Автор: После 50 лет спада в США начало расти число молодых женщин, принимающих призвание к монашеской жизни. Почему это происходит? Этим вопросом задалась американская журналистка Ева Фербенкс. Её наблюдения о переживаниях и поисках миллениалов, во многом актуальные и для российской действительности, мы публикуем в сокращенном виде в 4 частях.
Часть 2
Неугасимое желание сердца
Несколько месяцев спустя Тори прилетела из Южной Кореи, чтобы навестить свою мать, живущую недалеко от Филадельфии. В выходные на День независимости я приехала с ней повидаться. Дом её матери был большим и просторным, с гостиной, словно сошедшей с рекламной фотографии из дизайнерского журнала, и сверкающей кухней, выходящей на террасу. Но Тори сказала, что хочет свозить меня в тот городок, где она выросла. По её словам, по сравнению с тем районом для «состоятельного среднего класса», где теперь живёт мать, её родной городок был настоящей «рабочей окраиной». Мы выехали из-под полога огромных деревьев и очутились среди небольших домиков, обшитых белой вагонкой.
Тори затормозила и указала рукой на один из них. «Вот здесь мы играли – копали канавки, чтобы пускать кораблики, устраивали «охоту на людей», – предалась она воспоминаниям. Какие-то мальчишки постоянно играли за воротами их заднего двора. «Я перепрыгивала через забор, чтобы поиграть с ними на той стороне. Видите, теперь он двухэтажный? Раньше было по-другому. Домик был совсем крошечный. Просто обувная коробка».
В её голосе звучала грустная нежность. Может, домик и был совсем маленький, но здесь жил её отец. По её собственному признанию, Тори была «папина дочка». Её любимые детские воспоминания – как она вместе с ним ходила в походы. «Я побывала на вершинах гор ещё до того, как научилась ходить», – рассказала она. Но когда ей было 7, её родители «серьёзно поговорили» с ней и её старшим братом Адамом. «Знаете, как это бывает, когда вы двое любите друг друга» – вспоминала она, – «но при этом вам нужно и своё пространство, без брата? А иногда вам хочется уйти? Вот, маме и папе тоже нужно было такое пространство».
Тори была потрясена. При разводе обоих детей оставили с матерью, и Тори больше почти не встречалась с отцом. Несколько лет после развода родителей Адам и Тори были очень дружны, но, став подростком, Адам тоже оставил семью. Адам говорил ужасные вещи — всё то, что, казалось, мог сказать, но не сказал их отец, предоставив им додумывать самим. «Я вас ненавижу», – говорил Адам Тори и матери. – «Я вас не люблю». Он перестал ходить вместе с Тори на Мессу, а после 11 сентября пошёл служить в армию. Когда Тори провожала его на автобус, у неё было жуткое чувство, что от любви брата у неё осталась только скорлупа, пустая шелуха, которая разлетелась из рук, оставив её ни с чем.
В тот же выходной, когда я приехала повидать Тори, её навестила её лучшая подруга Рейчел. Вернувшись из нашей поездки, мы с Тори обнаружили, что Рейчел и мама Тори болтают на кухне, смешивая летние коктейли.
Рейчел была на год моложе, но выглядела старше Тори – элегантная, как кинозвезда 40-х годов, в длинной облегающей юбке, уверенная в себе, с радостным звенящим смехом. Тори в мешковатой футболке и спортивных шортах уравновешивала ситуацию, слегка подтрунивая над Рейчел.
Иногда Рейчел бралась описывать личность Тори, потому что сама Тори не любит хвастаться. «Тори никогда не отступает», – рассказывала она с явной гордостью в голосе. Но сама Тори не была уверена, что её ослиное упрямство – это всегда хорошо. «В старших классах», – сказала она, – я стала перфекционисткой». Она хотела стать мастером во всём, что делала. Её мама говорила ей, что стоит отдохнуть, может быть, немного посмотреть телевизор. Но Тори выдавала в ответ: «У меня нет времени на телевизор!»
Бесшабашно весёлая в школе, однажды она пришла домой, села за стол на кухне напротив мамы и поразила её в самое сердце. «Мне больно, – заявила она. – Каждый день меня заставляют делать то, что у меня совсем не получается». А после этого выпалила: «Я хочу уехать в Африку».
«Зачем?» – спросила мама.
«Я не знаю, зачем! Я хочу работать с голодающими. Я хочу работать…» – и тут она заговорила, как будто цитируя: «в стране третьего мира».
Она понимала, что это звучало высокомерно. Но у неё было желание помогать людям. И ещё она хотела оказаться в таком месте, где та боль, которую она чувствовала внутри, но не могла выразить – это выглядело бы мелодраматично и глупо, и считалось бы проявлением слабости, могла проявиться внешне. Она надеялась, что её скромные дары будут более полезны и более высоко оценены в том месте, где нужда острее и очевиднее.
Рейчел понимающе улыбалась. Она также боролась за то, чтобы соединить ту личность, которой она надеялась стать, с той личностью, которой она реально становилась. Малышкой она была вундеркиндом. В первом классе учительница усаживала её проверять работы одноклассников, «потому что у меня ещё куча всякого». Но очень скоро это достижение стало переживаться как тяжкий груз. Каждая высшая оценка, которую она получала, становилась требованием получить ещё одну высшую оценку на следующем экзамене.
Но самым худшим испытанием была любовь. С овальным лицом и странно огромными глазами Рейчел была красива. Но от своих увлечений она не получала особой радости. Подростком она постила загадочные тексты песен, а потом проводила целые часы, разбирая ответы, как учёный-библеист, корпящий над священным текстом: почему этот парень из математического класса поставил два восклицательных знака вместо одного? И целых три «э» в его «хэээй»? Один парень бросил её сразу после того, как сказал, что вполне может представить себе, что они поженятся. Другой разорвал отношения, просто не ответив на текст, который она ему послала.
Эти неудачи были особенно унизительны, потому что в статьях, которые она читала о любовных отношениях, ей всё было понятно. Они основывались на научных принципах привлекательности, которые могли быть приложены к действительности, как в любом задании по любому из школьных предметов. Если она провалила этот тест, подумалось ей, то можно вообще выпасть из контекста отношений. Она сказала, что решила стать монахиней «назло всем».
Отчасти это было горькой шуткой, но отчасти – искренней мыслью. «В этом секулярном мире нет ничего надёжного и последовательного», – размышляла Рейчел. Католичество же, напротив, учило, что «истина – это факт». Наши обязательства перед другими людьми и Богом не могут быть отменены нашей «личной правдой».
Рейчел продолжала ходить на свидания: она не могла отказаться от мысли стать матерью. Тори же чувствовала, что её призвание к монашеской жизни крепнет. В колледже она перебрала с нагрузкой, когда взялась проходить программу специальной военной подготовки, стала вратарём футбольной команды и вошла в музыкальную группу. «Это же здорово!» – восклицали в один голос её друзья и учителя, игнорируя её жалобы на перегрузку и выгорание. Молитва предлагала ей ту простоту, которой она начинала жаждать. Не той неподвижности в мёртвом молчании, которую она пережила, возвращаясь домой после проводов Адама в армию. Но тишины и простоты, разделённой с любящим спутником – с Богом.
На втором курсе она восемь часов ехала на машине из своего кампуса в Энн Арбор, Мичиган, чтобы попасть на духовные упражнения по распознаванию призвания, в которых участвовало около сотни молодых женщин. Одна из сестёр в своей лекции сказала им: «Женщина веры уже обладает величием. Ей ничего не нужно доказывать». «Вы прекрасны», – сказала им та сестра. Она уверяла, что Бог уже полюбил их со всеми их несовершенствами. Их нужда – это то, что Бог может обратить во благо именно для них.
Это было радостно: услышать, что она не за всё в ответе, что не всё оставлено на её выбор и её решение. Она не несла полной ответственности за то, чтобы найти ответ на вопросы «Имеет ли смысл моё существование?» и «Кто меня полюбит?» Однажды ночью, лёжа в постели, она переживала сильную тревогу. Перевернувшись, она нацарапала впотьмах в своём дневнике: «Ты безусловно любима», и после этого уснула так глубоко и спокойно, как никогда в жизни не спала.
Ещё несколько молодых женщин, с которыми я разговаривала об их надеждах стать монахинями, рекомендовали мне книгу «И ты – Христова», написанную американским священником по имени Томас Дубай и имеющую подзаголовок «Харизма девственности и жизни в целибате». Я еврейка и не могу представить себе жизни в целибате, как бы я ни напрягала своё воображение. Я также не уверена, что понимаю значение слова «харизма» (в принципе, это особый дар Бога человеку). Но почти сразу после того, как я открыла книгу, у меня появилось странное ощущение, как будто о. Томас Дубай обращается прямо ко мне.
«Ничего не бывает достаточно», – пишет он о том, какие чувства вызывает жизнь в современном мире. Ожидается, что ты будешь отдавать себя целиком и полностью, 24/7, карьере, хобби, любимым, детям. В идеале предполагается, что не будет ни одной секунды, когда ты не любишь свою работу на умирающем производстве или своего мужа, до которого никак не дойдёт понятие «эмоциональный труд». Но это невозможно.
И всё же есть Некто, Кто непременно вознаграждает наши усилия – Христос. Призвание монахини, женщины, которая любит Христа больше всего на свете, стоит полного посвящения и безусловной преданности, оно вознаграждает её жертвы «многократно», как написано в Евангелии от Луки. Она нашла свою «страсть». Она обрела свой «отдых», своё «осуществление», свою «завершённость», т.е. именно то, чего я в полном изнеможении так часто и так отчаянно хотела.
Существует множество современных книг, аккаунтов в Твиттере и блогов для женщин, которые распознают призвание к монашеству. Они тоже звучат так же сверхъестественно, как голос в моей собственной голове, который поздно ночью нашёптывает мне всё то, что я хотела бы услышать от моих друзей, родителей или коллег. Слова тихого заверения и принятия, о которых я, на самом деле, почти никогда не осмеливалась просить. Одна из книг написана в форме высказываний, с которыми Бог мог бы обратиться к молодой женщине наших дней.
«[Я] знаю, что ты злишься… и Я могу этим заняться.
Даже если бы ты была совершенно недееспособна и неспособна работать, твоя идентичность и твоя ценность остались бы совершенно неповреждёнными.
Действуй! Я тебе доверяю.
Запиши те качества, которые тебе больше всего в себе нравятся. Бог тоже их любит.
Тебе не нужно зарабатывать Мою любовь.
Ты боишься, что я потребую слишком много взамен? Моя любовь бесплатна».
Джон Олон преподаёт начальный курс теологии в Санкт-Мэри-Рикен, Католической старшей школе в сельской части Мериленда. Он описывает Санкт-Мэри-Рикен как типичную католическую школу: те, кто в неё поступает, не имеют особого интереса созерцать божественное. Тем не менее, уже несколько лет он приглашает на свои занятия монахов и монахинь, чтобы они поговорили с учениками о призвании.
Обычно посыл выступающего бывает таким: «Вы можете стать, кем захотите. Вы можете стать и одним (одной) из нас!» «И это хороший посыл», – сказал мне Олон. Иногда кто-то из священников показывает видео, в котором священники выглядят «круто». Но детей это, кажется, совсем не занимает.
Один священник показывал видео, на котором его коллега играл в школьном мюзикле. «Танцуют ли священники?» – продолжал он распинаться перед двумя десятками подростков. «Да, мы танцуем! Мы такие же, как вы!»
А пару лет назад в класс к Олону пришёл более строгий священник. Он был одет в чёрное и носил тугой воротничок с колораткой. То, как его охарактеризовал Олон, напомнило мне Пия XIII в исполнении Джуда Лоу из «Молодого Папы» – и гламурный, и консервативный одновременно. «Вы призваны к святости», – провозгласил он перед двумя десятками ошеломлённых подростков. – «Вы призваны стать святыми».
«Я сижу за своим столом, морщусь, – продолжает Олон, – и думаю: «Ага, как раз для этих детей…Надо бы как-то помягче». А потом один из «этих детей» подходит ко мне и спрашивает: «А этот, который приходил, придёт снова на следующей неделе?»
«О нет, не переживай», – заверяет его Олон.
«Но я хочу, чтобы он снова пришёл», – слышит Олон от «этого ребёнка». И его одноклассники его поддерживают! «А я им: «Что?».
Ученица по имени Маккензи особенно ценила то, что делал Олон. «В старших классах, – рассказала она мне, – меня просто несло». Она не пропускала ни одной вечеринки. «Меня ничто не удовлетворяло. Я жаждала чего-то, на чём можно удержаться». Желание быть близкой с кем-то – с кем угодно – накатывало на неё волнами, с которыми она никак не могла совладать. Но промискуитетные связи, которые были обычны в её компании, были пустыми и никак не помогали.
Я спросила, какой её знали в старшей школе. В том возрасте, когда мы можем быть кем угодно, Маккензи чувствовала, что она должна быть всем: хипстером и готом, идеальной школьницей и бунтаркой. Воспитанная отцом-одиночкой с весьма ограниченными средствами, она коллекционировала то, что она называла «палитрами» – косметику, туфли, сумки, украшения, для дюжины разных сценариев жизни. «Если я шла на концерт, то надевала тесные джинсы, тёмные блузки и сильно красилась. Если я шла на танцы, то одевалась как «девочка-припевочка» или принцесса», – сказала она. «А пределом стресса была необходимость всегда быть привлекательной и в прекрасной физической форме». Это было слишком. К 15-ти она чувствовала себя совершенно выгоревшей. Когда я упомянула, что в 90-е, когда я была в старших классах, мы с моими друзьями делали друг для друга подборки CD, она грустно прокомментировала: «О… Это классно. Не думаю, что мы пытались узнать друг друга так».
Потом, в 16 лет, она пришла на занятия Олона. Она полюбила его рассказы о том, как святые боролись, чтобы жить в добродетели, и решила принять Крещение. Через три года она присоединилась к паломничеству местного прихода по католическим святыням Европы. Посещая гигантский мраморный храм Богородицы в Фатиме, Маккензи не могла оторвать взгляда от монахини средних лет, одетой в серо-голубой хабит, которая вела экскурсию. «В ней была такая безмятежность, – вспоминает Маккензи, – и такой мир. И такая радость. И это не было только на поверхности, правда. Я думала про себя: «Что за чёрт? Как тебе это удаётся?» Я тогда была так далека от этого». И вдруг ей пришла в голову мысль: «Я могу быть монахиней». Она отошла от группы, села на ступеньках собора и сделала глубокий вдох.
Когда несколько лет спустя я встретила Маккензи на встрече в Доме непрерывной молитвы (International House of Prayer of Kansas City) рядом с Вашингтоном, оказалось, что она стала добровольной помощницей Сестёр Матери Терезы – Миссионерок милосердной любви. Она была счастлива. Она сказала, что наконец нашла то, что искала всю свою юность. Ей очень нравилось, что сёстры «так радикально живут своими обетами». Они работают больше и усерднее, чем почти все, кого она когда-либо встречала, и они не владеют ничем, кроме своего хабита. Они «выпадают из обоймы». Но они способны это выдерживать, как она думала, потому, что «верят, что Господь является их Супругом». Они уверены, что у Него есть для них особый план.
Чем больше Олон размышлял над тем, с каким энтузиазмом его ученики приняли священника с жёстким внутренним стержнем, тем лучше он понимал смысл такой реакции. Миллениалы и «Поколение Z» отличаются гораздо большим уровнем социальной тревоги, пессимизма и депрессивности, чем предшествующие поколения. Он видел это собственными глазами в своём классе. «Когда я спрашиваю ребят, чем бы они хотели заниматься в жизни, они говорят: «Думаю, я найду какую-нибудь работу», – рассказывал мне Олон. Они объясняли ему, что они уже всё сделали: создали и разрушили миры, влюбились, создали компанию, позанимались искусством… И тогда он понял, что они имеют в виду: всё это они уже сделали в виртуальной реальности, онлайн.
В реальной жизни они были гораздо боязливее. Всё, что они сказали, каждый образ, который они примерили на себя просто в порядке эксперимента, фиксируется в их социальных сетях навечно. Даже за самый пустяковый выбор плата оказывается очень высокой. Иногда после урока они задавали ему тоскливые вопросы, смысл которых сводился к: «Сделал ли я хоть когда-нибудь, хоть что-нибудь, что имеет хоть какую-то глубину?». Они напоминали ему людей, проходящих через кризис середины жизни. Ещё Олон заметил, что чем более загнанными в угол они казались, тем сильнее чувствовали необходимость сделать что-то по-настоящему искреннее и уникальное. Быть как Стив Джобс и решиться на огромный риск, бросив вызов всему миру. Зажатые со всех сторон, они жаждали tabula rasa: всё стереть и начать с нуля.
«Я не думаю, что мы понимаем, какой уровень тревоги и печали переживают эти дети. Я не думаю, что мы вообще когда-нибудь сможем это по-настоящему понять», – сказал Олон. – «Я думаю, что эти дети переживают сейчас такое, для чего у нас даже нет названия».
Продолжение следует…
Источник (англ.): www.huffpost.com
Перевод: Наталья Проскурина
