Автор: Перевод Константина Чарухина. Впервые на русском языке!
Св. Аттон Пистойский (XII в.)
Пер с лат. по изд. Joannes Gualbertus abb. conf. Ord. Vallumbrosani fundator, Passiniani in Etruria (S.) – Vita altera auctore beato Attone abbate Vallumbrosano, & postea episcopo Pistoriensi // Acta Sanctorum Iuli T. III – pp. 366-382. Если не указано иначе, примечания (курсивом) принадлежат переводчику.
СКАЧАТЬ КНИГУ ЦЕЛИКОМ:
ПРОЛОГ
Хотя меня многократно просили многие и весьма достойные братия Валломброзианского ордена собрать воедино найденные записи о святом муже Иоанне, первом авве этого ордена, мне, признаюсь, было очень страшно слышать таковые просьбы. Ибо боялся я обойти молчанием что-нибудь из того, что записали католические братия, жившие в его время и многое видевшие собственными глазами. Однако, страшась так или иначе упустить или замолчать какое-нибудь из свидетельств, записанных после его преставления иными верными и благими мужами, я одновременно понимал, что не следует души читателей обременять пространными описаниями: я ведь часто наблюдаю, как некоторые, даже умные люди, томятся от долгих, весьма притом полезных, проповедей; а те, кому недосуг много читать, скорее обрадуются сокращениям. Посему, уступая наконец просьбам многих, а также многим увещаниям оных братьев, не полагаясь на мою опытность или знания, но прежде всего надеясь на благость и милость Создателя, на заступничество оного досточтимого мужа и молитвы братьев, которые меня многократно заклинали взяться за это, я постарался описать в сем скромном труде часть тех событий, о которых узнал из рассказов многих верных, мало что упуская из того, что нашёл в прежних записях, и об истинности чего часто слышал многочисленные свидетельства. Итак, начало жития и подвижничества святого Иоанна было таково.
ГЛАВА I. РОДИНА СВ. ИОАННА ГУАЛЬБЕРТА. КАК ОН ПРОСТИЛ ОСКОРБЛЕНИЕ, ОБРАТИЛСЯ И ПОВЁЛ МОНАШЕСКУЮ ЖИЗНЬ
В то время, как в дни императора Генриха ереси симонии и николаитства терзали Католическую Церковь во многих местах в Тоскане и почти по всей Италии, жил некий благородный муж по имени Гуальберт, рыцарь родом из Флоренции, и было у него двое сыновей, одного из которых звали Уго, а другого Иоанном. Который, в соответствии со значением своего имени – Благодать Божия, – был отмечен различными добродетельными деяниями, как и будет далее показано в сем скромном труде о его священном подвижничестве и благочестивых нравах. В то время, как он был чрезвычайно любезен родным и соседям, знавшим его, за порядочность нрава, случилось так, что некто, подвигнутый духом злобы, убил одного из его близких. После того сей человекоубийца всеми способами избегал встречи с Иоанном и иными благоразумными людьми, состоявшими в кровном родстве с покойным.
[2] Но уже приближалось время, когда благодати Божией предстояло милостиво проявиться в Иоанне, который в будущем должен был стать для многих верных примером смирения и милосердия. Ибо однажды он направился вместе со своими оруженосцами во Флоренцию и по дороге внезапно встретил упомянутого человекоубийцу, умертвившего его родственника, в таком месте, где тропа сужалась так, что ни один из двух не мог бы отклониться от другого в иную сторону. Когда вышесказанный человекоубийца разглядел при приближении Иоанна, он, отчаявшись сохранить жизнь, прямиком бросившись с коня, пал ниц на землю, вытянув руки по образу креста, и ожидал неминуемой смерти. Мягкосердечный же юноша, видя, что он пал наземь от такового чрезвычайного страха, проникся к нему жалостью, и с почтением ко Святому Кресту, который был изображён руками рыдавшего, решил простить его и призвал: «Встаньте-ка, не бойтесь!»
[3] После ж, мирно дав врагу пройти и позволив ему далее свободно отправиться, куда пожелает, Иоанн, ещё немного проехав, оказался около церкви св. Миниатия, куда зашёл помолиться и увидел, что крест в этой церкви склонил верхушку, как бы воздавая вошедшему благодарность за то, что он из почтения к нему милостиво пожалел своего врага. А что удивительного, если Всемогущий через образ Креста Своего изволил тут выразить таковое почтение тому, в ком увидел покорность страху Божию, верность заповеди и всяческую полноту сердечной любви к ближнему? Он любящих Его любит (ср. Прит. 8:17) и служащим воздаёт, прославляющих Его прославляет (ср. 1 Цар. 2:30). А сей крест в честь такового чуда доныне почитается в монастыре святого Миниатия с великим благоговением.
[4] А слуга Господень, увидев сие, изумился и испугался чрезвычайно. И стал он размышлять сам с собою, каким образом можно было бы лучше послужить Богу, ибо веровал и часто возвращался в мыслях к тому, каковую награду примет в небесах тот, кто Господу послужит изо всех сил, если Он явил, как Иоанн убедился воочию, столь великое и преславное чудо за малое послушание. Итак, постановил он для себя возненавидеть мир, совершенно отвергнуть его земные почести и ложные блага, а вместо этого крепко задуматься, какова слава праведным и какова обещается мука неправедным, сколь суетно было бы поначалу возлагать надежду на преходящее, а потом возносить молитвы о вечном. И пока он так озабоченно размышлял, продолжая свой намеченный путь, то приблизился к городу, где повелел своим оруженосцам, молвив: «Отправляйтесь в гостиницу, где мы обычно останавливаемся, и подготовьте, что нужно нам и лошадям». И спутники его, что было им господином приказано, исправно исполнили.
[5] Когда они отъехали, слуга Господень Иоанн по внушению Святого Духа своротил со своего пути и незамедлительно отправился в монастырь святого Миниатия и, спустившись с коня, немедля обратился с просьбой к авве монастыря выслушать его прошение и ради любви Божией привести его к исполнению. И поведал о милостиво уделённом вышесказанному человекоубийце прощении и о том, как, войдя в церковь, узрел крест, поклонившийся верхушкой, что и положило начало его обращению. Тогда авва, услыхав рассказ о кресте и сочтя то чудо невиданным и изумительным, посоветовал ему вовсе оставить мир и славу его. Однако, стремясь полнее узнать твёрдость его воли и испытать его выдержку, стал ему жёстко и сурово выговаривать, что, мол, нелегко вытерпеть лишения монашеской жизни человеку, дебелому плотью, да и во цвете юности. На что Иоанн ему молвил: «Не желанна мне ни слава земная, что скоро преходит, ни телесная крепость, что ежедневно убывает».
[6] Пока они так и эдак разговаривали, и авва всё не соглашался исполнить желание его, слуга, которого Иоанн послал вперёд себя во Флоренцию, обнаружив, что господин всё не едет, вернулся домой и поведал родителям его всё, что с ним приключилось. Тогда отец, взволнованный и встревоженный, поехал во Флоренцию и всюду в городе расспрашивал у родственников и знакомых, желая дознаться, что сталось с сыном его. Объезжая заодно церкви, прибыл он в монастырь святого Миниатия и спросил, нет ли там Иоанна. И что же? Услыхав, что сын его там и желает принять монашеское облачение, Гуальберт попросил авву привести его. Авва же, вернувшись к Иоанну, посоветовал ему выйти к отцу. На что Иоанн ему молвил: «Что ты говоришь, господин? Я же решил оставить плотского отца и всё преходящее, а последовать во всём Богу, создавшему меня. Отец же мой, насколько мне известно, явился для того, чтобы меня при возможности из монастыря исторгнуть и беспромедлительно вернуть к мирским занятиям». Когда же отец, ожидавший авву снаружи, услыхал это, он начал возмущённо кричать, что много вреда учинит монастырю, если ему тотчас же не отдадут сына.
[7] Между тем человек Господень Иоанн, всё возрастая в стремлении к спасению и подвижничеству, но понимая, что и отец всё крепче грозит и ярится, задумался сам с собой: «От кого достойнее принять мне святой хабит, нежели от алтаря, на коем Христова Кровь приносится в жертву и принимается?» И приметив вдруг лежащую в стороне рясу (cucullam) одного из братьев, он подобрал её, поспешно вошёл в церковь, сбрил себе первым делом волосы, благоговейно возложил рясу на алтарь, а затем радостно надел её к радости всех монахов, дивившихся безупречной вере его. Правда, он немало страшился, как бы авва, поддавшись угрозам или обольщениям родителя его, не выдал его либо не заставил выйти из монастыря. Однако после того авва, вошедши и узрев его сидящим среди прочей братии, вернулся к отцу и предложил ему, коли угодно, войти и повидать сына.
[8] Когда ж отец увидел его в монашеском хабите, восскорбев, завопив и громко разрыдавшись, разорвал одежды свои, бил себя в грудь, расцарапал в щёки и, сделавшись словно безумный, повторял: «Горе мне, покинутому!» Авва, монахи, его спутники и сын весьма долго его утешали, пока, в конце концов, он не пришёл в более здравое расположение духа. Тогда, многократно благословив сына, призвал его устремляться к лучшему и, так утешившись в Господе, отправился не без печали домой.
А слуга Господень Иоанн после этого стал следовать по мере сил тесным и узким путём (ср. Мф. 7:13). Он ежедневно с усердием оплакивал прежние грехи, смирял плоть постами, воздержаниями, молитвами, бдениями чрезвычайными; и так просиял смирением, терпением, послушанием и прочими добродетелями, что, считая себя ниже других, всеми почитался высшим.
ГЛАВА II. ОТКАЗАВШИСЬ ОТ ДОЛЖНОСТИ АВВЫ, ОН ПРЕСЛЕДУЕТ СИМОНИАКОВ И, ОСТАВИВ ПО ЭТОЙ ПРИЧИНЕ МОНАСТЫРЬ, СОБИРАЕТ СОРАТНИКОВ ДЛЯ НОВОГО УСТАНОВЛЕНИЯ
[9] Спустя некоторое время, неоднократно уже упомянутый авва той обители преселился на небеса, а после его кончины вся братия единодушно пожелала избрать в настоятели святого мужа Иоанна. Сию должность человек Господень решительно отклонил, предпочитая более подчиняться, нежели повелевать, многократно повторяя вместе с пророком: «Я червь, а не человек, поношение у людей и презрение в народе» (Пс. 21:7). В то время в монастыре был некто Уберт, который, будучи охвачен нечестивой алчностью, за деньги принял от епископа Флорентийского кормило настоятельства. Когда человек Господень проведал об этом, он вместе с другими, благорасположенными к нему братьями тайно ушёл оттуда, и они вместе, вступив в город, направились к некоему великому старцу именем Тевзону, который жил затворником при городском монастыре Святой Марии Приснодевы в некоей келейке, откуда приходившим к нему верным подавал спасительные советы.
[10] Сей человек Божий прилюдно порицал ересь симонии, которой в то время была целиком поражена почти вся церковная иерархия. Придя к нему, человек Божий Иоанн заговорил таковыми словами: «Заклинаю, отче мой, извлеки меня советом своим из великих сомнений! Весьма страшусь я жить под началом настоятеля-симониака, но как избежать сего, совершенно не знаю». На это старец ответил ему: «Что ты говоришь, мне угодно. Однако, какой тебе дать совет, не знаю. Ибо совета о том, как воинствовать под началом Симона Волхва, ты от меня не получишь. Если ты перейдёшь в другой монастырь в сих краях, то, думая, что избежал зубов львиных, не увернёшься от укусов змеиных». Иоанн же ему: «Отче, не откажи оказать совет! Ибо я готов ради следования истине исполнить всё, что бы ты ни приказал».
[11] Итак, старец, видя веру мужа и твёрдость, ликуя, молвит ему: «Поди со товарищами твоими и перед всем народом на городской площади прокричи, что епископ и авва – симониаки. А затем уходи оттуда». Исполняя его наставление, Иоанн отправился на площадь и днём, когда, как он знал, там собирается наибольшая толпа людей, епископа и авву открыто назвал симониаками. Эта речь на многих навела великий страх, ибо некие приспешники епископа закричали: «Ни за что не сбежит, быть ему убитым!» Тогда некие из его близких, вырвав его из потасовки, тайно отпустили. Вернувшись же к великому старцу, они по порядку изложили, что вышло. Он, поздравив их, посоветовал идти в области Рима и приискать подходящий монастырь, где бы можно было вольно служить Христу.
[12] Через несколько дней они дошли до отдалённого селения, где, уже не имея для себя в пропитание ничего, кроме одного куска хлеба, встретили одного нищего, просившего подаяния. Тогда человек Господень сказал спутнику: «Опусти, брате, руку в суму, разломи хлеб, что у нас имеется, и половину подай нищему». На что спутник ответил ему: «Он повсюду бродит, и ему жертвуют предостаточно; а у нас нет ничего, кроме одного куска хлеба – чем мы-то подкрепимся?» А Иоанн: «Не мешкай, подай!» Итак, приняв хлеб, нищий поблагодарил их. Иоанн снова приказывает: «Подай другую половину!» Когда товарищ исполнил это, человек Божий повелел ему войти в село и поискать по домам какого-нибудь пропитания. Он, поспрашивав по разным домам, возвратился и молвил: «Ну вот, ты приказал отдать хлеб, а я, обойдя всё село, ничего не раздобыл, кроме трёх яиц». Это услыхали какие-то пастухи и, придя в село, возвестили там слышанное, и вот, кто-то из милосердия подал монахам один хлеб. Также и одна женщина преподнесла им другой, пышный, из льняной муки. И кто-то третий тоже угостил их ещё одним хлебом. Тогда Иоанн заметил: «Ну вот, брате, принимай, что сам дал; и никогда больше не подавай неохотно, потому что в избытке нас потчует общий Создатель».
[13] Пройдя оттуда по разным обителям и не найдя себе достаточно подходящей, они направились в Камальдоли, где, пробыв много дней, присматривались к посту и подвигу тамошних насельников. Когда приор сей обители, желая возвести человека Божия в священный чин, посулил ему постоянное место, тот напрочь отказался от предложения, поскольку ревностно желал только жизни в киновии да по Уставу святого Бенедикта. Тогда вышеупомянутый приор повелел ему уйти и исполнить своё устремление. Говорят также, что он (по откровению Святого Духа) сказал: «Иди и начинай своё установление во имя Троицы!» И, пойдя оттуда, отправился посмотреть место под Валломброза, и, поскольку место пришлось ему по душе, решил там во имя Христово обосноваться. Когда он зажил там и стал совершенствоваться в святом подвиге, Бог не позволил долго скрываться во мраке тому светильнику, который Он определил воздвигнуть на подсвечнике, чтобы просвещал души многих в Церкви.
[14] Итак, к началу его жительствования, Творец всего Бог по милости Своей послал из разных краёв слуг Своих, побуждаемых Святым Духом, на помощь служителю Своему. Ибо когда молва о нём стала понемногу распространяться по соседним обителям, к нему начали хаживать миряне и клирики, чтобы поглядеть да побеседовать. Сред них тогда пришёл и некий ревностнейший инок Эризон, который, став блюстителем братии и приором, в течение тридцати лет так крепко держался обители, что ни разу за это время не спускался с горы в деревни. Тогда же явился Альберт, непревзойдённой строгости и рассудительности, который свыше сорока лет в этой обители был келарем и кухарем, и никогда ради работы келейной не оставлял послушания кухонного, а ради работы кухонной не пропускал келейного занятия. Тогда же пришёл и великодушный Тевзон, который и в глубокой старости проявлял такую любовь к ближним, что не только душам, но и телам приходящих туда людей от всего сердца оказывал посильную помощь.
[15] А из вышеупомянутой киновии вышли большинство братьев, желая лучше подвизаться под началом Иоанна в новом житии. Когда благодаря примеру и наставлению сего наставника они начали ревностно подвизаться в святой жизни, молва о них разлетелась повсюду. Услыхав о том, Итта, настоятельница святого Илария, к ответственности которой главным образом и относилась эта обитель, послала им во вспомоществование некоторое количество книг и продовольствия. В это время они пережили весьма такую вражду от неких нечестивых мужей, подстрекаемых духом злобы, которые пытались изгнать их из того места и самую жизнь сделали для них невыносимой. Однако, памятуя сказанное Апостолом: «Все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» (2 Тим. 3:12), они, держась невинности и терпения, гонителям своим часто воздавая за зло добром, после долгой борьбы с ними, наконец обрели мир, дружество и победу.
[16] Они прожили там долгое время, имея только маленький деревянный ораторий. Они были тогда стеснены таким недостатком продовольствия, что чаще всего на троих в день приходилось по одному хлебу. Как бы то ни было, имелись у них и каморки, рухальни, вместимостью с мешок. И таковую нужду они долго сносили со всяческой радостью и веселием без ропота. Потом к нему начали стекаться клирики и миряне, даже из отдалённых краёв. Тогда пришёл и тот великий Родульф, который долгое время в этой обители нёс послушание гостинника, а потом в монастыре Мошетском исполнял обязанности настоятеля. Также Пётр, что, долго пробыв погонщиком ослов, потом пас коров, затем в Пассиньяно исполнял обязанности приора, после чего был аввой в Фучеккио и в итоге стал кардиналом Римской Церкви и епископом Альбанским. Тогда же пришли и Лет, весёлый лицом и именем (Laetus (лат.) – «весёлый»), который стал настоятелем в Пассиньяно, и Рустик, который, пока авва Иоанн был жив, занимался внешними делами, а став третьим после кончины святого мужа Иоанна приором, долгое время возглавлял всё сообщество.
ГЛАВА III. ОН ПОЛУЧАЕТ В ДАР ОТ НАСТОЯТЕЛЬНИЦЫ ИТТЫ ЗЕМЛЮ, ИЗБРАН СВОИМИ СПОДВИЖНИКАМИ НАСТОЯТЕЛЕМ, ЗАБОТИТСЯ О СТРОГОМ СОБЛЮДЕНИИ МОНАШЕСКОГО УСТАВА
[17] Итак, авва Иоанн, видя, скольких и каковых мужей небеса посылают ему в помощь, решил с ними во всём соблюдать Устав блаженного Бенедикта и начал новопришедших принимать с тем искусом, который предписывает Устав, согласно которому они должны сначала пройти обучение различными и многими искусами в гостевом доме, после чего во внешней келье заново подвергаются испытаниям. А по завершении года он вручал им просимое одеяние, и после торжественного принятия уставных обетов им более не позволялось ничего брать или приобретать, но всё они получали от приора. Ещё авве Иоанну была дана особая благодать с первого взгляда или слова понимать, с искренним или лживым сердцем кто-либо из пришедших просит о принятии. И такой был у него дар от Иисуса Христа, чтобы принимать знатных и богатых не более охотно, чем бедных и презренных. Ибо он говорил, что деньги приносят с собой великую помеху для богатого в достижении искреннего смирения.
[18] Между тем, настоятельница Итта, слыша, что обитель возрастает в чести и подвижничестве (nomine & religione), через определённый срок отписала ей подобающие владения в окрестностях и даровала этой обители многие земли в других, отдалённых местах.
А слуга Христов Иоанн, неся обязанности приора, усердно заботился о душах братии и телах, а на себя налагал строжайшее воздержание и тяжкие труды. Ибо когда было время трапезы, он утолял голод самой скудной пищей или похлёбкой, так что казалось, что он не подкрепляется, а едва притупляет муку голода и жажды. А поскольку до времени трапезы он ничего не пил, то часто, прилежно занимаясь ручным трудом, окунал в холодную воду руки и ноги, чтобы чрезвычайной стужей немножко умерить муку жажды. И отказывался есть что-либо вне назначенных Уставом часов. Поэтому он так изнурил своё тело, что, ослабев желудком, упал бы в обморок (как случалось, читаем мы, с блаженным Григорием), если бы братия, часто замечая, что он готов испустить дух, не подкрепляли его; и те, кто его знал, до самой кончины его не забывали подкармливать.
[19] Когда же порой приступы голода, подавляя его, безжалостно одолевали или он пытался отложить трапезу, то вследствие необычайного заболевания зубы его так стискивались, что, если не вставить между ними нож и не раздвинуть их, и не плеснуть в рот ему какой-нибудь жидкости, то, казалось, он немедля бы скончался. Однако, непрестанно терзаемый столь невероятным недугом, он отнюдь не роптал, но считая, что то ему по грехам, постоянно воздавал хвалу божественной справедливости. Ведь прежде болезни своей он отличался такой суровостью (fortitudinis) в отношении себя и других, такое имел воздержание, что, если бы Тот, кому мы воспеваем «Господи! Приклони небеса Твои и сойди» (Пс. 143:5), не укротил его дух этой болезнью, то весьма мало нашлось бы способных соблюсти его правила. Сознавая же и переживая собственную немощь, он возымел такое милосердие и такую снисходительность (discretionis), что, думается, не было никого, милосердней, чем он. И, несмотря на немощь тела, умом он был во всём неусыпно заботлив и усерден. Видя это, братия постановили избрать его настоятелем обители, ибо знали, что в здравии и болезни он будет бдительным приором и усердным блюстителем.
[20] Итак, по совету Тевзона Флорентинского из города и селений сошлись во множестве иноки, и клирики, и верные миряне (чрезвычайно хотела быть и настоятельница монастыря святого исповедника Илария), и вместе с братией сей обители вышесказанного сего отца избрали на должность настоятеля. Несмотря на то, что он отказывался и противился всеми силами, его стащили с лавки и помимо желания посадили на престол старшего. После такового принуждения он, говорят, обратился к присутствовавшим: «Что ж вы безумствуете?! Сколько ни называйте пеликана ястребом, он никем, как пеликаном, никогда не будет».
Итак, человек Божий, приняв должность и имя аввы, начал прилежно вникать в смысл устава и прилагать все силы к его соблюдению. Он воспретил монахам когда-либо покидать пределы стен обители, за исключением тех, кому была поручена забота о приёме гостей или внешние послушания. Среди прочего он учил соблюдать братию, что нельзя быть дормиторию ночью без яркого светильника, добавляя, что лучше пусть ораторий останется без света, чем дормиторий, если уж нужда не позволяет осветить оба.
[21] Братия же, наученные многочисленными примерами и наставлениями аввы, что бы он ни возложил на них, соблюдали со всяческим послушанием. Они до того ценили убогую и грубую одежду, что у них тогда не было отбою от власяницы и никто добровольно от ношения её не отказывался. Тогда авва приказал из шерсти их овец наделать простого платья, по покрою которого легче было узнать всякого, кто принадлежит общине (schola) сего аввы. Хотя в наше время может показаться, что большинство (к сожалению) являет себя приверженцами этой общины, скорее, по одеяниям, нежели по нравам. А в те дни, когда Бог, из любви к Коему человек Божий старался направлять подчинённых своих на пути Его, посылал к нему также и богобоязненных мирян, желавших во всём соблюдать закон Господень, которые почти ни в чём не отличались от монахов, за исключением покроя одежды и безмолвия, которое они, занятые внешними делами, не могли вполне соблюдать. Таковых-то дельных конверзов авва спокойно посылал на рынок и все внешние задания.
Был также он весьма строг к провинившимся поначалу; затем же проявлял чрезвычайное миролюбие при обличении и наказании, настолько, что казался по-матерински жалостливым. Поэтому любившие его чрезвычайно его боялись; а страшившиеся – обожали.
[22] В те дни вышеупомянутый король Генрих приехал во Флоренцию, где услыхал о нём от многих столько всего хорошего и так ему услышанное пришлось по душе, что он по увещанию многократно упомянутого Тевзона направил католического епископа освятить ту обитель, и королева также передала любезные подношения. Епископ, поднявшись на гору, благословил там больший алтарь в честь Пресвятой Богородицы. Потом, спустя несколько лет владыка Уберт из Святой Римской Церкви, один из семи кардиналов, человек досточтимой жизни, приехав из своих краёв, освятил в седьмой день июльских ид весь ораторий с двумя алтарями. Имел он титул епископа церкви святого Руфина в Риме, где его память доныне чтима, а он по-прежнему процветает во многих святых деяниях.
[23] Братия, беспрестанно возрастая от хорошего к лучшему, оказывая служению алтаря всяческое почтение, не допускали к нему никого, кто прежде запятнал себя симонией, или сожительством, или иным смертным грехом. И наставник их также весьма почитал всех иерархов церковных, в католичестве коих был уверен; так что и врата церкви не решался открыть, не узнав, как приходящий был рукоположен (т.е. канонично или за деньги). В то же время многие благородные и верные мужи предлагали строить на своих землях новые киновии. Иные предлагали принять под своё управление монастыри с расслабленной жизнью, чтобы преобразовать их согласно правилам, которых он придерживается сам со своими учениками. Тогда он построил новую киновию святого Сальвия; в Мошете – другую, в честь святого Петра; в Реджоло – третью, в честь святого Павла; другую – имени святого Кассиана – на горе Монтескалари. Также он принял под своё руководство старые обители: одну в Пассиньяно, другую в Романье – в честь святой Репараты; причём каждой из обителей заботливый отец определил главу. Немножко оправившись от своей болезни, он самолично принялся навещать их и достойным образом исправлять, стараясь привести нравы братии к лучшему. Причём любостяжателей, богатых земными благами, он укорял жёстче прочих, убеждая их более уповать на щедроты Божии, нежели на полные житницы (ср. Мф. 6:26; Лк: 12:16-20).
ГЛАВА IV. КАК ОН ДЛЯ ПАПЫ ЛЬВА И ЕГО СПУТНИКОВ ЧУДОМ ДОБЫЛ ПИЩУ И СОВЕРШИЛ МНОГО ИНЫХ ЧУДЕС
[24] Как-то раз, когда он находился в Пассиньяно, вдруг пожаловал папа Лев (св. Лев IX, 1002-1054 гг., пам. 19 апреля) со множеством спутников и расположился подле монастыря подкрепиться среди своих. Тогда блаженный Иоанн спросил эконома, есть ли у них рыба. Узнав, что нет ничего, он предписал конверзам пойти порыбачить к некоему озеру, ближайшему от монастыря. И хотя все утверждали, что в том озере никогда не водилось рыбы, он настаивал, чтобы они пошли – с несомненной верой, что Господним попечением получат её. Итак, они отправились и, ко всеобщему изумлению, поймали двух громадных щук и отнесли их к блаженному Иоанну, который с радостью принял их и немедля велел подать Владыке Папе.
[25] Среди прочих приходил к нему Тевзон, досточтимый отец и старец, поставленный главой над братией в Реджоло, которого он паче прочих искренне ценил, находя в нём большее рвение в братской любви. Ибо ведь авва Иоанн был весьма милосерд, так что и плащи, подаренные Валломброзе, в голодное время продал и все вырученные деньги роздал нищим. Также и Беризон, настоятель святого Сальвия, возымев желание умереть не в своём монастыре, а в Валломброзе, пришёл к нему, надеясь добиться исполнения своей просьбы. Благоговейно вняв его уговорам, милостивый отец помолился о нём и тот, как давно мечтал, почил там на третий день и был похоронен.
[26] А до того, в то время, когда братия терпела чрезвычайную нужду, и в монастыре было нечего предложить братьям, кроме трёх хлебов, он приказал одному из них разломать их и каждому из братьев выдать по одному куску. Предписал также келарю заколоть единственного барана и подать его братьям в угощение. «Нынче, – молвил он, – нуждаемся, а завтра, Бог устроит, будем в достатке». И сказав это, отправился в монастырь святого Сальвия, надеясь, что Господь никогда не позволит чадам (familiam) своим долго страдать от голода. Братья же, собравшись в час трапезы за столом, ужаснулись, когда им подали мясо, и, съев лишь по маленькому кусочку хлеба, совершенно воздержались от скоромного. Но на другой день по пророчеству святого Иоанна прибыли некие люди с ослами, груженными пшеничной мукой, и сказали, что их направили некие благородные мужи. Однако кто бы те могли быть, до сих пор и не удалось узнать.
[27] Также и в другой раз, когда монастырский эконом сказал блаженному мужу, что все съестные припасы израсходованы, и спросил его, чем кормить братию, человек Божий приказал забить одного из трёх имевшихся у них быков и, мелко нарезав, подать братии. На что эконом возразил: «А что будем делать после того, как его съедим?» А он ему: «После этого забьёшь и другого, а если нужно будет, добавишь и третьего». Ибо блаженный Иоанн счёл, что будет правильнее накормить братьев мясом, чем дать им погибнуть от голода, и надеялся, что Бог не оставит их Своей милостью, ибо Он всегда приходит на помощь слугам Своим, оказавшимся в бедственном положении. И что же? Братья в положенный час собрались за столом и, увидев лишь мясо, остолбенели и, никоим образом не прикоснувшись к нему, стали молча и терпеливо ждать. И после продолжительной молитвы слуги Божия, кто-то застучал в ворота монастыря. Келарь, заслышав удары, поспешно вышел и наткнулся там на человека с целым узлом хлебов. Радостно приняв их, он поскорее подал их братии, забыв спросить, кто их принёс и кто его послал. И немного спустя вернувшись к воротам, чтобы поблагодарить, он никого не обнаружил, а конверзы на его расспросы отвечали, что в этот день никакого человека здесь не видали.
[28] Распущенные клирики, благодаря его примеру и наставлению, оставив сожительниц и любовниц, начали вместе держаться в церквах и вести совместную жизнь; стали с его помощью заниматься постройкой странноприимных домов и подновлением обветшалых храмов; и во многих обителях [насельники] изменились к лучшему. И не удивительно, что люди или обители какие-нибудь переменялись на лучшее благодаря его примеру, ведь его жизнь тем, кто взыскует наставления, подаёт немало примеров. Ибо ведь он был в пище превоздержан, в молитвах ревностен, в бдениях внимателен, в безмолвии старателен, в милостыни по мере возможностей щедр, а когда решал что-нибудь отдать – человека, скот или что-нибудь другое, – то старался другим выделить лучшее, а себе придержать что похуже. Одежду он всегда носил самую простую. И даже в пору столь тяжкой своей болезни он отказывался лежать на кровати и класть под голову пуховую подушку.
[29] Но когда слёг, просил день и ночь читать ему святые книги, дабы, научаясь от постоянного чтения, приобрести подобающую опытность в законе Божием и изречениях богословов. Когда ж он лежал, или ходил, или ехал верхом, всегда накидывал капюшон. Также по всей Тоскане и в иных местах торжественная служба в ночь Святого Воскресения ныне совершается по его образцу. Когда молва о его ордене (religionis) прогремела во многих местах, герцог Булгар решил свою киновию Сеттимо передать под руководство этого аввы. Когда он насилу добился его согласия на это, то был весьма рад, надеясь, что его усердием эта обитель переменится к лучшему. Она потом просияла [чудом], когда огненное испытание (lex ignea), проведённое там, дивным образом возвысило ту обитель, и она, дотоле безвестная, стала среди многих знаменита (Там св. Пётр Огненный в обличение епископа-симониака невредимо прошёл испытание костром. См. гл. VII).
[30] Между тем человек Господень просиял различными чудесами. В обители аввы находился некий совершенно безумный человек, присланный в Пассиньяно на излечение. Он направился к реке Арно, нашёл лодку, сел в неё и, поскольку его к тому понуждало безумие, закричал оттуда, бросаясь прямо в реку: «Это покажет, кто Иоанн и какова его жизнь!» Он упал, но вода его внезапно подхватила и удержала, не дав утонуть, и по заступничеству святого мужа живого-здорового донесла его, словно лёгкую деревяшку, до противоположного берега. Из этого яснее ясного видно, насколько дорог был святой муж Иоанн своему Создателю, коль даже от одного его упоминания, причём мимолётного, оный несчастный так милостиво был избавлен от смертельной опасности.
[31] Также, когда сей досточтимый авва после посещения других киновий возвращался в свою, то, помня о великой нужде, которую многие терпят, войдя в монастырь, позвал общинного управителя по имени Гоффред и брата Рустика, монаха-казначея, и молвил: «Давайте-ка заглянем в нашу житницу, как там она?» И тут оказалось, что она доверху полна. Тогда сказал он им, как бы разыгрывая (ironice): «Скольким от насущной нужды грозит голод, а вы роскошествуете в изобилии!» И немедля приказал, взяв четыре или пять модиев, наполнить некий сосуд и, обременившись столь великой щедростью, самолично от часа третьего до часа девятого никуда не отлучался, уделяя каждому из приходивших, кому много, кому мало, и всегда по милости Божией оставался в достатке.
[32] Затем, когда он пребывал в киновии блаженного Сальвия, и передал через Азона (который потом стал настоятелем монастыря святой Репараты) подношение человеку Божию Тевзону-затворнику в ответ на помощь продовольствием, вышеупомянутый Азон на обратном пути своротил с дороги, зашёл в некую хижину и, обнаружив там братьев, долго с ними разговаривал. А когда, возвратившись к авве, в ответ на вопрос «Откуда ты пришёл?» он сказал, что, мол, вернулся оттуда, куда был послан, тогда вдруг услышал от него: «Но я-то тебе туда, откуда ты пришёл, не отправлял!» Затем святой муж поведал ему всё по порядку, что увидел в духе: и съезд с дороги, и заход в хижину, и разговор, проведённый со встретившимися там братьями.
[33] В то время, как ересь симонии распространялась по Тоскане, а вышесказанный авва всё ещё находился в той самой киновии святого Сальвия, пришёл к нему некий флорентинец просить об исцелении и [даже] о возвращении [к жизни] своего сына, который, будучи поражён недугом, был близок к смерти. Когда авва сказал, что это по силам апостолам, а не ему, безутешный отец пал к стопам его и так долго осаждал мольбами, что человек Божий, сжалившись, пообещал просить за него Бога и отослал домой. Сразу, как тот ушёл, авва, созвав братию, предался коленопреклоненным молениям. После того, как они, смиренно простершись, вознесли за дитя молитвы ко Господу, Тот, Кто воспет в псалме «От Господа здравие» (Вульг. Пс. 3:9), по предстательству возлюбленного Своего слуги даровал болящему полное исцеление. То, что это чудо случилось в соответствии с нашим рассказом, устно засвидетельствовал, когда был жив, тот самый [человек], который обрёл выздоровление.
[34] Также и в другой раз некий рыцарь из городка Черлиано страдал тяжкой болезнью, а был он весьма хорошо знаком блаженному Иоанну. И вот, слуга того рыцаря пришёл к человеку Божию, и тот, едва увидев его, задал ему вопрос о состоянии господина. На что тот ответил: «Господин авва, он уже два месяца, а то и больше, крепко хворает». Услышав это, взял хлеб и передал его в благословение. По прошествии четырёх дней рыцарь приехал к нему самолично и, отложив на более позднее время большие дары в благодарность Богу и ему за обретённое здоровье, повелел своему сыну отдать коня, на котором он обычно ездил, и попросил молитв за себя. Святой же муж, презирая преходящее, любя нищету и взыскуя небесного, вернул коня тому человеку и велел возвращаться домой на нём. Хотя тот долго противился и уверял, что не собирается брать подарок обратно, наконец, уступив приказанию святого мужа, радостно поехал домой на коне, благословляя Бога и дивясь таковому авве. А случилось это, когда он был ещё в киновии Мошета.
[35] Когда он посещал эту обитель в другой раз и увидел в ней здания, куда более величественные и красивые, чем ему хотелось бы, тогда позвал господина Родульфа, настоятеля этой обители и с самым суровым выражением лица сказал: «Ты в этой обители за большие деньги, которыми можно было бы поддержать бедняков, соорудил дворцы по собственному пожеланию». И, обернувшись к какому-то маленькому ручейку, протекавшему рядом, сказал: «Боже всемогущий, ты легко из меньшего творишь большее, да узрю я от малости сего ручья скорую кару сему огромному строению!» И, сказав это, он без промедления ушёл. О дивное могущество Божие! Немедля после его ухода ручей стал разрастаться и, собрав обильные потоки вод, покинул своё русло, стремительно помчался с горы, волоча с собой громадные обломки скал и деревья, и снёс до основания вышесказанные дома. Поэтому настоятель этой обители с братией, перепугавшись, решили переменить место для киновии. А милостивый отец утешал их сими словами: «Не бойтесь и не меняйте своего местообитания, потому как ручей тот в дальнейшем никоим образом вам больше не навредит». Это его предсказание даже доныне остаётся верным и непреложным. Одним словом, в дальнейшем тот ручей тамошним домам никак не вредил и такого, что тогда произошло по молитвам святого мужа, более никогда не случалось.
[36] Опять же, прослышав, что некий муж, принимая иночество, вписал всё своё имущество в грамотку и, лишив преемников наследства, забрал всё с собой в монастырь, Иоанн тут же прибыл в вышесказанную киновию и повелел настоятелю, который принял грамоту, беспромедлительно её принести. Получив, он её мелко изорвал и бросил клочки на землю. Ибо ведь он считал, что справедливее жить в скудости, нежели надмеваться умножением богатств. Затем, весьма взволнованный, он, призвав Бога и Его Апостола, сказал: «Всемогущий Господи и ты, святой Пётр, князь апостолов, отмстите за меня сей киновии». И, сказав это, разгневанный, немедля ушёл. Немного спустя после его отбытия там вспыхнул внезапный пожар, который спалил большую часть монастыря. Когда спутник его, наблюдавший это огненное бедствие, возвестил ему о том, он не возвратился в обитель и не оглянулся, но, продолжая путь, спешно пошёл в Валломброзу.
[37] В другой раз, когда он был в том же монастыре, папа Стефан (IX (X) ок. 1010/1020 — 1058 гг.), проезжая поблизости, послал к нему своих гонцов и попросил прийти. Поскольку он чрезвычайно тяжко болел и пойти к нему и не мог, и не желал, гонцы вернулись к Владыке Папе и заверили его, что авва прийти не может. На что он им ответил: «Идите и скажите ему, что если иначе не может, пускай попросит принести себя на ложе». И они, тотчас возвратясь к Иоанну, возвестили ему приказание Владыки Папы. Услышав это, святой отец немедля вошёл в церковь, взмолился к Богу со святыми Его, дабы подал ему какой-нибудь совет, как можно без соблазна не пойти к вышесказанному Папе. Завершив молитву, он, вышедши к гонцам, бросился на ложе и, попросив позвать нескольких конверзаов, велел отнести себя к Папе. Едва они немножко отошли от монастыря, как небо вдруг густо затянуло, подули необычайно сильные ветры и хлынул страшный ливень. Видя такое, гонцы рассудили, что он воистину человек Божий, попросили вернуть его в монастырь, а сами быстрым ходом отправились обратно к понтифику. Когда Владыка Папа узнал об этом, тогда, сказав, что это святой человек, добавив: «Не буду его больше просить прийти; пускай лучше спокойно остаётся в киновии да умоляет Бога о милости ко мне и всей Церкви Католической».
[38] Так же в той киновии он собственноручно занимался лечением одного брата, но внезапно по иной причине был вынужден срочно уехать. А вышесказанный больной, не соблюдя в отношении себя подобающей осторожности, через несколько дней скончался; и, поскольку есть обычай совместно молиться о покойных, то направили письма о внесении его в помянники сообщества [ордена]. Немного погодя человек Божий, вернувшись, спросил настоятеля обители, как почил брат тот. Когда он ему всё по порядку поведал, авва сказал: «Пошли кого-нибудь как можно скорее и удали его из всех помянников сообщества». После того, как это было сделано, по истечении какого-то времени умерший зримо явился около полудня одному монаху из той же обители. Тот спросил его, не он ли монах такой-то, и получил прямой ответ, что, мол, да, он самый. [Монах вопрошает:] «Что теперь поделываешь?» Тот ему: «Я отлучён и отделён от общения с верными отцом Иоанном». Живой снова спросил: «Как мы можем тебе помочь?» Его собеседник молвил: «Если святой Иоанн уделит мне примирение». Монах тогда сразу направился к святому мужу и, горько рыдая, пересказал ему всё по порядку, что видел и слышал от мёртвого. Тогда он, будучи чрезвычайно жалостлив, призвал настоятеля обители и немедля распорядился за душу отлучённого брата и службы справлять, и милостыню раздавать в этой киновии и по всему сообществу, словно бы в день его кончины. Когда всё это было исправно исполнено, покойный через тридцать дней снова явился таким же образом тому монаху и сказал: «Поди и поблагодари от меня святого отца Иоанна, сказав, что я, обретя от него примирение, причёлся к лику избранных».
ГЛАВА V. ЕГО БРАТСКАЯ ЛЮБОВЬ К БОЛЬНЫМ И НИЩИМ. И РАЗЛИЧНЫЕ ЧУДЕСА ЕГО
[39] В другой раз некий конверз по наущению диавольскому пожалел о том, что оставил мир и вступил в монастырь. Поскольку он часто донимал блаженного Иоанна чрезвычайно назойливыми просьбами позволить ему оставить монастырь, блаженный муж с неспокойной душой разрешил ему уйти. Когда же он немного удалился от Валломброзы, то, ведомый диаволом, сбился с дороги, забрёл на высокую скалу, и низверженный оттуда тем, за кем последовал, тут же испустил дух. Из чего явственно видно, в какую беду мог попасть тот, кто оставлял святого мужа или вызывал его негодование.
[40] Также и другой человек, Флорентин именем, утончённый в речах и вежественный, однако из-за приверженности зловерию симонии весьма запятнавший себя защитой одного епископа, до того тяжко заболел, что уже считал себя совсем не жильцом. Однако под скорбный плач и частые вздохи близких он через друзей своих попросил у святого мужа монашеский хабит. Однако, зная, что авва ни за что не вручает хабит без долговременного испытания, написал ему: «Испытывайте духов, от Бога ли они» (1 Ин. 4:1). Получив же монашеский хабит, он, едва оправившись, явился, опираясь на посох, к стенам монастыря и, прежде всего сообщил блаженному Иоанну, что так болен, будто смерть его совсем близко. Услыхав это, святой муж, прихватив с собой братьев, поскорее уложил болящего в постель и, веря, что он вскорости умрёт, вверил его со многими мольбами Господу. Больной же закрыл лицо плащом, в который был закутан. На что ему авва Иоанн молвил: «Что ты такое делаешь?» Тут он, побледнев и затрепетав, сказал: «Вижу рядом диавола с жуткими глазами, изо рта которого исходит дивной величины пламя, а из ноздрей – серный дым». «Где он?», – спрашивает авва. «Да вот же, почтенный отче!» Тогда блаженный Иоанн внезапно выхватил крест из рук державшего его и с силой ударил им диавола. И тот сразу на глазах изумлённых [очевидцев] рассеялся, как дым (ср. Пс. 67:3). Тогда больной вскричал громко, как мог: «Слава Богу! Слава Богу! Глядите-ка, убежал! Скрылся! Глядите-ка, а вот Пресвятая Дева Мария, святой Пётр со святым Бенедиктом…» Едва договорив, он тут же испустил дух. Здесь ясно проявилась высота заслуг сего святого отца, по молитвам коего этот болящий был избавлен ограждением креста от бесовских нападений.
[41] Немного позже пришёл к нему некий селянин и, пав к коленям его, принялся изо всех сил громогласно просить его за своего единственного сына, бьющегося в предсмертных муках, чтобы авва своими молитвами избавил его от неминуемой смерти. Тот, глубоко сострадая, повелел братии молить Бога о милости к больному. И что же? Пока братия молилась в церкви, простершись на земле, с громкими стонами молил Христа о милости. Затем он передал для больного [благословлённый] хлеб, и к тому сразу возвратилось здоровье.
[42] Затем, когда уже наступала весьма голодная пора, вышесказанный авва находился у врат монастыря в Реджоло, и не было у него ничего, что он мог бы подать нищим, просящим милостыни. Тогда, увидев стадо своих коров, пасущихся на горном хребте, он попросил у блаженного Павла (которому был посвящён монастырь) одну из них, сказав: «О святой Павел, не подашь ли одну из них нищим?» И пока он говорил это, одна сорвалась вниз и тут же погибла. Мясо её блаженный повелел тотчас же отдать нищим. Когда её съели, по смиренной молитве то же случилось со второй, третьей и четвёртой. Всех их он пожертвовал нищим. Пастухи, огорчённые таковыми событиями, перевели стадо коров на другую сторону горы. Но сей человек Божий, желая помочь просьбам бедняков и по прежнему не имея, что дать просящим, снова обратился к святому Павлу, молвив: «О апостол святой, они, сменив место, бежали, но от тебя, покровителя места сего, убежать не могут. Ты, много проповедовавший о милосердии, пожалуй мне то, чем бы я мог ещё мог наделить неимущих». И когда он так со слезами помолился, вновь пять из числа коров сорвались, и всё их мясо авва велел подать в пищу нищим.
[43] Тогда пастухи, весьма обеспокоенные уроном, что снова был причинён скоту, подошли к нему стали, громко сетуя, повторять: «Чем сюда приходить, лучше бы ты оставался в валломброзанском монастыре!» А он им мирно ответил: «Я знаю, что вы из-за этого огорчились и не хотите более пострадать. Не бойтесь, ибо с этих пор ни одна из них не умрёт». Что и свершилось. И как поначалу, когда он молился, коровы падали и умирали, так после прекращения молитвы они оставались невредимы. Между тем святой сей отец, чью душу снедало пламя любви, по-прежнему наблюдая нужду голодающих, и не имея, что можно срочно им дать, всё остававшееся от надоев стада молоко приказал распределить среди нищих, и так долгое время раздачами молока многих спасал от бедственного голода.
[44] В те же дни, придя обратно в валломброзанскую обитель, авва, позвав старосту деревни Ронта, пообещал послать ему овечье стадо, в котором имелось много баранов, и приказал ему самому питаться молоком вышесказанных овец и им же каждый день подкармливать, сколько сможет, нищих, а вышесказанных баранов, пока из них не останется один, жертвовать неимущим. Так и было сделано.
А ещё из Реджоло пришёл к нему в Валломборозу его слуга с сообщением, что огромный медведь часто чинит ущерб коровьему стаду. На что авва сказал: «Поди да убей его». Слуга, вернувшись, нашёл вышесказанного медведя – тот стоял в расселине какого-то дерева. Ударив по дереву топором и ничего не боясь, он сказал: «Выходи, ибо господин авва повелел мне тебя убить». Зверь сразу вышел и был умерщвлён.
[45] После того досточтимый авва, перейдя оттуда через горы, пришёл в местность, преграждённую таким буреломом, что развести его было нелегко и множеству людей с воловьими упряжками; но и другим путём ему было не направиться, потому что тот был загромождён скалами. Немного смутившись там, он, словно бы сетуя, сказал спутнику: «Ох! И что же нам делать?» А поскольку и возвращаться ему казалось тяжело, и продолжать путь невозможно, он, обратившись к молитвам, смиренно просил о божественной помощи. Тогда Уго, приходской священник (plebanus) церкви св. Иоанна Старшего, проверяя, не удастся ли найти какой-нибудь проход, в конце концов поднял на плече громадное дерево (которое из-за его тяжести ни многие люди, ни множество воловьих упряжек, как было сказано выше, совершенно не сдвинули с места) и долго держал его, словно лёгкую веточку, чтобы лучше проверить себя. Таким образом, досточтимый авва и вышесказанный священник без вреда для себя прошли [через бурелом]. Об этом чуде и поныне свидетельствуют жители того края, добавляя, что совершилось оно в местности, называемой У Старых Келий, что недалеко от киновии Реджоло.
[46] Ещё вышесказанный авва велел погонщикам в Реджоло целый день пахать на быках, а ночью их пасти. Когда ж они стали возражать, что боятся медведей, волков, да и ночных разбойников, молвил им: «Блаженный Павел сохранит их в целости». Ночью же нагрянули разбойники и накинули одному из быков на рога путы, но сдвинуть с места его не смогли. Погонщики обнаружили его утром всё ещё с привязью, разрыдались по человеческому обыкновению и возвестили о случившемся вышесказанному авве. Тот же, подойдя к животному, сказал: «О бык, ступай и исполняй своё послушание! Ибо не позволил тебе погибнуть святой Павел, уберегши от зубов звериных и похищения разбойничьего».
ГЛАВА VI. ОН УЗНАЁТ СОКРОВЕННЫЕ ПОМЫСЛЫ, ИЗЛЕЧИВАЕТ БОЛЬНЫХ И МНОГИХ НАСТАВЛЯЕТ
[47] Затем, когда он находился в Пассиньяно, пришёл к нему из долины По некий муж [по имени Герард] и сказал, что желает оставить мир. Как бы отвергая его, блаженный Иоанн велел уходить, но человек оказался на удивление настойчив и смиренно молил пожалеть его и, наконец, будучи до крайности кроток, авва дал согласие на его благочестивую просьбу. А пришедший прегрешения свои поведал лишь отчасти, несколько же наибольших постыдился исповедать. Спустя несколько дней любящий отец назначил его на внешнее послушание: принимать гостей и странников, но, узнав по вдохновению Божию то, что он порочно скрыл, однажды, когда оный Герард раздавал пришедшим гостям пищу, отозвав его в сторону, сказал: «Герард, как это ты посмел меня так обмануть?» А тот, трепеща, ответил: «В чём, отче?» Авва ж ему: «Когда найдёшь удобное время, зайди ко мне и сообщи, что сказал на исповеди». И он, исполняя предписание аввы, когда освободился, пришёл к нему и услышал от человека Господня: «Не говорил ли ты мне, что полностью открыл свои тайные прегрешения?» Тот ему: «Конечно же говорил». А авва ему: «Если ты так говорил, то почему же не пожелал сообщить мне о том преужасном деянии, что ты в день святого Богоявления и накануне сего дня совершил с женой такого-то человека? Сверх того, мало тебе было столь тяжкого беззакония, так ты к стыду своему опять задумал обратиться к такому великому злодеянию!» Тогда он, устыжённый в душе, видя, что сам запутался в силках собственной лжи, тут же бросился наземь, со слезами молил о наказании за свои грехи и признал истину всего, что поведал святой отец.
[48] Также, когда он находился в том монастыре, благородный муж именем Убальд из Фильине, широко известный и святому мужу знакомый, был поражён весьма сильной болезнью и, казалось, приближался к порогу смерти. Созвав своих рыцарей и всю семью, он стал давать распоряжения о собственном доме и своём имуществе. Тогда его жена, когда супруг её уже находился в предсмертных муках, позвала одного из его дворян, Бензона именем, и приказала ему поспешить в Пассиньяно, поскольку муж был одним из покровителей оного, и позвать святого мужа на похороны. Тот помчался, но встретил кого-то, сказавшего ему, что возвращается из киновии святого Кассиана, где нынче расстался со святым мужем. Вестник, услыхав это, тут же поехал на Монтескалари и встретил у ворот монастыря святого человека, предававшегося псалмопению или иному молитвословию. Поприветствовав гостя, он спросил его, как тот поживает. Тот ответил: «Признаться, я в печали и чрезвычайном горе, ибо благородный муж и друг Вашего преподобия ныне, похоже, преставится от мира». На вопрос «Кто же?» Бензон ответил: «Вам весьма преданный Его светлость Убальд». Досточтимый Иоанн, немедля обратившись к востоку солнца, постоял короткое время в великом сокрушении, а затем, закончив молитву, воззрел на Бензона и, велев ему езжать, утешил его и сказал: «Как можно скорей возвращайся домой, и, ручаюсь Богом, застанешь болящего того, о коем ты молил с горестью, в целости». И как он обещал, так сделалось, ибо внял Бог его молитвам. И многие из дома вышеупомянутого Убальда вместе с женой его, наблюдая то воочию, а некоторые из гостей, о том услышав, восхвалили милосердие Создателя, облагодетельствовавшего слугу Своего.
[49] Гильдебранд, несший тогда ещё обязанности архидиакона Апостольского престола, а потом ставший папой Григорием VII, муж, беззаветно любивший Бога, [желая испытать] стойкость и терпение сего преславного мужа, собрался было сурово его отчитать, но забыл подготовленную речь, которую думал произнести. Так ему открылось совершенство блаженного Иоанна, а впоследствии между обоими укрепилась такая любовь, что обычно бывает лишь между ближайшими друзьями либо единоутробными братьями. О том, что это правда, весьма часто свидетельствовал благочестивый и святой жизни Родульф, бывший некогда настоятелем Пассиньяно, который тогда там присутствовал; и в свидетельстве сего правдивого мужа отнюдь не приходится сомневаться.
[50] Также в другой раз человек Господень, чрезвычайно тяжело болея, угостил толикой похлёбки, поданой ему, некоего брата по имени Герард. Тот сначала из послушания вкусил, но позже стал много мысленно рассуждать, зачем же это он так легко согласился принять пищу, в которой, как он думал, тогда не нуждался. Уразумев это во Святом Духе, авва Иоанн сказал ему всё, о чём он подумал, и поведал ему о том по порядку. Тогда вышесказанный брат прилежно открыл свои сердечные помыслы и подтвердил, что всё сказанное человеком Господним верно. А с наступлением ночи он собрался уходить и, когда собрание вместе с аввой служило утреню, втайне мучился сильнейшей жаждой. Авва Иоанн узнал это в сердечном просветлении и, подозвав кивком своего слугу, указал ему подать уходящему брату чашу, полную смешанным с водою вином. Тот принял поданную чашу и с позволения аввы радостно удалился, благодаря Бога за отмеченного таковым величием авву, который тайны души его так явственно узнал и показал всем.
[51] После того один клирик, продав всё своё имение за большую цену и выручив с того много денег, пришёл к нему. Когда оный друг нищеты услыхал от него, по какой причине он пришёл, так обратился к нему: «Пока у тебя будет хоть одна из этих монет, пока ты хоть что-нибудь прибережёшь, не сможешь ни общаться со мною, ни быть моим другом». Клирик, услыхав это, ушёл и деньги, вырученные с продажи вотчины, отвергнутые человеком Господним, роздал на помощь нищим, а затем возвратился к тому, кто Бога предпочитал золоту, а бедных – богатым. Авва же Иоанн, услыхав об этом и доподлинно в том убедившись, отвергнутого прежде в достатке, а затем обнищавшего Христа ради, принял, как возлюбленного сына. Вслед за тем он по своему обычаю, не довольствуясь наставлением лишь своих подчинённых, но заботясь также об исправлении отсутствующих, написал несколько увещательных посланий, из которых одно (которое по его чрезвычайной пространности я решил не приводить в своей книжице) весьма способствовало исправлению епископа Вольтеррского и его клира.
[52] После этого, когда повсеместное благоухание его святости было замечено многими, из разных стран и государств к нему стали приходить монахи, клирики и верные миряне, преимущественно миланцы, ибо слышали, что авва Иоанн со своей братией прилюдно обличают ересь симонии и всеми способами борется с грехами смертными. Поэтому никто из приходивших к нему не пожалел, увидев его и услышав, не раскаялся в понесённых расходах или вытерпленных тяготах дальнего пути. Ибо если кто-нибудь из его посетителей имел в сердце сомнение или хотя бы безразличие, то уходил от него ободрённый, с укреплённой верой в сердце и отнюдь не опустевшей сумой. Ибо наделил Господь Иисус Христос любезным для всех обликом и мирной речью, да рукой, щедрой на подаяние, насколько доставало его возможностей.
ГЛАВА VII. СИМОНИАКИ ПОДНИМАЮТ ПРОТИВ НЕГО РАЗНЫЕ ГОНЕНИЯ И БЕСПОРЯДКИ
[53] Теперь же, опустив многие чудеса, явленные Богом по его заступничеству, пора рассказать о том, какую долгую и тяжкую борьбу вёл по милости Божией авва Иоанн со своими соратниками против ереси симонии на виду у большей части мира. Как было сказано выше, авва Иоанн открыто объявил Петра Флорентинского, симониака, захватчиком [епископской кафедры], ибо он вместе с братией предпочитал лишиться смертной жизни, нежели скрывать истину. Этого Петра он часто называл не только симониаком, но также еретиком, из-за чего среди клира и народа флорентинского возникли сильнейшие споры. Ибо одни, ценя земные выгоды, его защищали; иные, поверив словам монахов, вместе с ними всё решительнее противились ему. И поскольку во время многодневных споров среди клира и народа часто вспыхивали мятежи, то еретик Пётр рассудил, что ему удастся запугать клириков и мирян, если он изничтожит монахов, от которых впервые услышал супротивные речи.
[54] С этой целью он послал в ночное время множество пехотинцев и всадников, приказав сжечь огнём киновию святого Сальвия, а монахов, пойманных там, умертвить, ибо он рассчитывал найти там авву Иоанна, но он днём раньше ушёл. Итак, они вошли в церковь, когда братия свершала ночную службу, и, обнажив клинки, словно безжалостные палачи, принялись избивать овец Христовых. Одним наносили столь глубокие раны в чело, что под остриём меча обнажался мозг; других же так злобно и крепко ударяли по лицу под глазами, что нос и верхняя челюсть, отделившись от обычного места, свешивались вниз на подбородок; иным ещё мечами пронзали нутро; затем, изувечив их всячески, перевернули, наконец, алтари и разграбили всё, что нашли.
[55] После этого, подпалили здания обители и ушли, оставив нагих и полуживых, ни в чём не оказавших сопротивления и не нарушивших безмолвия монахов в церкви, где те пели покаянное семипсалмие (Псс. 6, 31, 37, 50, 101, 129 и 142 по нумерации Вульгаты, читаемые по традиции, идущей от св. Августина, перед смертью) и литании. Нападавшие сорвали все облачения даже с настоятеля этого монастыря, Доминика именем, человека святейшей жизни, который, оставшись наг, принялся усердно искать чем бы прикрыться. Наконец он нашёл шерстяную рясу, по небрежности [грабителей] брошенную между кроватей братии, и надел её, расползавшуюся по швам и готовую развалиться от ветхости.
Но где враг надеялся обрести победу и величие, там нашёл он поражение и позор. Ибо многие из клира и народа, что прежде казались его приспешниками, поглядев на его нечестие, сделались в дальнейшем сторонниками монахов, всячески осуждая и понося его порочность.
И на следующий день к вышесказанной обители пришли из Флоренции как мужчины, так и женщины, и по мере возможностей добросовестно доставили нуждавшейся братии всё необходимое. Каждый почитал за счастье увидеть кого-нибудь из монахов или обтереть их святую кровь камешками, палочками или собственными одеждами, стремясь заиметь их себе в качестве великих реликвий.
[56] Блаженный же Иоанн находился тогда в Валломброзе, а когда услышал, что случилось, воспылав любовью к мученичеству, поспешил в обитель святого Сальвия. Воззрев на настоятеля и прочих братьев – избитых, изрубленных, обнажённых, – он сказал: «Ныне вы поистине монахи! Однако почему изволили вы претерпеть это без меня?» Ибо он весьма скорбел, что не было его при вышеупомянутом гонении, хотя обрёл он награду мученичества уж тем, что души учеников вдохновил на всяческое терпение. Он дошёл даже до того, что ради защиты католической веры готов был претерпеть пленение, избиения, увечье и смерть. А монахи вслед за ним становились тем мужественнее, чем более они были уверены в мученическом венце, который предвкушали. Ибо во время синода они пошли в Рим, где с упорством прилюдно провозглашали, что Пётр – симониак и еретик; и изъявляли готовность войти в огонь, чтобы доказать преступность его. Папа же Александр (II, 1010/1015 — 1073 гг.), восседавший тогда на Апостольском престоле, не пожелал тогда ни обвиняемого низложить, ни подвергнуть монахов огненному испытанию (igneam legem), причём большая часть епископов была благосклонна к Петру, а к монахам почти все они были враждебны. Однако архидиакон Гильдебранд, во всём внимавший монахам, выступил в их защиту.
[57] Затем, когда распря сия, день ото дня разрастаясь, достигла безмерного размаха, было воздвигнуто такое гонение на католическую часть флорентинского клира, что, уже не в силах выносить этого, архипресвитер и множество иных, покинув город, сбежались в киновию Сеттимо, где авва Иоанн их радушно принял и со всяческой любовью оказал им посильную помощь. В то время герцог Готтифред настолько благоволил сторонникам Петра, что грозился истребить монахов и клириков, противящихся им. По этой причине сторонники Петра тогда имели изрядный перевес. Какой язык в силах изъяснить гонения и бедствия, перенесённые католиками во время той бури?!
А ещё в те дни прибыл во Флоренцию вышеупомянутый Папа, и были подготовлены и сложены дрова, чтобы зажечь костёр, в который хотели войти монахи, дабы удостоверить, что многократно упомянутый Пётр – симониак и еретик. Папа тогда не согласился допустить такую проверку, но, оставив народ и клир вести прежнюю тяжбу, удалился. Однако, чтобы стало понятнее, как с содействием Всемогущего Бога удалось в итоге усмирить и полностью искоренить сию заразу, я перепишу сюда по порядку целиком послание флорентинцев к вышесказанному Папе, и откроется читателям и слушателем, что изволил тогда явить Господь Всемогущий в утверждение веры блаженного Петра и в опровержение заблуждение Симона Волхва.
ГЛАВА VIII. ПОСЛАНИЕ КЛИРА И НАРОДА ФЛОРЕНЦИИ, ПОВЕСТВУЮЩЕЕ О БЕДСТВИИ СИМОНИИ
[58] Александру, всепочтеннейшему первопрестольному и вселенскому епископу клир и народ флорентинский – с изъявлением искреннего и преданного послушания. Вашей отеческой милости уже давно хорошо ведомы тяготы и труды наши, равно как и борьба монахов против ереси симонии. Ныне же подобает уведомить Вас, как Всевышний Бог милостиво и милосердно удалил тревогу сию из сердец наших. Ибо знамения и чудеса совершил среди нас Господь наш (ср. Дан. 3:99) и изгнал из душ людских слепоту, невежество, мглу сомнения и тьму заблуждения и, нашу веру в Себя прибавив, расширив и укрепив, милостиво исполнил умы нам сиянием Своей истины. Некий пастырь добрый пришёл с небес и среди овец своих, всем нутром взывающих к нему, изрёк из среды огня (ср. Втор. 4:12) народу своему постановление, что было яснее дня, светлее солнца, чётче любого приказа, достовернее любой очевидности. Ну а что люду флорентийскому подобает думать о Петре Павийском, который желал считаться нашим епископом, то он обнаружил на том жутком [Божьем] суде. Однако рассказ о чудесах, пожалуй, стоит несколько отложить, а причины, из-за которых дело зашло так далеко, нам кажется отнюдь не бесполезным вкратце описать.
[59] Итак, однажды все мы, флорентинские клирики, собравшись вместе, стали сетовать перед лицом павийского Петра, как о клириках, изгнанных со своих мест, так и о себе самих. Об отверженных мы сетовали потому, что лишились их совета и утешения, а также из-за того, что приор и архипресвитер наш из опасения перед ересью удалился из города. О самих же себе – потому, что большая часть нашего города обзывала нас еретиками. Ибо, видя, что мы идём к тебе, покрикивали: «Идите-идите, еретики – к еретику! Идите! Из-за вас этот город катится в пекло, ведь вы Христа из него изгнали своим нечестием и, нападая на Петра Апостола, вы вместо Бога служите Симону Волхву».
И что же? Мы просим его избавить как нас, так и себя от сего бесчестия, говоря: «Вот, мы – если ты чувствуешь, что чист, и если велишь нам – без колебаний пройдём за тебя Божий суд. Или, если ты желаешь принять испытание, которое монахи хотели устроить здесь и в Риме, пойдём к ним – и их упросим». На это он молвил, что не велит, не желает, не примет ни того, ни другого. Даже выхлопотал через своих посланцев постановление у правителя, чтобы, если хоть кто-нибудь из мирян, кто-нибудь из клириков не почтит его как епископа и не послушается его повеления, того, связав, не вести даже, а волочь к правителю; а если кто из нас, ужаснувшись его угроз, сбежит из города, то всё его имущество передать подесте.
[60] А клириков, что, ревнуя против ереси симонии, прибегали под защиту Петра Апостола в его храм, он либо привлекал к себе, либо без надежды на разбирательство изгонял из города. Произошло же это так: когда вечером первой субботы поста в вышесказанной церкви Петра Апостола эти клирики встречали день Господень чтениями и антифонными секвенциями, стражники правителя тех, кто из целомудренного благоговения перед Петром Апостолом отвечал, что не может повиноваться симониаку и еретику, выбрасывали из храмового убежища без всякого почтения к блаженному Петру, князю апостолов. И именно по причине этого злодеяния собралось множество мужей католической веры, а больше всего женщин, которые, сбросив с голов покрывала и распустив волосы, шествовали с плачем, и, воссылая к Господу жалобные вопли, крепко били себя в грудь кулаками, горестно оплакивая смерть мужей и сынов. Они простирались на покрытых грязью улицах, восклицая: «Увы, увы, о Христе, Ты изгнан отсюда! На кого ж Ты нас покинул! Ты не остался жить с нами, а нам как здесь жить?! Мы видели, что Ты хотел с нами остаться, но уходишь, потому что Симон Волхв не позволяет Тебе. О святой Пётр, неужели ты побеждён Симоном Волхвом, раз не защищаешь тех, кто прибегает под твою защиту?! Мы думали, что он, связанный и скованный, томится средь адских мук, но вот – видим, что восстал он, воинствуя, дабы тебя обесчестить». А мужи говорили друг другу: «Вы же видите, и видите ясно, Христос отсюда уходит, удаляется Он, ибо, исполняя закон Свой, изгоняющим Его не противится. А мы, мужи братия, город сей, чтобы часть его еретическая не радовалась, подожжём, а сами с малышами и жёнами, куда Христос пойдёт, туда и мы с Ним. Если мы христиане, за Богом последуем!»
[61] И вот мы тоже, клирики, сами, казалось бы, сторонники и приспешники Павийца, которых другие обзывали еретиками за то, что мы за ним следовали, были тронуты этими завываниями и этими скорбными кликами. Мы запираем церкви и, по обычаю скорбящих, не прикасаемся к колоколам; не поём псалмов для народа и, наконец, не служим месс. И без промедления, едва мы собрались, к нам пришло по Господню вдохновению решение. Общим решением мы посылаем нескольких наших к Божьим монахам, что обитали в монастыре Св. Спасителя в Сеттимо, прося и умоляя развеять наши сомнения насчёт творящихся событий, заверяя их в нашем желании узнать истину и узнанной обещая крепко держаться. Нам ответили, что, если мы желаем изо всех сил держаться католической веры и защищать её, и сокрушить в борьбе ересь симонии, то сила Спасителя избавит сердца наши как от сомнения по настоящему делу, так и от слепоты.
[62] Мы заявляем, что уже пообещали им в этом последовать, если и они свои слова уравновесят делами. И что же? По всеобщему согласию был назначен день, в который мы оставили сомнения и, начиная с которого, мы держимся истины, возвещённой монахами, и изо всех сил защищаем её. Итак, был назначен день – в среду, в первую неделю Четыредесятницы. Понедельник и вторник мы особо посвящаем молитве Богу, прося, чтобы Он, единственная Истина, отверз врата и сей истины. А на рассвете среды некто из наших направляется к мужу павийскому и, позвав его, молвит: «Заклинаю тебя страхом Божиим и спасением души твоей, если есть за тобой то, о чём говорят монахи, то ни клириков, ни народ не подвергай тяготам пути, не пытайся искушать Бога, но, обратившись ко Господу, открой правду об этом деле». На что он ему: «И сам туда не пойду, и не хочу, чтобы ты шёл, если меня любишь». На это же сказано было ему: «Поскольку все идут, то, конечно, и я пойду посмотреть на Божий суд, постараюсь как можно прилежнее узнать, что там будет твориться и, кого бы Бог, судия праведный (ср. Пс. 7:12), ни показал на суде Своём правым, того я буду по мере сил защищать. И не должен бы тебя беспокоить мой похода туда, поскольку сегодня Божий приговор покажет, каков ты есть. Ведь либо ты сегодня станешь в очах наших дорог, как никогда, либо ничтожен и презрен.
[63] Мы, между тем, словно по небесному предвестию, не ожидаем вестника. А мчимся мы – клирики, а также миряне и женщины – в Сеттимо, где монастырь Св. Спасителя. О дивное могущество Господне и дивная милость! Ибо Он не только наделил желаниями сильных, но даже беременных – силами. Ибо разве дам ужаснула дальность пути, разве их, нежных, ужаснула грязь покрытой лужами дороги? Разве пост расстроил детей? Когда, наконец, пройдя три мили (средневековая итальянская миля могла равняться от 1,5 до 2,5 км. См. Medieval Italy, ed. Christopher Kleinhenz, NY, 2004. – p. 1163), все клирики и миряне обоих полов и всех возрастов вперемешку собрались у вышесказанного монастыря, люди Божии спросили нас: «Зачем явились вы, братья?» Мы ответили им: «Чтобы увидеть свет и, оставив заблуждения, последовать истине» (ср. Мк. 10:50-52). «Каким образом, – молвят они, – хотите вы увидеть свет?» Мы же ответствуем: «Пускай то, что вы говорите о павийском Петре, будет испытано в огромном костре». «Какую пользу, – молвят они, – вы извлечёте из этого и какую честь воздадите Богу?» Отвечаем все разом: «И правую веру будем вместе с вами защищать, и, от ереси симонии отвращаясь, всегда Бога благодарить».
[64] К чему дальше медлить? Тут же сооружаются народом две продолговатые кучи дров – одна вдоль другой. Причём длиной обе были футов десять; шириной та и другая – пять футов и половина половины фута; наконец, высота каждой – четыре фута с половиной. А между обоими кострами пролегала дорожка в один локоть, сама вымощенная сухими, легко воспламеняемыми дровами. Между тем, в ожидании события поют псалмы, читают литании, возносят молитвы. Выбирают монаха, кому пойти в огонь, и он, по приказу настоятеля приступает к алтарю служить мессу. А месса свершается с общим великим благоговением и в смиренной молитве. Собрание монахов и клириков, да и мирян, плачет от всего сердца. Когда доходит до пения «Агнец Божий», четверо монахов – один с образом Распятья Господня, другой с освящённой водой, третий с двенадцатью зажжёнными свечами, четвёртый с кадилом, полным фимиама – шествуют, чтобы возжечь дрова вышеописанного костра.
[65] При виде этого все возносят крик к небесам и во весь голос жалостно воспевают «Кирие элейсон – Господи помилуй!» Молятся, беспрерывно прося Иисуса Христа, дабы восстал и защитил дело Своё (ср. Пс. 67:2); и Марию, Матерь Его, многие мужи и большинство женщин коленопреклоненно умоляют, дабы Его упросила. Тысячекратно повторяется имя Петра Апостола, осудившего Симона на погибель. Смиренно заклинают Григория (Великого), предстоятеля Римского, дабы поспешил подтвердить свои узаконения.
Между тем, пока каждый по мере способностей молится Богу, пресвитер, приняв спасительных Тайн и завершив мессу, сняв казулу и развязав прочие священнические одеяния, идёт, неся крест Христов, вместе с монахами и настоятелями, поющими литании, к куче дров, уже начинающей разгораться в костёр. А там все так многообразно и единодушно взывают к Богу, что никаким языком не выразить, никаким разумением не постичь. Наконец всем было велено молчать, и нас призывают внимательно выслушать и хорошенько уразуметь условия испытания, ради которого это совершалось. Наконец выбирают одного настоятеля, обладающего громким голосом и чётким произношением, и он чётко и вразумительно зачитывает народу речь, в которой содержатся условия прошения к Богу.
[66] Когда же все одобряют условия, тогда иной настоятель снова просит тишины и, возвысив голос, обращается ко всем, говоря: «Мужи братия, сёстры! Бог свидетель, мы делаем это ради спасения душ ваших, дабы в дальнейшем вы избегали проказы симонии, что запятнала почти весь мир. Вы же знаете, что эта проказа так страшна, что в сравнении с её безмерной лютостью прочие преступления суть как бы ничто». По завершении этих речей, когда оба костра уже по больше части обратились в изрыгающие пламя головни, а дорожка между ними от прикосновения огнедышащих углей запылала, и ноги идущего, как выяснилось после испытания, могли теперь погрузиться в угли до лодыжек, тогда иеромонах по велению настоятеля перед почти тремя тысячами плачущих во всеуслышание громким голосом вознёс ко Господу сию молитву: «Господи Иисусе Христе, истинный Свет всех верующих в Тебя, уповаю на милосердие Твоё, взываю к милости Твоей! Если Пётр Павийский, называемый епископом Флорентинским, захватил флорентинскую кафедру посредством денег, то есть подкупом, то ныне Ты, Сын вечного Отца, спасение моё, на сем жутком суде не замедли помочь мне (Пс. 69:2. – пер. П. Юнгерова) и чудным образом сохрани меня невредимым и никакими ожогами не запятнанным, как некогда сохранил Ты трёх отроков в пещи огненной (см. Дан. 3). Который с вечным Отцом Своим и Святым Духом всему содействуешь, живёшь и царствуешь во веки веков».
[67] Когда же все присутствовавшие ответили «Аминь», он обменялся с братьями прощальными поцелуями. Вопрошают нас всех: «Как долго желаете, чтобы он пробыл в огне?» Все в ответ: «Да что вы такое говорите! Будет вполне довольно того, господа, коли он, обычным неспешным шагом пройдёт огонь и пламя». И велено иеромонаху удовлетворить наше желание. Тогда сей священник, осенив пылающий огонь спасительным знамением, подняв крест, так чтобы его не коснулось буйство пламени, бестрепетный духом и радостный ликом, с некоей торжественной неторопливостью чудесным образом проходит сквозь пламя и силою Иисуса Христа остаётся и сам невредимым телесно, и невредимо проносит всё, что с ним было. Ибо языки пламени, взвивавшиеся отовсюду и вздымавшиеся кругом, почти проникали в его виссонную альбу и целиком наполняли её, но, лишившись памяти о природе своей, никакого не могли причинить ему обожжения. А манипул и столу, и бахрому на них, трепля, словно бы ветром, пламя метало из стороны в сторону, но, утратив жар свой, никак не могло их спалить. И хотя он ноги погружал в пламенные уголья – О дивное могущество Господне, О милость Христова достохвальная! – даже щетинки на ногах его ничуть не повредились от огня. Языки пламени, поднимаясь кругом, проникали в волосы и вздымали их дуновениями своими, и прибивали, но, позабыв о силе своей, ни единого кончика не скрутили ожогом. Ибо ведь огонь объял его отовсюду ради Спасителева чудотворения, а не ради пламенного сожжения. Чуяла стихия пыл католической веры, а потому сама не пылала. Поистине Бог наш, огнь поядающий (Евр. 12:29), был там, а потому, сам того не желая, огонь вещественный ничему не мог повредить. Вне всяких сомнений истинно было сказанное слугами Его, ибо свидетель их, поддерживаемый Истиной, чудом выходит из огня на свободу. Ведь истина всегда освобождает (ср. Ин. 8:32) тех, кто не осквернился нечистотою лжи.
[68] После ж того, как он вышел из огня и захотел было обратно вступить в костёр, народ схватил его и кинулся лобызать ему ноги от умиления. Притом от радости каждый считал себя счастливцем, кому удавалось облобызать хоть какой-нибудь краешек одежды его. Ибо народ был подавлен тягостным бедствием, но силами клириков с великими трудностями освободился. Все воспевали хваление Богу от радости даже до слёз, ибо были уверены, что слово Божие никогда не переменится. Симон Пётр великими славословиями восхваляется, Симон же Волхв, как навоз, ногами попирается. Имя Петра Апостола в устах всех славословящих его всё слаще и слаще меда и капель сота (Пс. 18:11); имя нечестивого Симона для порицающих всё горче и горче желчи и серы. Ибо величие сих знамений Христовых, изобилие радости нашей да благодарности ежедневной никаких не достанет сил ни разумением сердца постичь, ни искусным языком выразить, ни рукой – как сейчас – описать.
[69] Но поскольку разумному достаточно малого, чтобы уразуметь многое, мы, наконец, обращаемся к Вам, Отцу нашему со смиренной просьбой. Ибо молим Ваше Блаженство во имя Того, Чьим наместником мы желаем Вас видеть как на небе, так и на земле, удостойте народ, сокрушённый долгой заразой, советом, равно как и крепкой защитой. Удостойте вырвать нас, несчастных, из ненасытных пастей волчьих. Удостойте, умоляем, двинуть войска на врагов Петра Апостола, выстроить полки, набраться сил, начать священную войну и нас, овец Христовых, вверенных Петру (Ин. 21:15-17) и тебе на Его месте, сразив симониаков, освободить из пленения. Ибо многих из нас блаженный сей Апостол, как некогда, когда он при Нероне был прибит ко кресту, является в ночных видениях и, указуя на страсти свои, жалостно убеждает отделиться от общения с симониаками. «Как, – говорит он, – я отнюдь не согласился с Симоном Волхвом, то так же и вы, если Христовыми быть хотите, если овцами пажити его являетесь, если меня ключарём Царства Небесного почитаете, если жаждете, чтобы открыл я вам врата Царства Небесного, то с симониаками не сближайтесь, не соглашайтесь, не общайтесь.
Итак, ныне, Владыка святой, поскольку всю надежду на избавление мы после Бога возлагаем на Святую кафедру Римскую, то молим Вас, её возглавляющего: отразите волков хищных (ср. Мф. 7:15) и верховной властью священнической встаньте на защиту овец, Вам на месте Петра вверенных. Вновь и вновь нижайше молим Вас, заботливый Отче, окажите милость, не замедлите с исполнением долга пастырского, дабы мы, овцы Ваши, не были растерзаны.
ГЛАВА IX. СВ. ИОАНН, ОКАЗАВ ДУХОВНУЮ ПОМОЩЬ МИЛАНЦАМ И ПРОДИКТОВАВ ПОСЛАНИЕ О БРАТСКОЙ ЛЮБВИ, УМИРАЕТ В СВЯТОСТИ
[70] Узнав об этом, Владыка Папа Александр позаботился о том, чтобы лишить вышеупомянутого Петра Симониака всех епископских полномочий. Тем временем граф Булгар, узнав благочестие и святость, а также проявленную против еретиков твёрдость блаженного Иоанна и его монахов, попросил его назначить досточтимого Петра, чудесным образом прошедшего через костёр, на должность настоятеля Фучеккио. Святой Иоанн согласился с его просьбами и поставил вышесказанного мужа главой оной обители. И он, некогда в Валломброзе, по приказанию блаженного Иоанна смиренно пасший коров и ослов, после чего на следующей ступени подвизавшийся в Пассиньяно, уже в должности настоятеля вышесказанного Фучеккио был вызван оттуда и по Божию изволению переведён в Рим, где по достоинству назначен кардиналом и епископом Альбанским.
[71] Между тем, некие верные клирики (в данном случае – самые младшие церковнослужители) и миряне из Милана попросили помощи у святого Иоанна, заверив, что в течение многих лет как они сами, так и многие иные не получали исповеди и причастия, ибо по ревности к закону Божию симониаков они всячески избегали, а законных католических священников в их стране ни одного было не найти. Проникнувшись к ним жалостью, человек Божий молвил: «Какой же мне дать вам совет?» А они в ответ: «Авва святой, коли изволишь оказать нам такую милость, попроси католических иерархов рукоположить тех клириков, что, уклоняясь общения с еретиками, бежали из нашей страны к тебе, и в священном сане отпусти их обратно, дабы смогли они восстановить почти разрушенное там христианство». И что же? Любящий отец, как всегда проникнувшись чрезвычайным состраданием, не только их, но даже тех, кто проходил послушничество во внутренней келье, и тех, кто пришёл просить монашеского посвящения, оторвал от их занятий и, попросив Родульфа, епископа Тоди, святейшего и католического мужа, рукоположить их ступень за ступенью (т.е. в диаконы, а затем – в иереи), отправил священниками в Милан. Сего епископа после низложения Петра Симониака Папа назначил руководить флорентиской епархией. И, скажу больше, послал позже сего владыку епископа Родульфа вместе с просвещёнными мужами в Милан, дабы всем просящим о том католикам уделить епископское служение к утешению сердец верных, что были долго лишены католического пастыря.
[72] В те дни повсюду бродила, ища пропитания, одна женщина с тремя маленькими детьми – один справа, другой слева, а третий на руках. Когда она, прося милостыни, подошла к странноприимному дому святого Сальвия, и увидел её, с ворохом ребятишек да под гнётом нужды, блаженный Иоанн, проникнувшись состраданием, позвал Андрея, заведовавшего странноприимным домом, и велел ему что-нибудь дать бедняжке. Тот же, по причине отчаянной нехватки всего, ответил, что у него нет ничего, кроме единственной буханки хлеба. А досточтимый авва ему повелел из любви к Богу часть её подать женщине. Распорядитель, послушавшись его приказания, поспешил к печи, в которой лежал тот хлеб, и, всмотревшись, увидел, что печь целиком заполнена хлебами. Безмерно этому обрадовавшись, он вернулся к авве и возвестил ему о случившемся, не сомневаясь, что это произошло по его заслугам. Блаженный же муж, услышав об этом, сказал ему: «Молчи и никому не рассказывай об этом, а хлеб, как я приказал, удели просящей».
[73] После сего он вернулся в Пассиньяно, где стал благоговейно и смиренно дожидаться давно желанного дня, сиречь того времени, когда ему предстояло разрешиться и быть со Христом (Флп. 1:23). Ждал он сего с великим ликованием сердечным, часто повторяя ей стих: «Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда приду и явлюсь пред лице Божие!» (Пс. 41:3) И добавлял он к тому: «Насыщусь, когда явится мне слава Твоя» (Пс. 16:15. – пер. П. Юнгерова). Итак, с утяжелением болезни он стал говорить в открытую, что предел его жизни приближается. А потому приказал ученикам своим, возглавлявших братию, без промедления прийти к нему. Наставив их соблюдать устав ордена и беречь вверенное им стадо, и преподав им множественные увещания, благословил их, облобызал и повелел немедля возвратиться каждому в свой монастырь. Остались с ним только приор дом (титулование бенедиктинского аввы) Рустик и Лет, настоятель Пассиньянский. Сии, подступив к нему, в неделю его кончины просили его оставить для братии какое-нибудь наставление о мирном согласии и единстве в любви. Тогда он продиктовал приказал записать на сохранность потомкам нижеприведённое послание ради наставления верных.
[74] Авва Иоанн – всем братьям, соединённым с ним узами братской любви, с приветом и благословением.
Долго страдая от тяжёлой болезни, я со дня на день ожидаю, что Бог примет мою душу, а земля поглотит вещество тела моего, когда оно возвратится в прах. И удивляться тут нечему: ведь возраст, даже не считая гнёта столь тяжкой болезни, убеждает меня ежедневно сего ожидать. Я рассчитывал преселится отсюда как бы в безмолвии, но учитывая звание и место, которое я, живя в сей тленной плоти, хоть и не по заслугам, занимал, подумал, что было бы полезно кое-что сказать вам об узах любви. Я скажу не то чтобы нечто от себя, новое, но лиши бегло и сжато повторю то, что вы и так ежедневно слышите.
Поистине, это именно та сила (а также добродетель – virtus), что Творца всех побудила к творению. Она есть та, которую как суть (indicem) всех Своих заповедей Он вверил Апостолам, молвив: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга,» (Ин. 15:12). Это о ней Иаков Апостол говорит: «Всякий же, кто соблюдет весь Закон, поругает же в одном, становится повинным во всем» (Иак. 2:10. – пер. Евг. Розенблюма). Она та, о коей блаженный апостол Павел говорит: «Любовь покрывает множество грехов» (оговорка св. Иоанна или описка переводчика, т.к. фраза принадлежит ап. Петру: 1. Пет. 4:8).
[75] Итак, из этого мы можем сделать вывод, что, держась любви, мы можем считать, что покрываем все грехи и обладаем прочими добродетелями, а без любви ни на что не способны. Но, услышав сие, кто-нибудь гордый и непослушливый думает, что воистину обладает любовью, коли, как ему кажется, он телесно остаётся с братьями в общении. От этого, скажем так, ложного мнения нас удерживает блаженный Григорий, который, указывая предел истинной любви, говорит: «Тот в совершенстве любит Бога, кто себе от себя ничего не оставляет» (св. Григорий Великий, слово на Евангелия XXXVIII). Что же сказать о любви самой по себе, я не знаю, ведь, как мне известно, все Господни заповеди произрастают от этого корня. Поскольку ветвей благих деяний существует много, но один корень – любовь. В её жаре отверженные ни за что не могут выдержать долго, потому и сказано Господом Спасителем: «Во многих охладеет любовь» (Мф. 24:12). Сих охладелых и от единства отделившихся бичует апостол Иоанн, говоря: «Они вышли от нас, но не были наши: ибо если бы они были наши, то остались бы с нами» (1 Ин. 2:19). И если это так, точнее, поскольку это так, то каждому из верных подобает постоянно думать, как бы соединиться с сим Высшим благом, и вместе с теми, кто сопутствует ему на стезе Божией, усердно сего искать. И как отверженные, оставив любовь, отсекаются от Тела Христова, так избранные, поистине принимая её, во Христовом Теле утверждаются. А для нерушимого сохранения любви весьма полезно братское единство, удерживаемое под опекой одного лица. Поскольку, как река, разделившись на множество ручейков, высыхает в русле своём, так и братская любовь, расплескавшись в разные стороны, оказывается слабее в каждом поодиночке. Ввиду сего, дабы любовь эта нерушимо пребывала с вами, желаю, чтобы после моей кончины забота и попечение о вас были возложены на господина Родульфа, в той же, во всяком случае, мере, как они лежали на мне, пока я был жив. Бывайте здоровы.
[76] Потом, за три дня до своей кончины он увидел подле себя юношу – как мы думаем, ангела своего. Его видел только он и никто из остальных, поэтому, когда он молвил братьям: «Почему вы этого брата не позвали с собой, когда уходили трапезничать?», они отвечали: «О каком ты брате говоришь, авва?» А он: «О том красивом юноше, что приходил к нам и пребывал с нами, то входя, то выходя». А они: «Откуда он, и как его зовут?» «Разве вы не знаете, – молвил Иоанн, – что он с горы Господней, и звать его Бенигн («Благостный» – лат.)? Ведь об этой горе глаголет псалмопевец: «Кто взойдет на гору Господню?» (Пс. 23:3) И в другом месте: «Кто может обитать на святой горе Твоей?» (Пс. 14:1)
Ибо на эту гору он жаждал взойти по благодати Христа, Коему служил так долго. И по праву послал Он ангела с таким именем блаженному Иоанну, коего милостиво обогатил безмерной благостью паче множества смертных.
Выслушав это, братья вышли и поставили на стол долю пищи для одного человека, помимо положенной братьям трапезы.
[77] Затем, на пороге смерти он попросил кратенько начертать, вложить ему в руку и похоронить его вместе с таковой запиской: «Я, Иоанн, верую и исповедую то, что святые апостолы возвестили, а святые отцы на четырёх Соборах подтвердили» (Св. Иоанн здесь имеет ввиду полноту триадологических и христологических догматов). [Сделал он это] дабы подчеркнуть, что и в глубине сердца держится той веры, которую на виду у всех плодотворно защищал словами и делами. После сего он, укреплённый приятием Тела и Крови Христа, предал дух Ему, в Кого искренне веровал, Кого чистосердечно любил, Кому с верным усердием служил – и возвратил Ему вверенный талант приумноженным. Год же блаженной кончины его – 1073-й от Воплощения Господня, в самый разгар летней жары, сиречь в июльские иды.
ГЛАВА X. ПОХОРОНЫ СВ. ИОАННА. ЕГО ПРЕЕМНИКИ. НЕКОТОРЫЕ ЧУДЕСА
[78] Тогда бывшие там настоятели, крепко уповая на то, что Бог может уберечь от смрада, несмотря на пылающий зной, того наставника, чьего ученика Он прежде уберёг в костре от всякого обожжения, решили повременить с погребением почившего аввы, пока на похороны не съедутся отовсюду прочие настоятели. Итак, по этой причине тело его оставалось непогребённым три дня, в которые к поминовению великого аввы сошлись неисчислимые множества клириков и монахов. И те, что сходились туда день и ночь, чтобы воздать ему должные почести, неустанно благодарили Христа, соблюдшего жизнь его во всяческом благочестии; и благословляли Бога [явившего милость Свою] в тех [деяниях Иоанна], о которых они знали и слыхали. После сего, под пение гимнов и подобающих славословий, предали погребению тело святого мужа, настолько же лишённое смрада, насколько при жизни он веру свою сберёг неповреждённой от малейшего заблуждения и, подобно тому, как Всемогущий сохранил совершенно неопалимой одежду ученика его, проходящего через костёр.
[79] После его похорон по общему избрании братии господин Родульф принял возложенное на него аввой послушание и управлял [орденом] три года, и при жизни своей принял под своё руководство обители в Ваяно, Фонтефаоне и Кунео. После ухода его всё сообщество возглавил приор Рустик и вполне добросовестно блюл его шестнадцать лет. При нём были учреждены новые киновии: Св. Ангела в Пистойе, Св. Марии в Нерано, Св. Фиделя Струмийского, Св. Павла Пизанского, Св. Спасителя в Софене, одна на Монте-Армато, ещё одна в Оселле близ Читта-ди-Кастелло.
Кроме того, после разрешения от уз плоти и изумительных похорон аввы, Бог по его заступничеству явил много чудес, описание части я счёл за благо присовокупить к сему повествованию ради пользы читателей и наставления многих верных.
[80] Иоанн, бывший его прислужником и келейником, видя огромную толпу монахов, клириков и мирян, отовсюду сходившихся на похороны святого отца, и не имея, чем накормить такое множество, крепко разволновался, совершенно не понимая, что делать. Наконец, взяв себя в руки, он с упованием на Господа и надеждой на заступничество святого отца, молвил: «Тот, Кто пятью хлебами насытил пять тысяч, может по предстательству нашего аввы ныне умножить овощи, бобы и прочую снедь». Сказав это, он взял котёл, в котором обычно готовили для братии и содержимого которого едва хватало на их дневной прокорм, с нерушимой верой, верной надеждой и совершенной любовью немедля наполнил сырой снедью и поставил на огонь. О дивное дело и изумительное! Из того котла, приготовленной в коем пищей обычно удавалось насытить только братию той обители, он с утра и до ночи кормил приходящих отовсюду гостей, и никто не оказался нисколько не обделён, ибо пища по молитвам святого мужа чудесным образом прибавлялась.
[81] Также Владыка Папа Григорий VII, который, приступая к всесвятому таинству Мессы, имел обычай начинать с глубокого сокрушения [в грехах], тремя непрерывными… (лакуна в манускрипте) когда не ощутил обычного сокрушения, вспомнил славу (nomen) и святость блаженного Иоанна, к которому при его жизни питал великое уважение и дружбу. Когда он смиренно призвал его на помощь, вмиг обрёл благодать святого сокрушения, причём куда обильнее, чем обычно. Это из собственных уст Владыки Папы слышал владыка Пётр, епископ Альбанский, и часто говорил в присутствии многих, что это правда.
Также и господин Тевзон, настоятель Реджоло, который был одним из первых и самых близких учеников Иоанна, проезжая в дороге мимо Валломброзы, содрогнулся от тягостной боли. Не желая возвращаться и не в силах продолжать путь, попросил помощи у аввы Иоанна, и боль немедля покинула его.
[82] Также в другой раз, когда сему авве Тевзону возвестили о кончине господина приора Рустика, он сам был охвачен такой болезнью, что ничуть не мог двинуться, но почтительно коснувшись сандалии благословенного аввы, немедля сделался совершенно здоров и направился к гробнице покойного.
Также некая весьма благородная дама именем Адаласия, целый год промучившись сильным воспалением, ненадолго простёрлась перед гробницей Иоанна и, тут же выздоровев, исцелённая по его заступничеству, возвратилась домой.
Много лет там был один светильник, установленный тогдашним приором перед его гробницей и зажигаемый в ночные часы. Так вот, диктующий эти строки и многие другие готовы заявить, что они видели, как он часто падал наземь и всегда оставался невредим. <…>
(Эпилог св. Аттона утрачен)
Перевод: Константин Чарухин
Корректор: Карина Кейан
