавать оные памяти потомков, дабы всякий, усвоив их уроки, мог подражать им на земле и когда-нибудь стать их сопричастником в славе вечной жизни; а слава тех, кто творил чудеса, сообразна тому, насколько их смогло возвеличить в словах дивное дарование писателей. И вот, многие осиянные светом премудрости мужи ясноречиво начертали благоуханные деяния святых, и когда я сравнением с ними измеряю малость своего дарования (которому соответствуют скудные струйки убогих знаний и которое едва питают худые брызги нищей капели), кажется, остаётся лишь оборвать дыхание моего рассказа, дабы моя неуклюжая речь не навлекла на меня заслуженного порицания за то, что я бесстыдно схватился за предмет, который следовало бы отложить для более искусных писателей. Но, хотя драгоценные оные жития далеко превосходят мои способности, всё ж да не осудят меня строго, коли в моём простецком сосуде я подам влагу, что может послужить к пользе людской.
Больше всего – или, вернее, только того – боясь, как бы текучие потоки времени не разрушили память о достодивном житии, деяниях и нравах замечательной женщины, преславной девы Зиты, да позволено будет мне описать в сем рассказе не россыпь почти бесчисленных чудес и знамений, свершённых ею после кончины, но хотя бы то, что она делала, живя в телесном облике, выделив более то, что свершалось в годину её смерти. И поскольку почитать в людях следует любовь и смирение, а не чудесные знамения (ведь святость состоит не в том, чтобы творить чудеса, но в том, чтобы любить всякого, как к самого себя; о Боге помышлять истинно, а о ближнем – лучше, чем о самом себе; о чём и молвит Истина: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13:35)), то я по сравнению со всеми мало сообщил [о чудесах] в представленной истории, ибо если бы я поведал всё, что узнал об этой совершенной и достохвальной женщине сам либо от достойных веры и давших присягу свидетелей, то день, думаю, кончится раньше, чем иссякнет моя речь.
Итак, приступаю к описанию её жития и деяний и призываю обитающего в ней Святого Духа, сущего Художника вселенной, единого и многовидного Подателя благ, тонкого, искусного и подвижного, верного и любезного, имущего всякую в Себе силу; Того, Кто, предвидит всё, разделяя каждому особо, как Ему угодно (1 Кор 12:11), дабы Тот, от Кого всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит (Иак. 1:17), удостоив её добродетелями, наделил и меня силой слова описать их.
ГЛАВА I. ПРОИСХОЖДЕНИЕ. ОБРАЗ ЖИЗНИ. МИЛОСТЬ К НИЩИМ. ОБРАЩЕНИЕ ВОДЫ В ВИНО. УМНОЖЕНИЕ ПИЩИ.
[1] Когда мир уже клонился к закату и тленный век одряхлел, в сии последние времена божественный свет ясно воссиял в досточтимой служительнице Божией, блаженной Зите, что родилась в провинции Тоскана, в епархии Лукки, в селе под названием Монсаграти. Ибо Бог, повелевший свету воссиять во тьме и избравший немощное мира, и немудрое, и уничиженное, чтобы посрамить сильное (ср. 1 Кор. 1:27-28), просветил её лучами благодати, дабы, несмотря на низкое происхождение, украсилась она высшими добродетелями и исполнилась множеством достоинств, а также до того просияла бесчисленными чудными знамениями, что молва о них прозвучала во всех землях, где чтится имя Христово, и с краёв света стекаются многие на дух благоухания её. Ибо верою она предавалась Истине изначальной, доверяя Богу более, чем себе; надеждою – высшей Милости, крепче полагаясь на Бога, чем на саму себя; а любовью (caritati) была неотлучна от высшей Благости, любя (amando) Бога превыше всего и более себя самой.
Имелся у неё отец, коего звали Пётр Ломбардский, и мать по имени Бониссима; её дядя Грациан был светским братом, а сестра по имени Маргарита – монахиней в некоем монастыре цистерцианского ордена, причём оба, то есть дядя и сестра, вели столь чистую и достойную жизнь иноческую, что, коли б не было на то законных препятствий (вероятно, канонического признания, – прим. пер.), давно бы все называли их святыми.
[2] И вот, девочкой лет двенадцати, она покинула своё село и отправилась жить в город Лукку и, дабы, согласно Апостолу, по нуждам обеспечивать себя своими руками (ср. 1 Кор. 4:12), а не есть хлеб печали (Пс. 126:2), а также дабы оказывать помощь немощным и нуждающимся, устроилась в дом луккских граждан (семьи Фатинелли, которые впоследствии и были инициаторами её почитания, – согл. при. лат. изд.), живших невдалеке от почитаемой церкви свв. Фридиана Луккского (520-588 гг., ирландец по происхождению, епископ Лукки с 560 г. по 588 г., пам. 18 марта), где недавно упокоились его мощи. И провела досточтимая Зита всю жизнь свою в доме вышесказанного знатного семейства, то есть почти до шестидесяти лет, служа господам и госпожам своим безупречно и беспорочно (ср. Вульг. Сир. 8:10), рачительно неся заботу об их хозяйстве и домочадцах обоих полов и всякого возраста. А если она когда-нибудь оказывалась не занята делами семейства, то немедля с усердием принималась за ручной труд, всеми силами, словно укусов аспидов огненных, избегая праздности и суеты сего быстротечного времени, сиречь уловок древнего врага, коими стремится он пленить несчастные души. Также она прилежно исполняла то, что написано в книге Премудрости: «Всё, что может рука твоя, делай немедленно» (Вульг. Еккл. 9:10). Также она всячески отвращалась бабьих суеверий (ср. 1 Тим. 4:7), всеми силами стремясь заслужить [благодать]. Также она высоко ставила службу Богу, считая служение Ему славным, а миру – бесславным.
[3] Также в душе служительницы Божия коренилось данное ей свыше милостивое сострадание к нищим, соединённое с нежной кротостью, которое, возрастая в ней с детства, исполнило её сердце такой благостью, что она никогда при возможности не отказывала в милостыне просящим Христа ради. А чтобы оказаться к сему всегда в лучшей готовности (аллюзия на Лк. 12:37), она не только с неусыпным тщанием подготавливала что было благовидно подать нуждающимся или казалось удобоисполнимым, но рачительно собирала также скудные остатки, пускай и убогие, яств и закусок, прилежно стараясь, чтобы не довелось какому-нибудь нищему уйти от неё ни с чем. И до самой смерти соблюдая по мере сил это правило, она весьма возросла в милости у Бога. Причём до того, что, когда однажды некий странник, тяжко изнурённый жаждой и зноем, молил её о милостыни, и она, не имея чем пособить бедняку, весьма обеспокоилась, что делать, но, поразмыслив, по Божию внушению вежливо попросила его потерпеть, пока она не принесёт ему свежей воды из колодца. Взяв медный, по обычаю тех мест, кувшин, она подала страннику свежей воды из колодца, осенив её крестным знамением. Когда ж он попробовал вышеупомянутую воду, чудом сделавшуюся вином, и тут же ощутил вкус превосходного вина, то с радостью напился вволю, а потом клялся и божился, что такого вкусного вина ни в жизнь не пивал.
[4] К тому же нежная жалость, струящаяся из Источника милосердия, настолько переполняла служительницу Господню, что она стремилась облегчить горести несчастных прямо-таки с материнской теплотой – и потому изливалась милость её на немощных и нищих, и преусердно протягивала она им руку помощи. При этом любила она всех беспредельно – с каким-то искренним, родственным чувством; так что, как бы принося тем самым богоугодную жертву, она, будучи и так худенькой, лишала себя лакомств и даже необходимого пропитания и, улучив удобное время, собственноручно относила тем, кого более гнела болезнь или нужда. Навещая их лично, она изо всех сил старалась оказать этим немощным служение, ибо только тогда кто постится приятным [Богу] постом, когда, себя лишая пищи, потчует нуждающихся. А кому она не могла помочь на деле, того, по крайней мере, окружала лаской, перемежая увещания к терпению со словами утешения; ведь учительная речь не дойдёт до сердца бедного, если пред очами души его не украсят его дела милосердия; и не достигнет сердца слушателя голос того, кто не соблюдает того, что провозглашает.
Притом, если же она у кого обнаруживала какую-нибудь нужду, какую-нибудь нехватку, то нежность её милостивого сердца видела в этом нужду Христову, ибо же во всех нищих она узнавала образ Христа; и если ей уделяли по потребностям её что-нибудь или из одежды, или белья, обуви либо каких-нибудь вещей, она не только щедро передавала это встречным беднякам, но даже разыскивала таковых, как если бы считала должным отдать им то, что им принадлежит. Ибо когда мы удовлетворяем какие-либо потребности нуждающихся, мы как бы отдаём принадлежащее им, а не своим их одариваем и, скорее, исполняем долг справедливости, чем свершаем дело милосердия. А она к таковым делам милосердия устремлялась с таким усердием, что в бесчисленном множестве случаев не оказывалось бедняков, готовых принять милостыню, которую она всячески порывалась подать. Скромную плату, получаемую от хозяина, она либо раздавала неимущим, либо, с присущим человеколюбием, дарила почти бесчисленным [найдёнышам], восприемницей коих бывала при купели крещения.
[5] И вот, как-то раз, когда в пору усилившегося голода бедняки стенали от необычайного вздорожания съестных припасов и чрезвычайная нужда чаще уносила их в могилу, они в нуждах своих всё чаще сбегались к Зите, словно к матери и кормилице. И когда она издержала уже всё, что имела и что могла выпросить у других на дела милосердия, не осталось у неё ничего, что она могла бы дать. Но когда к ней пришла некая убогая бедняжка с толпой маленьких детей, что окружали её и были у неё на руках, и настойчиво умоляла её о подаянии, причитая, что ей одной с ними почти немыслимо пересилить нужду, а вернее, что далее им уж не выжить; тут же меч сострадания пронзил добрейшую служительницу Божию. Однако, поскольку ей не из чего предоставить вспомоществование, она, постигнув свыше, что в годину нужды всё должно быть общим и что более следует подчиняться Господу небесному, нежели земному господину, без смущения подошла к одному из хозяйских ларей, где было полным-полно бобов, точнее, добрый старий (Народное произношение название «секстария», то есть меры веса, равной, примерно 50 или 60 обычным фунтам, – прим. лат. ред.), и отсыпала часть бедной женщине с чадами, чтобы она смогла избежать опасности голода. Ведь зря считают себя невинными те, кто общие дары Божии присваивает себе особо: ибо они стольких ежедневно убивают, от скольких умирающих бедняков скрывают у себя пропитание; и раз они не делятся приобретённым, то причастны к смертоубийству ближних. Поэтому Зита в последующие дни выдавала из вышеупомянутого ларя [бобы] всем беднякам, сколько бы их ни приходило просить милостыни.
[6] И хотя она немало страшилась попрёков и брани хозяина своего, без ведома и согласия коего раздавала вышеупомянутые бобы из ларя, а всё же говорила самой себе: «Претерплю любое наказание, какое бы он ни захотел назначить мне; сама заглажу вину», – и с радостью готовилась к побоям.
Итак, бобы в ларе, откуда Зита загребала, сколько могла, пригоршнями и охапками, почти разошлись на подаяния. А поскольку их никто не перемеривал, и хозяин ничего не знал, то решил он бобы, хранившиеся в ларе, продать кому-то, а чтобы предварительно определить цену, приказал их взвесить. Горячо взмолилась Зита к Господу Богу с доверием и страхом, дабы смягчил Он ради неё дух хозяина и не слишком тот горячился на неё за раздачу бобов.
И вот, ларь открыли, а он чудом оказался полон бобов, и не обнаружено было никакой их недостачи, ибо Господь, на Коего она уповала, прекрасно защитил служительницу Свою от грозившей ей неприятности дивным и непостижимым для человеческого разумения образом. Зита же, заметив, что хозяин на неё не злится, возрадовалась пред лицом его супруги, сиречь хозяйки свей, возблагодарила Бога и горячо восхвалила Его за премногую Его благость. Однако, поскольку при жизни следует весьма остерегаться, как бы ум, презрев других, не превознёсся от чрезмерной славы, она смиренно умалчивала о случившемся и старалась не приписывать это чуду, хотя многие, осведомлённые о сих событиях, восхваляли проявившуюся в таковом чуде силу Божию и Зитины заслуги.
ГЛАВА II. СВ. ЗИТА ПОЛУЧАЕТ НЕБЕСНЫЕ МИЛОСТИ И ВЕДЁТ СУРОВУЮ ЖИЗНЬ
[7] И вот, Божия служительница Зита оказалась подражательницей апостольского мужа, блаженного архиерея Мартина (Турского, 316-397 гг., пам. 11 ноября, – прим. пер.), который, как написано, удостоился чести одеть то ли лично Самого Христа Господа, либо одного из ангелов (когда разделил свой плащ с нагим нищим, – прим. пер.). Ибо в святейшую ночь Рождества Господа Спасителя, когда она собиралась ко всенощной, которую тогда торжественно справляла Святая Церковь, а мороз стоял куда крепче обычного, хозяин сказал ей: «О Зита, что ж ты бежишь в церковь ночью в такую морозную погоду, когда мы даже под кровом и закутавшись едва сносим ледяную стужу? Накануне ты совершенно была изнурена постом, одёжка на тебе убогая да худая – как ты намерена высидеть на влажном и холодном мраморном полу? (Деревянные скамьи повсеместно распространились только с XV века, – прим. пер.) Так что ты либо пожалей себя и проведи праздник дома в святых молениях или надень от мороза на плечи мою шерстяную накидку с мехом». Поскольку Зита отказалась в ночь столь великого праздника пропустить церковную службу и, приняв меховую его накидку, заторопилась в храм, хозяин, словно предвидя духом то, что подтвердили последствия, добавил: «Гляди, Зита, будь крайне осторожна: если ты отдашь накидку кому-нибудь или где-нибудь оставишь, если она вдруг пропадёт, то я за потерю и ущерб моему имуществу подвергну тебя суровому наказанию». А она ответила: «Всё будет хорошо, господин мой, всё будет в хорошо с твоей накидкой; будет она в целости и сохранности».
[8] И вот, едва Зита вошла в церковь, взгляд тут же упал на некоего полуголого бедняка – он что-то бормотал себе под нос, и зубы его стучали от сурового холода. Сердце Зиты, пронзённое состраданием к его несчастью, истаяло при виде мук дрожащего бедняка. И, подойдя поближе, она молвила: «Братец, что с тобой? Какая беда с тобой приключилась?» А он, обратив к ней ясное лицо, протянул руку и коснулся упомянутой накидки. Тогда Зита, сняв с плеч накидку, прикрыла ею бедняка и сказала ему: «Пускай, брат, эти меха побудут на тебе до конца божественной литургии, но потом ты мне их должен будешь вернуть – и никуда их [не уноси], а я тебя потом отведу домой и отогрею у огня». И, сказав так, она направилась в угол, где имела обыкновение стоять при молитве, святом размышлении и слушании Слова Божия. По окончании же божественной литургии, когда разошлись все собравшиеся мужчины и женщины, пришла пора возвращаться и Зите.
Она искала бедняка везде, по церкви и снаружи, и нигде не найдя, обратилась к себе с таковыми словами: «Ну и куда он подался, как ты думаешь? Боюсь, не отнял ли него кто-нибудь накидку, а он от стыда не смеет показаться мне на глаза. А ведь на вид он казался человеком довольно добрым, так что и не верится, что он мог прихватить накидку и сбежать».
[9] Так и эдак она оправдывала перед самой собой бедняка, всё никак не желая вменять ему воровства и похищения. Вдоволь проблуждав в поисках и не сумев его найти, она, пристыженная, вернулась, неизменно храня крепкую надежду, что Господь либо умиротворит хозяина её, либо вдохновит оного сбежавшего бедняка вернуться и отдать ей накидку. Когда Зита наконец пришла домой без накидки, хозяин накинулся на неё с грубой бранью и оскорблениями вперемешку с сетованиями, обильными до чрезвычайности. Она же ни единым словом, ни знаком каким-либо не выказала нетерпения, но напрямоту рассказала хозяину вкратце, как всё было, умоляя его не терять надежды. А он с величайшим вниманием выслушал её рассказ, однако до самой трапезы не прекращал ворчать.
О неизмеримая благость Бога милостивого! Ибо вот, наступил третий час (девять утра, – прим. пер.), и на лестнице посреди дома явился бедняк, прекрасный облик коего тешил дух взирающих на него, а на руках он нёс вышеупомянутую накидку, которую и вернул Зите, поблагодарив её на виду и на слуху у хозяина за столь великие благодеяния, оказанные ему. И вдруг, едва Зита вместе с хозяином попытались заговорить с ним, скрылся с глаз их, словно некий проблеск молнии, ниспослав в сердца их некую небывалую и доселе неизведанную небесную радость, отчего они с изумлением веселились и ещё дольше с неким услаждением дивились.
[10] Ну а плоть с её пороками благословенная Зита распинала с такой строгостью и твёрдостью, что крайне редко ощущала чувственные движения души, и так туго взнуздала она её законом умеренности, что едва принимала хоть что-либо необходимое для пропитания естества. Даже ту толику готовых яств, что оставляли для неё за трапезой или передавали, она редко вкушала, но откладывала, чтобы сберечь её для кого-нибудь из немощных или нищих, сама довольствуясь самыми крохами самой убогой еды. А в питье она была особенно ограничивала себе – настолько, что, блюдя сдержанность в потреблении вина, она в по многу дней в течение года обходилась вовсе без него.
Укротив плоть воздержанием, она довела подвиг (castimonia) свой до совершенного блистания чистоты; и так истомила себя частыми постами, что, хотя на вид казалась дородной, была сплошь кожа да кости. От постов были бледны уста её, а ум горячо устремлялся к небесам, так что казалось, будто она по большей части, скорее, не человек из плоти и крови, а призрак или дух. Но даже при этом, в отличие от большинства, кто разборчивостью прикрывает попечение о плоти, она не готовила себе постной пищи побольше да посытнее, более того, небезуспешно старалась отвратить от этого и тех, кто беспокоился о ней, чтобы даже в этом никому не быть в обузу.
[11] Она отнюдь не обращала внимания на одежду, которой покрывала худощавое тельце своё: богата она или убога, какого цвета, или какого покроя, или какого качества, или сколько её, и ни малейшей о том не имела заботы, всеми силами избегая вовлекаться в это душой, которую она желала всегда держать свободной; мудро полагая, что христианское совершенство заключается не в качестве одежды, а в величии любви – ведь человеческий ум, устремляющийся горе и помышляющий о вечном, содрогается в тяжком страхе от вещей земных.
Кроме того, в любую погоду она ходила босиком и даже суровой зимней порой не соглашалась носить обувь. Её чресла были постоянно поверх нагой плоти препоясаны шнуром или верёвкой, которую она так крепко затягивала, что, как обнаружилось после её смерти, плоть наросла поверх верёвки, которая, во многих местах разорвав кожу, сильно ей натирала.
При этом, хотя у неё была вполне пристойная кровать, она крайне редко в ней спала, а больше приводила нищих да странников и укладывала их в своё ложе отогреться. Часто она приючала и пускала в ложе блудниц и прочих бабёнок, служащих плотскому обольщению и непотребству, в простоте своей рассуждая, что так она насколько сможет, хоть на одну ночь сохранит [свою гостью] от скверны греха, со всепламенной любовью чрезвычайно ревнуя о спасении всех душ. Часто голый пол, а ещё чаще деревянная доска служила ложем её измождённому тельцу, которое она утомляла трудами и бесчисленными коленопреклонениями, а то ещё до того изнуряла походами туда, сюда да обратно по делам милосердия, что,увидь её, подумал бы, будто из неё вот-вот да и дух вон. И всё же, как немедля станет ясно из дальнейшего, Тот, Кому она с преблагоуханной любовью в голоде, жажде, холоде и наготе служила, подавал ей силы для терпения.
[12] И вот однажды преблагоговейная Зита в сопровождении некоей знакомицы преблагоговейно отправилась, держа пост, на богомолье к церкви св. Иакова-при-Дороге под Пизой. Добравшись до церкви и смиренно вознеся свои молитвы ко Господу, а затем, поразмыслив предварительно, продолжила путь и добралась до церкви апостола Петра в Градо (базилика X в. на месте бывшего пизанского порта, где в 44 г. Р.Х. высадился св. ап. Пётр, приплыв в Италию из Антиохии, – прим. пер.), что находится напротив моря, в пяти милях за Пизой. Когда она вступила в вышеупомянутый город, вышеупомянутая спутница оставила её и отправилась назад. А поскольку всякий, кто обетует добродеяние большее, а позволяет себе исполнить меньшее, тот поступает недопустимо, она, не отклоняясь от принятого обета, пошла в вышеупомянутую церковь Князя апостолов, творя покорные молитвы в сочетании с истым постом.
[13] Уже почти свечерело, когда она возвращалась назад через Пизу, и её пригласили переночевать. Она не согласилась и уже к закату солнца добралась до купален под Монте-Пизано (горная гряда, отделяющая Пизу от Лукки, – прим. пер.), где некий знакомый ей человек изрядно упрашивал её погостить тут хотя бы немного. Но и на этот раз она не приняла предложение остаться, но в рвении духа своего бестрепетно перешла гору, именуемую Сан-Джулиано, довольно крутую для ходока; где некий отшельник великими просьбами настоятельно уговаривал её переночевать, дабы ночью в пустых местах не угодить в руки разбойников или в добычу диким зверям. Но его она также миновала, не послушав, подчиняясь более духу, чем плоти. Далее она таким же образом миновала деревню Масса, где некие ещё бодрствовавшие люди настойчиво зазывали её, изумляясь упорству чрезвычайно обессилевшей женщины. Однако, поверженная телесной немощью, вызванной постом и тяготами пути, она, превозмогая голод, осталась у некоего ручья до первых петухов; и хотя почти сломленная плоть без всякого сопротивления сомлела, непобедимый, несмотря на утомление членов, дух её ликовал.
[14] Когда же служительница Божия слегка смочила уста водой, ей вдруг явилась некая Женщина (как иные благоговейно считают – то была Матерь Сына Божия). Поприветствовав сначала Зиту, Она дружелюбно дотронулась до бока её (ср. Деян. 12:7), сказав: «Хотите прийти в себя и вернуться?» При звуке Её многолюбезного голоса Зита не только не устрашилась, но возликовала, прияв от ласковых и нежных речей такую крепость, спокойствие и утешение, что вся её немощь и вся истома голода и жажды исчезла. И ответила она тут же: «Охотно! Я хочу вернуться! Идёмте вместе!» Итак, когда они, идя вместе, к полуночи добрались до крытого моста, мостовые ворота, что были по обыкновению затворены и заперты, сами собой открылись для них, а когда они вошли, снова самостоятельно захлопнулись и замкнулись. Далее, дойдя до городских ворот [Лукки], они обнаружили и их тоже прилежно запертыми на железные засовы, и точно так же они перед лицом их в мгновение ока распахнулись, давая обеим свободный проход. Наконец они подошли к дверям дома, где проживала Зита, и когда служанка по её зову, ворча и бранясь, открыла дверь, Женщина, сопутствовавшая Зите, вмиг исчезла. Зита, желавшая представить свою вышеупомянутую товарку, протянула руку и обернулась, но, не найдя её и не увидев, весьма обеспокоилась и стала размышлять в сердце своём, откуда взялась и кто такая была столь необычная её Спутница, услаждавшая её в пути утешительной беседой, от которой та не чувствовала дорожной скуки и словно бы насыщалась яством небесным.
[15] Вспоминается нам ещё кое-что достодивное, а именно вот что.
Божия служительница Зита всю жизнь свою имела обыкновение раз в неделю, чаще всего по субботам, отправляться в горы – в монастырскую церковь св. Ангела. Притом сия церковь располагается на горе над рекой и от Лукки отстоит милях примерно в шести. А Зиту от этого похода не могли отвратить ни сбивающие с ног проливные дожди, ни страшные грозовые бури. Итак, однажды, пока она была занята многими хозяйственными заботами, свечерело, и в своё обычно путешествие она отправилась уже на исходе дня. И тут сзади её догнал по той же тропе некто на резвом коне, причём он направлялся в сторону того же монастыря по семейным делам. Заметив её, вышагивающую перед ним неспешной и усталой походкой, он заговорил: «Куда ты, дурная баба, тащишься в такую позднь? Забредёшь ещё куда-нибудь в ночных потёмках, попадёшься лиходеям!» Она же, словно не придав значения его словам, смиренно отвечала: «Ступайте своей дорогой; меня Христос доведёт в целости». А тот всадник, пустив коня резвым и быстрым галопом, обогнал Зиту и целый час скакал куда ему было нужно, а когда добрался до сказанной церкви, увидел воочию во вратах оной молящуюся Зиту – она вперёд него вошла в храм под водительством Господа, всецело уповая на Него душой своей великой, чистой и простой. Когда в превеликом изумлении всадник спросил её, каким образом она его так резво опередила и настолько быстрее его прибыла, она ответила словами святого Иова: «Как угодно было Господу, так и сделалось» (Иов. 1:21).
ГЛАВА III. РЕВНОСТНЫЕ МОЛИТВЫ ЗИТЫ, СОПРОВОЖДАВШИЕСЯ ИССТУПЛЕНИЯМИ ДУХА И ИНЫМИ МИЛОСТЯМИ
[16] Зита, служительница Иисуса Христа, чувствуя себя в теле отчуждённой от Господа, дабы ни на миг не остаться без утешения от возлюбленного Жениха, беспрестанно молилась (ср. 1 Фес. 5:17), а молясь, духом представала пред Богом. И дабы разумение души её от озарения светом божественным делалось всё чище, она постоянно молилась так, что даже пока руки её работали, сердце и уста твердели молитвенные слова. И ручная работа у неё в итоге не спорилась, поскольку сердце её прилежало не к её исполнению, а более к молению (non… operationi, sed magis orationi). Ибо ходя и сидя, трудясь и отдыхая, внутри и снаружи (ср. Втор. 6:7; 1 Кор. 10:31) до того она была погружена духом в молитву, что, казалось, Богу она посвящала не только каждое [движение] сердца и тела, но даже [каждый миг] времени и работы. Часто она замирала в исступлении, молитвенным порывом так глубоко устремившись к вершине умозрения (synderesis) вечных образов (spectacula), что, восхищенная превыше самой себя и воспринимая нечто за пределами человеческих чувств, совершенно не осознавала, что делается вокруг неё. А после пролития слёз многих, после продолжительного воззрения в небеса она порой видела себя среди воинств ангельских и преодолевала небесными созерцаниями преграду плоти, упиваясь тончайшими благоуханиями пресветлого сияния и преревностной любви.
[17] И дабы спокойнее внимать ниспосылаемому ей духовному утешению, она, упоённая преизбытком божественной любви, искала в пределах дома, где обитала, уединённых мест, где и проводила зачастую целые ночи. Некоторые домочадцы часто замечали там посреди ночи такое сияние, словно там восходил сам источник света – солнце; а те из них, кто был наделён большей сообразительностью, смекали, что она тогда удостаивалась присутствия Создателя света или ангельского посещения.
Почти всю жизнь она вставала к утрене (ок. 2 ч. пополуночи, – прим. пер.) и часто, приходя в ближайшую церковь – блаженного Фридиана, – усердно участвовала в утренней службе и, находясь одна в нижней части церкви, довольно просторной, творила там свои молитвы, проливала слёзы, оглашала храм плачем, била в грудь кулаком или камнем и на разные лады поверяла Богу все сокровенные тайны своих помышлений. Обыкновенно она молилась перед неким распятьем, почти разваливавшимся от ветхости и потому помещённым на задворках кладбища. Там изливала она душу свою после пресладостного и преупоительного укрепления яствами (carnibus), приготовленными в печи креста Агнчего (т.е. после причастия, – прим. пер.).
[18] Страсти Христовы и опаляли изнутри её дух пламенем любви, и исполняли горечью сострадания, а потому памятование о них глубоко запечатлелось у неё в сердце. И чем острее она скорбела о Страстях Его, тем жарче разгоралась чистой (fontali) любовью к Нему и, почти непрерывно взирая внутри себя очами ума на раны распятого Господа, вовне она едва могла сдерживаться от слёзных стенаний ибо, созерцая девическим сердцем, как стонал Он со вздохами неисчислимыми, как [изливались] потоки крови из небесных Иисусовых членов и как [испускал] Он Свой преблаженный дух, то прекращала она бить себя в грудь лишь после того, как к ней, после прикровенного упрёка от Господа, возвращался покой. И как бы говорил кто с другом своим (Исх. 33:11), так, стеная, говорила она с Господом, словно бы Он стоял перед нею во плоти.
Припоминая все прелюбезные события Страстей Господних, она зачастую бывала настолько поглощена отрадой чистого утешения и превышним умозрением, вкушая небесные вдохновения, что ризничий вышеупомянутой церкви, желая по окончании службы Часов или мессы выставить её, в большинстве случаев едва мог, даже бранясь, отвлечь её от неизмеримой услады утешительнейших созерцаний. Обычно она уходила последняя из всех и прежде других приходила; при этом зачастую, когда её выставляли, она творила свою молитву перед закрытым входом в церковь.
К этому следует добавить, что после смерти у неё обнаружили невероятной толщины мозоли на костяшках рук и коленях, и так мёртвая плоть засвидетельствовала то, что свершал её живой дух.
Чаще всего в церкви она не находилась среди других женщин, замечая, что зачастую они заняты пустой болтовнёй, но обычно выбирала себе место для молитвы близ мужчин. Да так тихо и благопристойно она себя в церкви держала, что не только отнюдь не пыталась увидеть чьё-либо лицо, но вообще ни к чему не обращала внимания, кроме устной и мысленной молитвы, ибо часто, когда язык совсем не удерживают от празднословия (ср. 1 Пет. 3:10), он разражается постыдной и глупой болтовнёй.
[19] И случилось так, что, когда она как-то раз после утрени дольше обычного предавалась молитве, просиял свет нового дня. Заметив это и закончив молитву, Зита крайне оробела, помня, что в доме у хозяина её нет хлеба, а выпечка хлеба этим утром была возложена на неё, и притом время для этого, как она поняла, уже миновало. И, поспешно возвратившись домой, она собралась старательнейшим образом заняться вышеупомянутым делом. Но, подойдя к ларю, она нашла в нём превосходно слепленные хлебы, отнеся которые в печь, она спешным шагом со страхом и стыдом отправилась поблагодарить хозяйку, думая, что это она налепила вышеупомянутых хлебов. А они, как затем вернее верного открылось, слепились чудом, когда после прилежных расспросов выяснили, что никто из смертных их не лепил.
Хотя, как мы говорили выше, по ночам она усиленно предавалась молитве в церкви или дома в уединении, днём, тем не менее, она лично навещала чтимые и святые места в приютах для нищих, церквах и монастырях; а когда узнавала, что где-то справляется [престольный] праздник в честь святого или какой-нибудь новый пресвитер служит первую мессу, поспешала туда из истинного благоговения и ради получения причитающихся отпущений и индульгенций. И тем легче ей было искать заступничества у Бога и святых, чем свободнее она могла творить молитвы, будучи никем не узнаваемой.
[20] И вот как-то раз, когда настал праздник, посвящённый блаженной Марии Магдалине, Зита по своему давнему обычаю засобиралась отправиться в посвящённую этой святой церковь, отстоящую почти на десять миль от Лукки в безлюдной местности, именуемой Чербайа, хотя из-за опасностей суровой войны, шедшей между лукканцами и пизанцами (с краткими перемириями она продлилась почти весь XIII век, – согл. прим. лат. изд.), никто не решался ходить в ту церковь, ибо проезжих людей в тех краях часто грабили, а то могли и прирезать. Но служительница Божия, укреплённая духовным рвением, не отказалась из-за этого от похода, но с высочайшим благоговением, отправилась туда, неся в руках свечу, чтобы зажечь её там в честь блаженнейшей Магдалины.
Когда же она упорно прошла в одиночестве через безлюдную местность и концу дня и с наступлением ночи добралась туда, то обнаружила, что церковь прилежно заперта на засовы, а внутри совсем никого нет, поскольку из-за войны в упомянутом [храме] никто не обитал. Итак, она простёрлась в молитве у дверного порога и так долго пролежала, смиренно молясь под открытым небом, что по причине телесной усталости и продолжительности молитвословия её одолел сон.
Но тут ночью яростные порывы бурного ветра принесли сильнейший ливень. А досточтимая Зита, бестрепетно и невредимо пробуждённая наконец с приближением зари от молитвы, равно как и ото сна, обнаружила, что свеча, которую она принесла незажжённую, загорелась в её руках чудесным пламенем, которое ни ветер, ни дождь не могли загасить. А врата церкви, открывшись перед ней по божественному повелению, предоставили ей свободный проход. Позднее её, молящуюся, там и застали многочисленные свидетели, пришедшие после восхода солнца вместе с пресвитером сказанной церкви, и оцепенели от чрезвычайного изумления.
ГЛАВА IV. КАК ОНА БЛЮЛА СВОЮ НЕВИННОСТЬ. ЕЁ СМИРЕНИЕ, КРОТОСТЬ, БЛАГОРАЗУМИЕ И РЕВНОСТЬ О СПАСЕНИИ ДУШ
[21] Сверх того, думается, имя Зита для досточтимой блаженной было избрано не случайно, но по Божию провидению и устроению сверхъестественной милости, перед коей открыто будущее, ведь «zita» на итальянском языке означает «девица». Ибо была она чистейшей девой и потому с непреклонным старанием пеклась о строгом соблюдении себя, паче всего прилагая заботу об охранении бесценного сокровища, сиречь чистоты и невинности, в сосуде скудельном. А поскольку нет ничего легче, чем впасть во зло, даже когда ему никто не подучивает и не побуждает, то с юной поры и с ходом лет она не уступала никакой слабости, но держала себя в предельной строгости, непрестанно ущемляя плоть свою, твёрдо зная из опыта, что жёсткое и суровое [обращение с плотью] обращает злобных недругов в бегство, а ласковое и мягкое сильнее воодушевляет их на искушения. А поскольку ум тем решительнее обращается к вышним, чем строже плоть отвращается от соблазнов, то благодаря сего рода подвигам её чувства украсились такой сиятельной скромностью, что казалось, будто она, добившись власти над плотью, завет положила с глазами своими (ср. Иов. 31:1), дабы не только страшиться зрелища плотского, но всячески беречься даже любопытного взгляда на суету. Ничто не казалось ей полезнее для благой жизни, чем, как бы заперев плотские чувства, держаться вне плоти и мира, а обращаться внутрь самой себя, и, сохраняя чувства свои и душу в отчуждении от преходящих забот, внимать только себе и Богу.
Итак, стяжав чистоту сердца и плоти, она так укротила внутреннего соперника и так совершенно подчинила его себе, что белоснежное одеяние души своей предохранила от пламени похоти и представлялась самым что ни на есть неподдельным сосудом освящения. Она ужасалась и презирала самый звук распущенных разговоров, внимательно следя за тем, чтобы сохранить чистоту своего сознания нерушимой. Ведь часто плотские речи, грубо вторгнувшись в наши уши, порождают в сердце брань искушений, хотя их и разум отвергает, и язык порицает; однако с трудом внутри одолевается то, что вовне непререкаемо отвергается. Посему необходимо, чтобы даже на слух не попадало то, помыслы о чём приходится отражать уму; потому что, когда мы из-за этого в итоге касаемся воспоминания о совершённом нами непотребстве, то волей-неволей подвергаемся нападению недозволенного помысла.
[22] Кроме того, как-то раз один из домашних слуг пытался с бесстыдной разнузданностью склонить её шутовскими речами к распутным ласкам и, прибавив к словам похабные телодвижения, с раскинутыми руками дерзко и нагло бросался на неё и, не обращая внимания на то, что она остаётся нема в ответ на его улещания, ворвался к ней ночью с беспутным намерением. Она же, не желая разглашать покушения похотливого юноши, но и целомудрие своё ревностно стремясь сохранить, несмотря на своё хрупкое телосложение и почти полное отсутствие сил, со всем напряжением мужественно отбивалась и сильно расцарапала ему ногтями лицо, а когда он стал пытаться загладить свой грех, усердно постаралась ему объяснить, в какую пагубу он вовлекает свою душу. Итак, с Божией помощью тот бесстыдник отнюдь не смог одолеть служительницы Божией, однако, чтобы сдержать его распущенность, она обратилась к нему с суровой речью, пригрозив, если он и впредь будет разговаривать с ней с таким наглым бесстыдством, донести хозяину, и тот его сурово накажет, да и Бог тоже, если он не обратит душу к покаянному плачу. Ибо ему с тем большими усилиями подобает очищать душу покаянием от осквернения, чем он гаже, как видно, запятнался готовностью на грех.
И хотя их стычку оказалось невозможно совсем скрыть от хозяина, когда он стал обстоятельно доискиваться да выведывать у слуги, почему и кто ему так расцарапал лицо, Зита находчиво и не прибегая ни к малейшей лжи дала скромный и осмотрительный ответ, не желая ни себя обесчестить, ни выдать преступное покушение ближнего.
[23] Смирение, этот страж и украшение всех добродетелей, так наделило служительницу Божию своими силами, что, хотя в ней блистали множественные дары добродетелей и уже при жизни она многими почиталась за святость, она, признавая себя грешницей, в собственном мнении была ни чем иным, как скудельным каким-нибудь да грязным горшочком, будучи на самом деле избранным сосудом (Деян. 9:15) освящения, многообразно украшенным благодатью. И притом было довольно трудно, совершая великое, не проникнуться самоуверенностью из-за великих святых деяний. Ведь по мере того, как пороки мужественно побеждаются, в душе нарождаются горделивые помыслы, а когда душа внешние грехи крепко сокрушает, обычно в радости начинает чваниться сама собой, ибо усматривает в себе некую великую заслугу и не думает, что грешит самохвальным помыслом. А ведь пред очами сурового Судии грех осуждается тем хуже, чем он потайнее и потому без возможности исправления совершается; и тем шире отверзается пасть преисподней, чем полнее кичение собственной жизнью. Поэтому-то Зита тщательно соблюдала умеренность, дабы преждевременное возвещение славы не увенчалось своевременным возмездием греха.
При этом она изо всех сил старалась бесславить себя в своих собственных и в чужих глазах и невидимые свои недостатки не только сообщать священнику в таинстве исповеди (к которой она весьма часто прибегала), но и объявлять прилюдно, а дары Подателя, откровения и милости – прятать в тайнике сердца, дабы ни в коем случае не открыть славы, которая могла бы оказаться причиной её падения. Ведь ложное и суетное тщеславие служит огромной помехой людской добродетели, так как оно в большинстве случаев привносит примесь греха в благое деяние; и от чего сердца слушающих очищаются, от того же рассудки (vestigia) вещающих пятнаются (надо полагать, от вестей о благих деяниях говорящего – прим. пер.).
А чтобы исполнить всякую правду (Мф. 3:15) совершенного смирения, которой она отдавала предпочтение перед всеми добродетелями, она старалась подчиняться не только господам, старшим и равным себе, но и даже и низшим, и никогда не отказывалась от исполнения какого-либо приказа, как бы тяжек и труден он ни был, но, услышав какое-либо предложение, просьбу либо повеление, охотно и с радостью немедля целиком и полностью отдавалась исполнению того, о чём её попросили, что предложили либо приказали, ни словом, ни знаком не отговариваясь тем, что это не ко времени, не к месту или трудноисполнимо, но, будучи исполнена голубиной простоты и относясь к себе как к никчёмным отбросам, кротчайшим голосом немедля отвечала, что исполнит всё для себя возможное.
[24] Как-то юные барышни из озорства послали её, измыслив какой-нибудь пустяковый повод, в отдалённые места во время плотного дождя, чтобы, когда она вернётся целиком промокнув, посмеяться над нею. А она, хоть и поспешала со всех ног добросовестно исполнить поручение, а всё же за своё послушание и смирение вернулась из-под дождя настолько сухая, что, казалось, на неё не попала ни единая капля воды.
Также она постановила для себя в любом паломничестве (in itinere quolibet salutari) вести себя настолько послушно в отношении всякого из спутников, что и не останавливалась, и не двигалась с места, не ела и не пила и даже не говорила ничего, кроме как если ей предлагали другие, а всякий раз, как кто-либо просил её об этом, она с дивной сдержанностью любезно отвечала: «Как вам будет угодно» либо «Чего пожелаете».
И всегда смиренно сцепив руки, она манерами и жестами выражала склонность к душевному смирению и никогда не обнаруживала иного расположения, а что на уме у неё было, то и на языке. Ибо ведь она старалась проявлять смирение (являющееся наставницей и матерью всех добродетелей) и на словах, и на деле, однако более стремилась быть смиренной, чем выглядеть.
Если ей когда-либо доводилось внезапно услышать что-нибудь в похвалу или одобрение себе, пускай хоть вскользь, то по выражению её лица и голосу могло показаться, будто её крепко ударили или смертельно ранили, так причитала она, называя себя убогой, дрянной и негодной. Ибо праведника похвалять – что побивать. О само совершенство женского пола, мирянка, коей нет подобной не только среди мирян и мужей церковных, но даже среди иноков и монахинь! Такая её облекала краса смиренного сияния кротости, что всякий как нельзя более справедливо усмотрел бы в ней подражательницу Девы-Матери.
[25] Ибо Матерь Божию Зита почитала с таковым чувством, что (я уж опущу многое другое) из благоговения перед Богородицей, любую женщину, даже низшего положения, но именуемую Марией, она считала во всех отношениях выше себя.
Кроткая Зита поднялась до такого навыка смирения и до такого совершенства, что, как бы мёртвая для мира, никогда тем, кто её зря бранил или попрекал, злословил или оскорблял, либо поносил (ср. Мф. 5:11), не отвечала гневно или недоброжелательно, но, какая бы ни поражала её душевная мука, она старалась ни в мыслях, ни на лице не проявлять беспокойства, но даже по примеру Господа (Который прощает всякую обиду, а не осуждает на отмщение, и не смущает попрёками, и не умеряет любви к виноватому) с совершенно безмятежным и милым выражением скромного и очаровательного лица «Пощадите, – молвила прелюбезным голосом, – пощадите меня», либо: «Да простит вас Бог», либо: «Не волнуйтесь, ибо не стоит вам так говорить и поступать, а лучше запаситесь совершенным терпением. Ведь поистине совершенен тот, кто не теряет терпения из-за несовершенств ближнего».
[26] Кроме того, если случалось так, что хозяин, либо хозяйка, либо остальные при чрезвычайных обстоятельствах по человеческому обыкновению выходили из себя и говорили с негодованием или иначе пеняли ей или другим, Зита падала к стопам негодующих, прося прощения без вины и бормоча со слезами: «Ох, выходит, виновата я в этом!» И нелегко было воспретить ей такое выражение смирения.
А если кто когда её неким образом оскорблял, она первая просила прощения у обидчика, ибо такова святая обязанность – исцелять словом извинения тех, кто вдруг покажется уязвлен шипом подозрения (ср. Мф. 5:23-24). Ведь человеческому уму присуще подозревать других в том, что человек сам делает: например, тому, кто обычно обманывает простодушных, кажется, что обманывают его; и всех подозревает именно в таких происках, какие сам творит против всех.
О, кто в силах поведать, сколько прилагала она забот и трудов, дабы облегчить тяготы других – в трудных хозяйственных хлопотах и, прежде всего, в воспитании малышей! Она относилась к ним сердечнее матери, непрестанно преодолевая затруднения и тяготы, подобно няньке. Однако ум её, распределяя обязанности – какими самой заняться, какие подобают другим, – ни по чрезмерной заботе о чужих делах не пренебрегала своими, ни ради своего удобства не откладывала попечения о других. Дивным образом она так совершенно справлялась со всякой работой, что внутреннее её радение не шло в ущерб внешним занятиям, а внешние заботы не оттесняли внутреннего попечения.
Наконец, она держалась крайне осмотрительно, дабы никогда, нигде и никому не нанести намеренной обиды, и неважно – словом или делом, какого бы ни был человек состояния или положения.
[27] Печальных она веселила, страдающих утешала, падшим подавала здравый совет, а учёным – спасительное остережение, причём не остроумными рассуждениями изощрённого красноречия либо учёными словесами человеческой премудрости, но являя им дух и жизнь (Ин. 6:63). Ибо ведь большинство считают себе учёными и надеются показаться учёнее других, если способны многоречиво изъясняться. Ну а служительница Божия, хоть и проявляла в делах мира – всяких там его событиях и устремлениях – сущее невежество, словно бы всему этому совершенно чуждая, была не от мира (Ин. 8:23), однако в исполнении всяческих заповедей Божиих и в делах, относящихся к спасению души, и в разумении Священного Писания она проявляла своего рода премудрость и способности и, озарённая блистанием вечного Света, достигла в них осведомлённости самых что ни на есть учёных, ибо обитал в ней Святой Дух – начинатель всех Писаний.
И таковые признаки глубокого смирения имелись у служительницы Божией: она любила смиренных; устранялась от всякого превозношения; стремилась презирать себя; была склонна исполнять низкие обязанности, никакими из них не пренебрегая; искала совета у лучших; терпеливо сносила поношения; во всём всегда была готова к послушанию; старалась скрывать свои добродеяния; и в сем последнем она, по общему мнению, оказалась велика и превзошла всех.
Ибо больше всего хранимого хранила она сердце своё (ср. Прит. 4:23), зная, что Бог исследует сердца (ср. Рим. 8:27), и непрестанно подготовляя в душе своей обитель Ему (ср. 14:23). И потому была она как тот, о ком сказано: «Благим душам свойственно распознавать грех там, где греха не имеется» (Св. Григорий Великий, Письма, XI, 64), и, строго осуждая себя за мельчайшие грехи, – не говорю уж о совершённых на деле, но даже за помышления и легчайшие движения души – она смиренно и слёзно каялась в них священнику на исповеди. А ведь часто душа, превозмогшая многие и суровые испытания, несмотря на крайне бдительное внимание, не преодолевает в себе что-нибудь одно да притом, пожалуй, мельчайшее. Да и души праведников, даже освободившись от дурных деяний, порой всё же впадают в дурные помышления.
[28] Исходящая из глубокой любви ревность о вышнем спасении, словно пламенный меч (ср. Быт. 3:24), прошла нутро (ср. Лк. 2:35) досточтимой Зите, да так, что она, казалось, вся целиком горела пылом рвения и терзалась скорбью сострадания. Ибо, когда она наблюдала, как души, искупленные драгоценной кровью Христовой, во множестве пятнаются всякой грязью и скверной греха, то, пронзённая остриём чудовищной скорби, оплакивала таковые с нежной жалостью; и, словно матерь во Христе, ежедневно мучаясь родами по слову апостольскому (ср. Гал. 4:19), горячо томилась, радея о том, чтобы не касалась их эта скверна (ибо тот грех чаще допускается, который усердно в злодействе своём отнюдь не уличается, и тот легче исправляется, за который постыжаются; ведь трезвым умыслом грешить есть зло; благо в том, чтобы не творить и не любить греха).
Когда ей порой сообщали, что кто-либо так или эдак поступает дурно, либо таковым деянием согрешает, или преступление какое свершает, она тут же всячески его оправдывала или уверенно заявляла, что не верит в это; но если удостоверялась в правдивости слуха, то никоим образом о том не проговаривалась и не сообщала и не распространяла слухи дальше, ибо, если грехи ближних мы поправить не можем, то подобает покрыть их молчанием и притом так терпеть их, чтобы в душе не затаился яд негодования. И горько плакала она, когда выяснялось, что грех и вправду совершён, ибо мало толку в ущемлении плоти, если душа не умеет с состраданием распростереться любовью на ближнего.
[29] И поскольку ничтожно то целомудрие плоти, что не украшено кротостью души, то она, горячо желая всем грешникам искупления, увещевала всех, кого могла, к делам милосердия и любви. Но она и не распространялась о чужих делах, как втируша, и не вмешивалась в них, потому что была не из тех, кто не о своём, а, скорее, о чужом говорит и печётся, особенно же, если сему предпосылается либо страсть, либо ненависть, каковыми чувствами истина часто скрывается и извращается. Но она и слух свой ограждала от злословия и нашёптываний, и положила охрану устам своим, и с таким рвением ограждала двери уст своих (ср. Пс. 140:3), что говорила крайне редко, если того не требовало благо [ближнего] и не представлялась возможность подать совет [ему]. Однако часто с ревностью о правде она укоряла тех, кто провинялся перед семейством, но, поскольку делала это доверительно и с тщательной осмотрительностью, то, насколько это возможно для человеческого естества, сохраняла себя от греха, ибо никто с чистой совестью не упрекнёт другого в том, в чём себя не считает безупречным, ведь человеческой природе свойственно не слишком гневаться на других за то, что себе легко прощаешь.
[30] Кроме того, когда она слышала звук колоколов, оповещающий народ о смертном (sanguinis) приговоре (поскольку есть такой обычай: [звонить в колокола], когда главы города осуждают какого-нибудь злодея на телесную смерть), она тут же заливалась на диво обильными слезами и с кротким мягкосердечием молилась: «Господи, поспеши на помощь душе несчастного, что сейчас погибнет! Спаси, Господи, душу грешника!» И не прекращала дня три, четыре, а то и до семи дней смиренно умолять Бога о спасении души такового осуждённого.
Итак, из вышеупомянутого вполне можно уразуметь, каков был пыл совершенной любви, которую сия подруга Жениха питала к Богу, а также к ближнему; но главное в этом то, что она была готова целиком и полностью пожертвовать собой, и, пронзённая вместе с распятым Господом горячей ревностью о душах, жаждала спасения всех, кого только можно. Ибо она знала и зачастую говаривала, что ближнего должно любить, потому что такова Божия заповедь, потому что он причастник одной с нами природы, и потому что он – образ Божий, и потому что любовь к нему подтверждает, подкрепляет и прибавляет любовь к Богу. А горячую любовь к Нему в ней воспламеняли проявления Его милосердия к нам, которые она обильно обнаруживала в Его долготерпеливом ожидании обращения грешных и злонамеренных; в прощении всяческого беззакония и внутреннем утешении; в той помощи, которую Он оказывает нам, бренным, спасая, поддерживая и восставляя; и, наконец, в пожаловании чистого дара Царства Небесного.
Итак, из любви [к Нему] она каждодневно, подвизаясь в духовной жизни, преобразовывалась в новую тварь (2 Кор. 5:17), а делание её был в том, чтобы мир сей презирать; преходящее не любить; душу свою самоотверженно перед Богом и ближним смирять; пред лицом поношений сохранять терпение и, вооружившись терпением, отгонять от сердца негодование; подавать неимущим из собственных [сбережений]; чужого отнюдь не домогаться; друзей любить в Боге, а врагов – ради Бога; о печалях ближнего скорбеть. Всё это являло в ней признаки великого совершенства.
ГЛАВА V. СМЕРТЕЛЬНАЯ БОЛЕЗНЬ ЗИТЫ. БЛАЖЕННАЯ КОНЧИНА. ЗНАМЕНИЯ И ЧУДЕСА, ПОСЛЕДОВАВШИЕ ЗА НЕЙ
[31] И вот, когда досточтимая Зита в совершенных (т.е. преклонных, – прим. пер.) летах достигла предельной вершины и совершенства всех добродетелей, те благородные люди, у которых она давно состояла в служанках, по предусмотрительной заботливости своей не могли более допускать, чтобы она служила им, а не Богу Всевышнему, и с тех пор позволили ей делать всё что она ни пожелает, с одинаковым чувством почитая в ней как святые небесные созерцания, так и зрелость старческих лет. И при всяком удобном случае они потчевали её, как одну из своих дочерей. Зита же, рвением духовным всегда устремляясь к вышним, не изменила приверженности извечно дорогой для неё добровольной нищете и ни ради бремени лет (когда прочие живут уже поспокойнее), ни по хрупкости своего пола и немощи телесной не смягчила и не ослабила строгости своей жизни. И не желала она оставлять ничего ни из своих покаянных деяний, ни из обычных для неё бдений и постов, ни из прочих телесных ограничений, да и покидать своё рабское, подчинённое положение. И усердным созерцанием, осмотрительностью ещё более возросшей, обтёсанная неисчислимыми ударами и тяготами, заслужила она быть принятой в небесные чертоги и прославиться великолепной славой святости; ведь всегда саму себя превосходя в рвении, презрев скоропреходящее, переносила тяготы дивных трудов в любви к Создателю. Ибо всякое восхождение в подвиге происходит от напряжения, а нисхождение – от рассеяния; поскольку приложением всех сил направляют ход к вышним, при расслаблении же соскальзывают в преисподнюю.
[32] Притом для духа её всё ускользающее находилось где-то внизу, а сама она от мельтешения вещей возвышалась горе, уже ни о чём, кроме небесного, не помышляя. Всё земное в её глазах уже поистине обесценилось, а собирала она себе сокровища небесные (ср. Мф. 6:20). Ведь тому, кто приближается к желанным чертогам вечности, поистине достойно освободиться от всякой любви к временному, а кого одолевает любовь к предметам земным, тот в Боге отнюдь не находит отрады. Измученная жаждой, она, как лань к воде (ср. Пс. 41:2), устремлялась к живому Источнику благой жизни и небесного отечества, душой истомлённой и духом истерзанным жаждая вступить в покои небесного Жениха и насытиться от всесладностных яств вечной утехи. А смерть, которая почти для каждого – наказание, она любила как вступление в жизнь и награду за свои труды, ибо тем сильнее она охладевала к заботам мирским, чем горячее пылала любовью к Богу, постоянно, по слову апостольскому, желая разрешиться и быть со Христом (ср. Флп. 1:23). И направляя с напряжённым вниманием ум к Богу, она всё, что в этой жизни представляется горьким, считала сладким; всё, что печалит, было ей словно бы отдыхом – она стремилась пройти через смерть, дабы возмочь обрести лучшую жизнь во всей полноте и достигнуть вершины вечного счастья.
[33] Верный и Истинный (Отк. 19:11), Бог всемогущий (Который не лишает труждающихся на винограднике покаяния их дневной платы (denario) и даже призывает трубой евангельской: «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные» (Мф. 11:28)), желая уже дать покой и отдохновение возлюбленной служительнице Своей, изволил её ввести на небесный брачный пир Агнца следующим образом.
Когда ей было около шестидесяти лет, немощные уже члены сей старушки-девицы охватила лёгкая лихорадка дней примерно на пять. Но поскольку болезнь постепенно усиливалась, Зиту заставили лечь в постель, хотя не в её обычае было из-за какого-либо недуга проводить время в кровати, но, бодрая духом, она обычно была всегда на ногах, несмотря на старость, подвиги и труды.
И вот, в год от Рождества Господня 1272-й, 27-го апреля, в среду, в третьем часу, в присутствии нескольких набожных женщин преблаженная дева и духовная (desiderio) мученица Зита, со всяческим благоговением приняв церковные таинства и укрепившись ими, не подавая ни малейших признаков скорби или печали, подавленности либо тревоги, обратив взор к небесам и молитвенно сложив руки, мысленно молясь и ликуя, преселилась на небеса, и блаженная её душа, устремлённая во владения беспредельной Троицы, разрешившись от плоти, восхищена была в славу вечного света и мира.
Ибо не могла бы она прийти к полноте совершенной радости, не отдав долга участи человеческой. Но то, какова милость у Бога и дерзновение, как превознесена в небесах та, которая в глубоком смирении сама себя несказанно принижала (ср. Лк. 18:14), немедля открылось после преставления её по божественной благости Животворящего Духа.
Ибо над Луккой у всех на виду воочию явилась светозарная звезда, сияние которой не затмевало сияние самого солнца ясного, как бывает с прочими звёздами. Она – каково было распространённое мнение людей благочестивых и что подтвердилось множеством последовавших чудес – с очевидностью знаменовала, что в небесном цветнике святых распустилась новая роза среди небожителей, да Лукка украсилась новым светочем звёздным.
[34] Как раз в самый день её преставления Тот, Кто делает внятными языки младенцев (Прем. 10:21), из уст младенцев и грудных детей устроил хвалу (Пс. 8:3), когда сразу же после исхождения её преблаженной души на разных улицах и площадях города дети, которым никто [о том] не сообщал, но Бог открыл, стали неустанно восклицать: «Идёмте, идёмте, и бежимте в церковь святого Фридиана – святая Зита ушла!».
И так свершилось по устроению Божию, что, когда благородное семейство Фатинелли по кончине блаженной Зиты, своей служанки, устроило ей подобающие похороны, собралась такая многочисленная толпа местных жителей обеих полов и всякого возраста, что она заполнила и преогромный клуатр церкви сказанного св. Фридиана, и прилежащие улицы, так что с чрезвычайно великими усилиями удалось под предводительством монашеской братии внести в храм бесценное сокровище её останков. Все и каждый одновременно рьяно ринулись в беспорядочной толчее, стремясь коснуться останков досточтимейшей Божией служительницы Зиты. Так что клир ни похоронную службу не мог провести, ни в течение многих дней предать тело погребению, поскольку день и ночь плотная толпа народу упорно осаждала останки, и всякий, как только мог, из великого благоговения старался прихватить себе хоть что-нибудь из её одежды, причём дело дошло до того, что, сколько бы раз её ни облачали, она всё равно оказывалась полунагой. А чтобы тело святой не разорвали и чтобы утихомирить неразумную толпу с помощью тех, кто держался достойнее, некоторые более ревностные и благочестивые люди, изыскивая разные уловки и ухищрения, переносили оные досточтимые останки, дабы избавить их [от посягательств], то на хоры, то в клуатр, то в капитул, то в трапезную, то в монастырскую гостиницу, то в иные места обители; причём, заключая их в деревянные ящики, которые, однако, многократно разламывали.
[35] Затем снова сияют знамения, блистают явления, множатся чудеса и прямо в виду и на глазах у людей, плачущих от радости, свершаются частые и явственные дива. Ибо здесь слепые прозревают, глухие слышат, увечные и парализованные восстанавливают крепость, хромые и горбатые выпрямляются, а немые обретают речь; лихорадочные исцеляются, угнетённые болями излечиваются, нечистые духи из тел изгоняются, кровотечения останавливаются, мучающиеся опасными родами обретают помощь, бесплодные зачинают, ожиревшие худеют, паршивые очищаются, укушенные и схваченные зверьми исхищаются, терпящие кораблекрушение спасаются, заключённые освобождаются, пытаемые на дыбе не чувствуют боли, испытываемые огнём или водой проходят испытание, повешенные исторгаются из пасти смерти, те, кому отчаялись помочь лекари по причине их тяжелейших болезней, обретают в ней избавление –короче, опасности, повреждения и болезни любого рода по её заступничеству обращаются в бегство.
В конце концов, поскольку город не покидали голодные, жаждущие, да и изнурённые жарой, трудом и тяготами люди, без того, чтобы то одному, то другому, хотя бы по очереди, не потребовалась помощь, доброй памяти приор вышеупомянутой церкви Иаков (при базилике св. Фридиана состояла община августинцев, приор которых одно время имел полномочия, равные епископским, – прим. пер.) вместе с братией, которые совсем или почти не веровали в святость Зиты (хотя являлись мужами великого благочестия), заручившись советом благоразумных и благочестивых мужей как из Ордена проповедников, так и Братьев меньших, пришли к единодушному решению заключить досточтимые её останки, источающие великое благоухание несравненного аромата, в каменный саркофаг и стали ждать, по единодушному совету всех вышеупомянутых, что выйдет: если это [чудо] плод обмана или, по крайней мере, естественное явление (humanum), то оно скоро прекратится; если же оно божественно и происходит от Провидения Божия, то никто из смертных ему противостать не сможет (Деян. 5:38-39), но против желания любого отрицателя оно будет прославляться и возвышаться. Что, как видно, и исполняется изо дня в день при всём честном народе.
[36] Ибо через несколько дней на надгробии, под которым покоились священные останки, начала выступать целительная жидкость, при намащении коей всякого рода немощные и больные обретали здоровье. И как девственное оное тело оказалось незапятнанным никакой плотской скверной, так поэтому аж до сего дня оно пребывает чуждым распада и тления, свойственного прочим трупам, и невредимым, разве что немножко ссохлось.
То, что подлинно видели это, могут засвидетельствовать кардиналы Святой Римской Церкви, а также архиепископы, епископы и иные досточтимые мужи, в большом числе приходящие из разных краёв; равно как и князья мирские: бароны и рыцари, и огромное множество простого народа, приходящего во всякое время. Ведь они видели её телесными очами, когда часто прибегали с благоговением поклониться ей (кроме того времени, когда это было воспрещено (видимо, до решения Курии. – прим. пер.)). И ежедневно прибегают к ней беспрестанно, особенно же те, кто испытал в своих нуждах её помощь и благодеяния, к кому на море и на суше она приходила на подмогу в беде, когда её благоговейно призывали. И особенно достойно благоговейного изумления и достодивного благоговения то, что при своей выдающейся святости и праведной жизни, при своём пречрезвычайном множестве чудес у неё нет никаких где бы то ни было сторонников, радетелей, поборников, провозгласителей [её святости], а противников, напротив, множество; но при этом не только ежегодное собрание бесконечных народных толп из различных областей, городов, епархий почти всей Италии, наблюдаемое в день годовщины её славного преставления, свидетельствует о её святом заступничестве, но также и ежедневный приток посетителей, приходящих к её гробнице как с этой [, так и с той] стороны гор, коим она была прежде и ныне готова помочь по первому зову в нуждах и бедах, доказывает её величие и дерзновение у Господа не только словом, но и делом: предъявляя свидетельства её заступничества.
[37] Наконец, среди прочего, что записано о сих чудесах служительницы Бога Всевышнего, Уголино Пармский, учёный профессор права, сообщает следующее: «Она исцелила пятьдесят три человека различных народов и обоих полов, страдавших общим и местным параличом (contractionis seu attractionis languore), коим у некоторых было поражено всё тело, а у некоторых –определённые его части. А лишённых зрения она исцелила шестнадцатерых, среди коих некоторые были лишены зрения на оба, а некоторые – на один глаз. Немых же – шесть, у некоторых из коих болезнь была с рождения, а у некоторых возникла впоследствии. Глухих к тому ж – четверых, бесноватых – двенадцатерых, да ещё множество страдающих другими недугами и болезненными тяготами Божия милость соделала здоровыми по благосклонному предстательству боголюбивой девы». Так он пишет.
Ну а мы все можем ясным образом свидетельствовать, что блаженная Зита воистину не только чудесно помогла более чем 150 страдающим различными тягостями и смертельными заболеваниями (о всех и каждом из коих есть запись в официальной форме, выполненная достойным веры мужем, нотариусом Фатинелло, с привлечением соответствующих свидетелей и дачей присяг), но также многократно подавала благодатную помощь и телесное исцеление многому множеству людей в разных местах и в разное время и не прекращает являть [чудеса], число коих не только превосходит тысячу, но может показаться почти невероятным для слушателей.
Наконец я сам видел мальчика, воскресшего и доныне живого, у которого всё в порядке с ходьбой и речью. Его отец, достойный, насколько удалось выяснить, веры, в присутствии моём и других добровольно присягал на святом Божием Евангелии, лежащем на алтаре, что этого сына его единственного поистине считали мёртвым, но по заступничеству сей святой девы, после настойчивейших к ней молитв и жалостных призываний он восстал из мёртвых.
[38] Спустя… (пропуск в тексте – прим. пер.) после смерти сей служительницы Божией некий юноша, а именно Пётр из семейства Фатинелли, который был воспитан ею в Лукке в доме Фатинелли, путешествуя по провансальскому краю, впал в тяжелейший недуг, который до того сокрушительно измучил его, что трое известных лекарей, старательно пытавшихся излечить его, в итоге совершенно отчаялись в его выздоровлении и, совещаясь друг с другом, единодушно решили, что назавтра он наверняка умрёт. А оный больной, уразумев это, от всей души обратился к блаженной Зите с нежной и дружеской речью, как говаривал с нею в детстве, жалуясь, среди прочего, что рядом с ним нет никого из родных, что ни батюшка, ни матушка, никто из близких не подаст ни подмоги, ни совета, а потому да не оставит она его без помощи!
И вот, наступившей ночью, не во сне, но и не вполне наяву явилась ему досточтимая Зита в шёлковом одеянии, удивительно отделанном разнообразной и искусной вышивкой, с замечательной короной на голове, украшенной крупными драгоценными камнями, но лицо её несло всё те же следы старости, как при жизни, так что сказанный Пётр её безошибочно узнал. И притом перед Зитой шествовали два светозарных светоча – то ли пламенники, то ли свечи. Хотя самих светоносцев Пётр не видел, зато её разглядел ясно, быстро опознал и обратил к ней таковое слово: «О госпожа моя Зита, помогите мне! Мне так одиноко и плохо! И никого из родных рядом, некому защитить меня!» А она сказала: «Не бойся». И он снова молвил ей: «Кто с вами?» Она же в ответ: «Молчи и не будь так любопытен (ср. Тов. 10:6); дерзай (Деян. 23:11)». И вытянув вперёд руку, она возложила её на лоб больного юноши, исцелила его мгновенно и тут же исчезла из глаз. И вот, он встал здоровый и сказал служанке своей: «Принеси мне поесть – я здоров» (ср. Мк. 5:43). А она отвечала: «Сынок, поспи – здоровее будешь. Да скажи-ка мне, с кем это ты только что разговаривал? Ведь я слышала, как ты говорил, и какая-то другая особа тебе отвечала, с которой ты беседовал». Тогда юноша поведал ей всё по порядку, сообщив также о видении, из которого узнал о том, что три врача, предсказывавшие его смерть, умрут прежде него. Что в недолгом времени и подтвердилось.
[39] Вот, дорогие, Бог мира, Который из праха подъемлет бедного и из брения возвышает нищего (1 Цар. 2:8), Который дал слово благовествующим с великою силою (Пс. 67:12 – пер. П. Юнгерова), пожелал, чтобы были записаны деяния сей девы на благо и наставление нам. Ибо для того примеры святых предаются письменам, дабы каждый по возможностям своего пола и возраста держался выбранного подвига и в зерцале благоговейных размышлений присматривался к житию благих.
Ну а я, изобразитель уродливый, изобразил человека прекрасного и, сам всё ещё бултыхаясь в волнах прегрешений, других направляю к берегу совершенства, дабы к описанию славы предивной девы Зиты устремились достойнейшие, коим я показал, какова она была и каким каждому должно быть в жизни.
О пресиятельная дева, Богу и всем ангелам угодная! Прошу, поддержи меня, терпящего в сей жизни кораблекрушение, на доске молитвы твоей; и да поднимет меня, придавленного собственным бременем, рука твоего заступничества! И всеми разом молитвами, какими только можем, взываем: удостой нас памятования твоего, дабы даровал нам прощение грехов, а с ним благополучие и спасение Тот, Кто вручил тебе награду (palmam) за все труды твои – Иисус Христос, Господь наш, Коему да будет вечная хвала и слава, сила, честь и владычество в бесконечные веки веков. Аминь.
Перевод: Константин Чарухин
Корректор: Ольга Самойлова
