Автор: Перевод Константина Чарухина. Впервые на русском языке!
о. Варфоломей Авиньоне, OP
Ludovicus Bertrandus conf. Ordinis Prædicatorum Valentiæ in Hispania Tarraconensi, Vita auctore Bartholomæo Avignono, Ordinis Prædicatorum, procuratore causæ canonizationis // AASS, Octobris T. V, pp. 366-481.
СКАЧАТЬ КНИГУ ЦЕЛИКОМ:
ПРОЛОГ
[1] Первым, кто описал житие и чудеса бл. Людовика Бертрана, ОП, был отец-магистр бр. Викентий Юстиниан Антист, бывший приор обители Братьев-проповедников в Валенсии, муж весьма благоговейный и святых нравов, высоко ценимый за добродетель свою и учёность; и в то время как бл. Людовик Бертран наставлял его в благочестии, он всегда проявлял себя его добрым и преданным сыном, и многое познал, наблюдая деяния слуги Божия. Он составил это житие в 1582 году, следующем после смерти оного блаженного. Поскольку же знамения и чудеса, которые Бог совершал чрез него, продолжались, он сделал некоторые дополнения к книге в году 1583-м. Затем, когда чудеса преумножились по всему миру, а из Америки пришло несколько отчетов, содержащих много замечательных сведений, отец-бакалавр бр. Вальтасар Рокка издал новое жизнеописание, дополненное многими достопамятными свидетельствами и фактами – в 1608 году, когда слуга Божий был причислен святой памяти Павлом V к лику блаженных. Но так как процесс проходил здесь, в Риме, автор не мог знать всех сведений, что на нём тогда оглашались, а потому и не вставил их в свою книгу.
[2] Ну а я, получив возможность в течение многих лет заниматься этим процессом (О. Варфоломей был куратором канонизации Людовика Бертрана с 1617 г., а первую, испанскую, редакцию «Жития» издал в 1632 г. – прим. пер.), обратил внимание, что в его материалах содержится много такого, что не следует упускать из виду, а в «Житиях», написанных вышеупомянутыми авторами, этого нет. Поэтому я счёл нужным собрать ещё не описанные другими сведения и добавить к уже изданным, чтобы всем было ведомо, сколь высоко Бог наш Господь почтил слугу Своего. А чтобы подчеркнуть правдивость этого жизнеописания, я указывал на полях, из какого места материалов процесса либо книг названных мною авторов я брал каждую приводимую подробность.
Приступить к работе по составлению этого жизнеописания меня побудил недостаток в Риме и по всей Италии книг о жизни нашего блаженного; и хотя книга, написанная магистром Юстинианом Антистом, была переведена на итальянский язык и напечатана в разных местах, её там уже не найти, и многие особы, свято почитающие блаженного, сетовали на то, что никто не позаботился обеспечить повторное издание этого жития. Соответственно, я, следуя своему долгу, как куратор канонизации попытался удовлетворить их спрос этим жизнеописанием, которое с испанского на язык славных римлян помог мне перевести сеньор Джулио Чезаре кавалер Боттифанги как по своему великому почтению к блаженному (в сочетании с желанием отдать долг светлой памяти владыке кардиналу Асколи, епископу Портуэнзе и члену нашего ордена, при ком он весьма долго состоял в должности секретаря), так и по просьбе высокопоставленных особ; причём в уповании близкой канонизации он выполнял эту работу так рьяно, что (занятый притом и другими делами) закончил её менее чем за два месяца.
[3] Это произведение разделено на четыре книги. В первой рассказывается о жизни святого вплоть до последней болезни, которая, однако, в ней не описывается; во второй – о добродетелях, пророческом даре и чудесах, свершившихся при его жизни и смерти вплоть до погребения; в третьей (в переводе представлены только фрагменты. – прим. пер.) – о других чудесах, которые случились сразу по погребении и в последующие годы, причём сообщаю я здесь не обо всех, что было бы почти невозможно, – более того, многое из того, что есть в процессе, пришлось опустить, чтобы книга не разрослась сверх всякой меры. Наконец, в четвертой книге (в переводе опущена. – прим. пер.) вкратце перечислены ходатайства перед Святым Апостольского Престолом о беатификации и канонизации Людовика; рассмотрены связанные с этим вопросом бреве и декреты наряду с прошениями сиятельнейших католических королей, Филиппа II, Филиппа III и Филиппа IV, ныне славно царствующего.
Я всячески старался избегать отступлений от основной темы, чтобы повествование текло непрерывно и не навевало скуки затянутостью. В этой книге имеется много недостатков, и притом больших, ведь она составлена мною, но поскольку писал я её лишь во славу Бога (Который дивен во святых Своих) и ради того, чтобы, узнав о бл. Бертране, верные могли обратиться к нему в час нужды за утешением и исцелением, то меня, пожалуй, легко простить.
КНИГА ПЕРВАЯ
ГЛАВА I. О ЕГО СЕМЬЕ И РОЖДЕНИИ
[1] В славном городе Валенсия в Испании жил в 1525 году нотариус Хуан Луис Бертран, муж, наделённый добрым и набожным нравом да весьма опытный в своей профессии; по этой причине он вёл много важных дел, поручаемых ему различными баронами и вельможами этого королевства, которые, зная праведность его и богобоязненность, спокойно вверялись его добродетели и опыту да так высоко ценили его, что величали в обиходе «папенькой». По этой же причине он состоял и на службе святой инквизиции. Помимо того, в течение многих лет он был поверенным картезианской обители Врат небесных, находящейся в четырёх лигах от Валенсии. Жил он в собственном доме на площади Альмудин (ныне – св. Людовика Бертрана. – прим. пер.), рядом с дворцом государева казначея (лат. Magister Rationalis – калька исп. Maestre racional. – прим. пер.), и там же впоследствии жил его сын по имени Хайме. В разговоре Хуан Луис был так мягок и благостен, что из его уст никогда не слышали речей раздражённых или возмущённых.
[2] Он был так искренен и правдив, что судьи, имевшие с ним дело, оказывали ему особое уважение, принимая также во внимание сложившееся вокруг него доброе мнение. Он очень любил беседовать с иноками и весьма почитал святого Викентия Феррера (пам. 5 апр.) из-за двух милостей, дарованных ему этим святым. Одна из них состояла в следующем. Хуан Луис, будучи ещё юн, в канун праздника св. Дионисия (весьма торжественно отмечается в Валенсии) баловался с огненными пороховыми шутихами, и порох, вспыхнув от упавшей искры, полностью опалил ему лицо, а он остался лежать как мертвый. Тогда его бабушка, Урсула Феррер, помчалась в церковь Братьев-проповедников, где, преклонив колени перед алтарём св. Викентия (с которым была связана кровным родством), горячо молилась этому святому о здоровье и жизни внука. Вернувшись домой, она обнаружила, что всякая опасность миновала, хотя огня было достаточно, чтобы умертвить ребёнка или, по крайней мере, так обжечь ему голову, что она выглядела бы, как у разложившегося трупа.
[3] Вторая милость случилась через много лет – после его первой женитьбы. Незадолго до Страстной среды Хуан Луис занемог так тяжко, что уже готовились его хоронить, но он внезапно открыл глаза и попросил свою одежду, а когда окружающее стали говорить, что он не в себе, велел им успокоиться, возразив: «Я вполне в себе»,- и добавил, что ему явились святой Викентий Феррер и святой Бруно, основатель ордена картезианцев, и сказали, что он не умрёт от этой болезни и что в Страстную среду пойдёт в церковь на богослужение. Что именно так и случилось. Благодаря этому чуду Хуан Луис так полюбил службу Божию и так благоговейно чтил святого Бруно, что каждый год встречал его праздник в картезианской обители Врата небесные и в этот день устраивал пир для насельников. А в 1546 году он дал ценные награды тем, кто отличился в похвальном слове святому Бруно как на испанском языке, так и на латыни; и заказал для большого алтаря балдахин из цельношёлковой ткани дамасской работы с вышитым посередине фамильным гербом в виде башни.
[4] После смерти своей первой супруги он отправился в обитель Врата небесные, чтобы облачиться в картезианский хабит, но по пути ему снова явились двое вышеназванных святых. Услышав от них, что воли Божией на его иночество нет, он остался в миру. О сих милостях, оказанных отцу его, бл. Людовик Бертран иногда рассказывал инокам, чтобы отдать честь святому Викентию и в них пробудить такое же благоговение.
А Хуан Луис Бертран вступил во второй брак – с Хуаной Анхелой Эйсарч (Eixarch), женщиной весьма набожной, образцового нрава. Она настолько любила уединённую жизнь, что редко куда выходила – разве что на мессу и другие богослужения – да изредка навещала некоторых служителей Божиих, обитавших общиной при Андреевской церкви; она постоянно находилась дома, благоразумно наблюдая за хозяйством. Хуана Анхела была так миролюбива и добродушна, что между нею и мужем никогда не возникало разногласий, и поэтому они наслаждались святым миром и спокойным благосостоянием. У этой дамы был брат – картезианец по имени Домн Эйсарч, инок, отмеченный добродетелью и благочестием, который много лет занимал высокую должность приора Врат небесных.
[5] С этой Хуаной Луис Бертран прижил четырёх детей мужского пола и столько же девочек. Первым был Людовик, которого Бог востребовал себе как первенца (ср. Исх 13:2), а родился он в первый день 1566 года, крещен был в приходской церкви св. Стефана, прияв святую купель в том же источнике, где был омыт и святейший отец св. Викентий. Ему было дано имя Хуан Луис, хотя впоследствии за ним закрепилось только имя Луиса (Людовика) [«…в просторечии же его величали не иначе, как «брат Бертран», хотя это была фамилия его рода»*]. В этом же роду бывали и иные мужи замечательные и твёрдой веры, а в частности доктор Педро, один из девяти уполномоченных объявить, кому принадлежит престол королевства Арагонского, освободившийся после смерти короля Мартина (В 1412 г. по кончине последнего представителя Барселонской династии комиссия, в которую входило по три представителя от Арагона, Каталонии и Валенсии, провозгласила наследником Фердинанда, регента Кастилии. – прим. пер.).
Вторым сыном Хуана Луиса был Мигель Херонимо; он тоже удостоился доброй и праведной жизни, ввиду коей был рукоположен в Кафедральном соборе Валенсии и получил от капитула должность подризничего, весьма в том месте почётную, которую дают только лицам выдающейся добродетели и веры. Он ушёл из жизни в 1594 году, 4 июля, в возрасте 62 лет, и был погребён перед могилой бл. Людовика, куда были перенесены и останки их родителей.
*Викентий Юстиниан Антист (Vita prima, auctore Vincentio Justiniano Antistio // AASS, Octobris T. V, p. 309).
[6] Третий, названный Хуаном Баутистой, также стал иноком Ордена проповедников и приял в валенсийской обители священный доминиканский хабит в 1600 г., а обеты принёс 5 октября следующего года в присутствии досточтимого отца-магистра Иоанна Микона, тогдашнего приора этого монастыря, причём наставником послушников в ту пору был Людовик, родной брат упомянутого Хуана Баутисты. Он отправился на учёбу в Болонью, а возвращаясь морем в Валенсию, бурею был отнесен на остров Сардиния, и силы его были так сломлены, что он в тот же день скончался от приступа лихорадки в Кальяри (столице острова. – прим. пер.), в монастыре св. Доминика.
Младшего сына, когда он родился, назвали Хайме. Он славился безукоризненной жизнью и добродетелями, а после различных городских должностей (ибо он четыре раза побыл присяжным заседателем, дважды казначеем и занимал другие места в магистратуре, на которых показал себя весьма благоразумным и деятельным чиновником) был назначен католическим королем в генеральные квесторы государственных доходов города Валенсия и одноименного королевства. Он женился на сеньоре Мариам Коста, женщине глубоко набожной и чтившей блаженного Людовика, родного его брата. С ней он прижил дочь, которую выдали замуж за сеньора Педро Эскрива. Скончался этот Хайме 4 октября 1614 года и был похоронен в гробнице своего отца.
Из четырех дочерей старшую звали Хуана, и она была замужем за неким Пасторе; вторая, Херонима Висента – за неким Химено; третья, Урсула Магдалена – за неким Кутанда; четвёртая, Рафаэла, умерла незамужней.
ГЛАВА II. О ЕГО ДЕТСТВЕ И БЛАГОНРАВИИ
[7] Кажется, Бог хотел с самого детства Людовика Бертрана показать, насколько велик будет этот слуга Его, ибо даже в раннем его младенчестве, когда он плакал, ничто не помогало лучше священных картин: он успокаивался, когда их подносили ему посмотреть. И вообще он был так склонен к слезам, что недалеко было от предположения в нём склонности к меланхолии, дарованной от Бога на то, дабы он, словно второй Иеремия, на протяжении всей жизни своей оплакивал грехи мира. Соответственно, чтобы он перестал рыдать, приходилось нести его в архиепископальную или какую-либо другую церковь, где он не только переставал плакать, но и выказывал великое веселье. Если же двери церкви оказывались затворены, ему показывали статуи апостолов у входа, и слёзы тотчас же унимались – недвусмысленное предзнаменование, что он будет ревностным почитателем святых, а они – его неизменными утешителями.
[8] Мальчик рос, росло и усердие родителей, которые воспитывали его, сообразуясь с нежным возрастом, в великой любви и страхе Божием, а когда послали его в школу, он стал посещать её столь охотно, что с самого начала легко обнаружил пламенную тягу к добродетели и ненависть к праздности. Между седьмым и восьмым годами жизни он так привязался к молитве, что с той поры стал читать Часы Пресвятой Девы Марии, которые впоследствии никогда не пропускал, и так полюбил одиночество, что избегал всяких бесед, кроме как о священном. Никогда не слышали от Людовика ругательств, а если кто ругался при нём, то он укорял его с великим рвением, равно как и тех, что жили праздно. Вечером он при первой возможности удалялся в свою комнату и затворял дверь изнутри. Домочадцы, подсматривая через замочную скважину, видели, что он проводил большую часть ночи в молитвах, а почивал на полу или сундуке, но никогда не ложился в постель, которую, чтобы слуги не заметили, растрёпывал, как будто спал в ней. Однако бельё при смене оказывалось таким же чистым, как и тогда, когда его впервые стелили, что выдавало детскую и святую хитрость Людовика.
[9] В отличие от других детей Людовик редко выказывал желание позавтракать, и хотя ему, естественно, хотелось перекусить, однако он силою воли воздерживался – с тех пор и началось его постничество. К божественному он питал такое благоговение, что с упоением посещал мессы и вечерни, а также наведывался в иноческие обители, среди которых особенно часто бывал в монастырях братьев-проповедников. Блаженный был всегда послушен своим родителям – до того, что никогда не давал им повода для печали; мало того, если порой он, как это часто бывает с детьми, сам плакал, а ему коротко повелевали смолкнуть, он тут же смолкал. Став постарше, он, если видел, что мать сердится из-за чего-нибудь на служанку, начинал читать какую-нибудь благочестивую книгу, чтобы утишить её раздражение. Он был чрезвычайно застенчив и, любя приличие, то и дело обращал взоры долу в усердном старании оградить чувства, что служило предвестием многих добродетелей, которые позже с великой силою просияли в нём.
Достигнув пятнадцатилетнего возраста, он стал часто причащаться Св. Таин, получив в духовники выдающегося слугу Божия брата Амвросия Иисусова, прославленного проповедника Ордена Братьев малых. И таково было смирение и благоразумие этого юноши, что дабы никто не мог заметил его частого причащения, ходил в разные храмы и принимал Св. Тайны то в церкви св. Франциска, то в св. Себастьяна у отцов-минимов, то в св. Марии Иисусовой и часто – у отцов-проповедников.
[10] После смерти о. Амвросия его духовником стал отец-магистр, брат Лаврентий Лопес д’Оканья, образцовый инок, который впоследствии стал приором обители св. Доминика в Валенсии. Благодаря его святым наставлениям Людовик паче и паче укреплялся в богомыслии и навыке частого причащения. По этой причине блаженный юноша вместе с другими учениками, которые нелицемерно желали услужить Богу, после уроков шёл к вышеупомянутому магистру Лопесу, и он беседовал с ними о духовных предметах и учил их, как совершенствовать добродетели и упорствовать в святом служении Богу. Так благой юноша день за днём благополучно продвигался в своих духовных упражнениях, подолгу усердно молясь в церкви оных отцов-проповедников.
Он часто навещал болящих в приютах и много раз целые ночи проводил, ухаживая за ними, а при возможности помогая и вещами. В этих делах (которые были его обычным занятием) он являл зерцало добродетели и покаянного подвига для всех, кто его знал.
[11] Но когда он убедил себя, что ревностнее мог бы послужить Богу вдали от отцовского дома, в котором ему жилось, как он считал, слишком роскошно, решил святой юноша (в желании подражать святым Алексию и Роху) всё оставить; и в таком настроении, исповедовавшись прежде в своих грехах и укрепившись святой Евхаристией, он тайно покинул дом в облачении странника, чтобы идти туда, где никем не узнаваемый он мог бы исполнить свою святую цель, избавившись от всего земного. Когда вечером в день отъезда он не явился домой и не послал никого предупредить (как было у него в обычае), что задержится в приюте, домашние уразумели, что он ушёл. Однако вскоре отец получил письмо без указания даты и места, в котором сын извещал о своем уходе. Поскольку в нём, несмотря на нежный возраст, проявился дух блаженного, я привожу его здесь перевод сего письма, которое гласило:
[12] «Иисус Мария! Я, конечно, знаю, какую скорбь испытали ваша милость и её милость матушка из-за моего решения, но поистине вам не надо было расстраиваться, разумея, что на то воля Божия. Но могут спросить, откуда я знаю, что это воля Божия. Ведь могут подумать, что мне не следовало так уходить – в начале зимы, бросив начатую учёбу, – если на то точно не было воли Божией. Так вот по этому поводу вашим милостям не надо печалиться, ибо стоит лишь припомнить, что Искупитель наш сошёл с небес в мир в самую холодную погоду года и что Он пошёл на смерть, дабы безвозмездно дать нам жизнь. Кольми паче подобает мне, грешному, покинуть мир и идти туда, куда зовёт меня божеское Его величество, дабы искупить столь многие грехи, что я совершил против моего Бога!
Уход мой вызвал тем большую скорбь, что её милость матушка находится в весьма тяжёлом состоянии, но я ничуть не сожалею об этом. Пускай она прочитает святых учителей, утверждающих, что блаженна та душа, которая терпит скорби в сем мире, ибо это указывает на то, что Бог призрел на неё и изволит воздать ей славой за добрые дела, которые она творила здесь, ни земле. Есть и такие, чьи добрые дела вознаграждаются в этой жизни, а зло, совершённое ими, наказывается в следующей. Поэтому это беспокойство нужно принять терпеливо и молить божеское величество, да поддержит меня рукою Своею святой; направит меня, как направляло Магдалину; и защитит меня от злобы врагов».
[13] «У того-то и того-то я взял взаймы несколько мараведи на дорогу, но не для того, чтобы растратить, а на случай, если Бог вдруг изволит за грехи мои посетить меня какой-либо болезнью, хотя божеское Его величество и так может послужить истинным вспоможением и лекарством от всяческих недугов. Прошу вашу милость вернуть названную сумму, чтобы моя совесть была спокойна. Не трудитесь выяснять, где я; это было бы напрасно, ибо даже если найдут меня, верю, что мой Бог и Учитель Иисус поможет мне устоять в моём твердом намерении. Да вверит Ваша милость меня Его Пресвятой Матери и молит Её привести меня туда, где я мог бы как можно лучше послужить Ей. Прошу вашу милость утешить мою матушку и сказать ей, что, поскольку у неё есть ещё сыновья, она может утешаться ими и пускай помнит, что, когда она родила меня, я был взят от смерти и дан ей. Больше мне добавить нечего, кроме пожелания, чтобы Отец, Сын и Святой Дух были с вашими милостями и хранили Вас и со мною были всегда. Аминь. И да пошлют они нам такую благодать, чтобы мы в этом мире Ему послужили, а в мире будущем радовались вечному покою».
[14] Отец, получив сие послание, весьма подробно проследил путь святого юноши, который благодаря своей необычайной скромности и редкому благонравию всюду, куда бы он ни приходил, держался так образцово, что привлекал всеобщее внимание, каковые признаки и проливали некоторый свет на его путешествие. Итак, слуги, посланные отцом на его поиски, нашли его у источника близ Буньоло, в месте, удаленном на семь лиг от Валенсии, а чтобы уговорить его вернуться, выдумали, что его мать уже при смерти от горя, которое постигло её при его уходе. С помощью этой уловки они вернули его в родной дом, что принесло отцу такую радость, какой заслуживало обретение потерянного сына, столь доброго и дорогого.
Впрочем, отец, принимая во внимание, что ум юноши занят только церковными делами, облачил его в ризы клирика. Таким образом, до вступления в монашеский орден он проводил время, настойчиво занимаясь благочестивыми упражнениями и учёбой, предаваясь постам и благотворению. При этом он всегда общался с особами благочестивыми, с великим тщанием избегая общества тех, кто был не таков.
ГЛАВА III. КАК ОН ПРИЯЛ ДОМИНИКАНСКОЕ ОБЛАЧЕНИЕ В ВАЛЕНСИЙСКОЙ ОБИТЕЛИ
[15] Благодаря близкому общению Людовика Бертрана с отцом-магистром бр. Лаврентием Лопесом, духовником своим, и другими добрыми иноками из валенсийской обители Проповедников, возгорелось в нём столь пылкое желание вступить в орден св. Доминика, причём именно в этой обители, что он решил просить там облачения. Что без малейшего промедления и сделал, обратившись к приору, кем в то время был отец-магистр бр. Иаков Ферран, муж учёный и твердой добродетели, родом араб, который служил в главных монастырях провинции Арагон и дважды провинцией руководил. Он пообещал незамедлительно удовлетворить желание Людовика. Но как раз в тот день, когда он должен был приять облачение, слух об этом дошёл до отца его. Тот явился к приору и, поведав о слабосилии и болезненности своего сына, добился того, что пока бр. Иоанн оставался там приором, он ни за что не хотел его принимать, что причинило немалую скорбь благому юноше, ибо весьма томило его желание облачиться в оный священный хабит.
[16] Однако он не перестал из-за этого навещать обитель, к которой ходил после уроков, сохранив, невзирая ни на что, упование, что Бог когда-нибудь позволит ему вступить в монашество, о чём он так сильно мечтал. Во власти этой надежды, он часто ходил за город туда, где между портом и королевским дворцом располагался монастырь св. Доминика, и там, устремив взор на его священные стены, он кротко плакал оттого, что ему не позволено услаждаться там святым обществом столь многих благих иноков. То же творилось с ним, когда он слышал звон колокола, созывавшего обитель к богослужению. Именно так он это сам впоследствии рассказывал во время одной из бесед, которую вёл с послушниками в их общежитии за несколько месяцев до своей смерти.
В ту пору несколько раз видали, как он помногу черпал воду из колодца в саду при келлии св. Викентия Феррера и поливал апельсиновые деревья; а когда брат Иоанн Перес спросил его, для чего он так утруждается себя, набирая столько воды, он ответил: «Нужно полить эти благословенные апельсиновые деревья, чтобы не засохли». Из этого можно составить представление о смирении и святой простоте, которыми уже с того времени был украшен благословенный юноша.
[17] После ухода с должности приора отца-магистра бр. Иакова Феррана на это место был избран досточтимый отец-магистр бр. Иоанн Микон, муж такой святости, что удостоился многих чудес и при жизни, и после смерти. Людовик часто обращался к нему с просьбами о приёме в монастырь, и хотя другие учащиеся также просили его о том же, однако их святой приор убеждал обратиться в другие иноческие ордены, а Людовика – явно по особому вмешательству Провидения – принял с великой радостью. Но прежде чем облечься в хабит, юноша захотел послушать благих наставлений, с которыми приор обращался по пятницам к послушникам в капитуле. Пока братия пела повечерие, он прятался в некоей часовенке, что в клуатре монастыря, а когда все уже входили в капитул, тишком выбирался из засады и, стоя на коленях между окнами, внимательно и благоговейно слушал проповедь, а видя, что она близится к концу, быстро удалялся оттуда, чтобы не застали. По дороге он всё более укреплялся в намерении служить Господу Богу, серьёзно обдумывая спасительные советы, которые только что слышал.
[18] Потом, в строжайшей тайне договорившись с названным приором об облачении в хабит, Людовик, не желая, чтобы отец, узнав о том, снова ему воспрепятствовал, провёл ночь в церкви св. Доминика, с вечера до утра молясь Богу и Преблагословенной Его Матери да святому покровителю сей обители о том, чтобы беспрепятственно вступить в орден и пребыть в нём. Молитвы его, как показали дальнейшие события, были услышаны, ибо 26 августа 1544 года, на 18-м году, на 7-м месяце и на двадцать шестой день своей жизни он достиг исполнения своей давнишней мечты, облачённый руками упомянутого досточтимого приора Микона в хабит славного отца нашего св. Доминика с согласия всех отцов обители и к общей их радости.
А родители, уразумев, что он уже облачён в иноческие одежды, опечалились сверх меры. Ведь они и любили его чрезвычайно; и опасались, что к такому решению его склонили иноки; и, наконец, им казалось, что из-за постоянных недугов своих и слабосилия сын их не очень подходит для научных занятий, на которых сосредоточена деятельность Ордена проповедников.
[19] По этой причине они считали более подходящим и пригодным для него картезианский орден или орден св. Иеронима и, руководствуясь этим соображением, прилагали предельные усилия, чтобы его переубедить. Но чем больше они старались ослабить его намерение, тем паче он укреплялся в нём.
Оказавшись же облечён в благословенное сие одеяние св. Доминика, Людовик воодушевлённо начал упражняться во всех добродетелях, особенно в послушании, смирении и молитве, вспоминая при этом деяния нашего святого основателя святого Викентия и других святых нашего ордена. Под их водительством он так преуспевал в служении Божием, что всякое благо и всякая радость заключалась для него в общении с Божеским величеством. И хотя отец перед истечением второго месяца его послушничества пенял ему в письме о таковом решении, от намерения его отвратить не смог; более того, сын весьма твёрдо ответил ему следующим образом.]
[20] «Иисус Мария. Я получил письмо Вашей милости, смысл которого, как мне по здравом размышлении кажется, сводится в общих чертах к двум соображениям. Во-первых, коль уж угодно мне вести иноческую жизнь, Вы предпочли бы, чтобы я служил Богу в ордене картезианском или св. Иеронима. Во-вторых, Вы считаете, что меня сманили к себе иноки этой обители. Что касается первого, то прошу Вашу милость смириться с тем, что иным образом жизни я не удовольствуюсь. Поскольку же Ваша милость молвит, что пища, посты и труды, предписываемые здешним уставом, не отвечают моему телосложению и поскольку я склонен к созерцанию, то мне удобнее было бы в вышеупомянутых орденах, чем в этом, где иноки так усердно занимаются наукой, а необразованный доминиканец будет не в цене, прошу Вас вспомнить изречение св. Павла о том, что Царство Божие состоит не в еде или питии (ср. Рим. 14:17), и то, где он укорял тех, кто из чрева сделал себе Бога (ср. Флп. 3:19). Итак, поскольку я не считаю, что Царство Божие есть еда и питие, и не почитаю чрева своего Богом, то посты и труды мало могут меня устрашить».
[21] «Поскольку же иноки этого ордена проповедуют и принимают исповеди (к каковым обязанностям ведь приступают не иначе, как после должной подготовки в созерцании), то в этом ордене без сомнений открывается широкое поле для созерцания, что очевидно для вашей милости и что может выяснить любой, кто полюбопытствует. Невысокое обо мне мнение людское меня не огорчает; более того, я весьма желаю, чтобы было оно именно таково, ибо св. Павел убеждает меня в следующих словах: «Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы.., ибо судия мне — Господь» (ср. 1 Кор. 4:3-4). Поэтому ради любви Божией умоляю Вашу милость благосклонно принять то, что творит Святой Дух, ибо это его дело, а не моё, а поступать наоборот значило бы сопротивляться Ему. Я уверен, что таким образом мне предстоит спастись и что в будущем это послужит утешением Вашей милости, сударыне матушке и братьям моим. И тут я скажу вместе с псалмопевцем: «Здесь мой покой во веки веков; здесь вселюсь, ибо сам избрал» (ср. Вульг. Пс. 131:14).
[22] «Что касается второго, а именно того, что Ваша милость считает, будто я поступил так, поддавшись внушениям здешних отцов, то поверьте мне (правду говорю), что они тоже были против, особенно наставник послушников, причём не потому, что ему было неугодно принять меня, а потому, что ему тоже, как и Вашей милости, казалось, будто мне не достанет сил носить те бремена, которые полагается брать здесь на себя, однако в конце концов, принимая во внимание мою настойчивость и неотступность, он решил, что если он не отвергнет мои мольбы, то Святой Дух возместит недостающее. Но чтобы Ваша милость паче убедилась в том, [что я действовал не под влиянием монахов], да будет Вам ведомо, что мне было позволено то, что обычно не разрешают другим послушникам; например, я могу писать Вашей милости и получать от Вас письма, более того, говорить с теми, кому Вы велели меня навестить. Ну а отныне, когда Вашей милости стало ясно, что в своих действиях я руководствовался собственной волей, а не действовал под влиянием других, мне больше не следует пользоваться этой поблажкой, но сообразоваться с правилами, предписанными всем остальным послушникам. Причём я даже самолично просил отца-магистра об этом, но он сказал, что всё-таки позволит Вашей милости поговорить со мной наедине, если Вы пожелаете приехать сюда».
[23] Кроме того, он оказался так безжалостен, что из-за моей немощи разместил меня в лучшей из послушнических келлий и вопреки моей воле три раза в неделю велит приходить на обед, а из-за нынешних холодов снял столь нужный ему самому плащ, чтобы я в него кутался. Вот так он оказался безжалостен – к себе, а ко мне милосерд, предпочитая ходить нагим, лишь бы я был одет.
Посему пускай Ваша милость утешится, будучи уверены, что в душе я наслаждаюсь великим утешением; что же касается сил внешних, я крепок как никогда прежде. Посмотрите, не о Вашей ли милости сказано, что сказал царь Давид: «Там убоялись страха, где нечего страшиться» (ср. Вульг. Пс. 13:5). Благодать Святого Духа да хранит Вашу милость вместе с сударыней матушкой и всеми остальными, о чём лично я подолгу молюсь денно и нощно.
Обитель Проповедников, 6 октября».
[24] Видя всё это, святой приор Микон, желая показать, что настойчивость брата Людовика Бертрана основывается не на человеческих соображениях, вызвал его однажды и в присутствии его отца сказал: «Приказываю тебе, насколько мне по Богу позволено, молвить мне напрямик, доволен ли ты жизнью в ордене, чувствуешь ли себя в силах продолжать?» Святой послушник ответил утвердительно и сказал, что скорее умрет, чем когда-либо уйдет оттуда; и, чтобы ещё решительнее отразить отцовские доводы, он, зная, для чего настоятель дал ему разрешение говорить с родителем, поклялся Богу, что будет жить и умрёт в этом ордене. Ввиду этого, а также после одного визита приора к его матери, родители так успокоились, что оба пошли в церковь св. Доминика поблагодарить Бога за то, что сын их – брат Людовик – выбрал столь благой путь (status).
[25] Добродетель и святость блаженного брата Людовика в год его послушничества так возросли, что он казался уже не новобранцем, а ветераном. Он был до крайности воздержан в пище и всегда отдавал большую часть предназначенной ему доли нищим, каковой обычай соблюдал на протяжении всей своей жизни, последовав совету святого Викентия Феррера. Был весьма молчалив, паче прочих любил тишину и уединение, превосходил всех смирением. Внешние чувства он хранил с необычайным тщанием, а внутренние ещё старательнее, ибо ему было мало обычных часов, проводимых на богослужении в святом храме сем, но радел он о том, чтобы всякое время ум свой возносить к Богу. В обычных орденских послушаниях он был в высшей степени исполнителен, ни мгновения не сидя без дела. Было заметно, что он усиленно предаётся покаянным подвигам и любит жизнь суровую; и хотя он прилагал все усилия для исполнения обычных послушнических обязанностей, это не вело к рассеянию ума, но всё сильней и сильней разжигало в нём божественную любовь.
[26] Он приложил много усилий к изучению церемоний ордена и постижению уставов, которым должен был следовать, и в дальнейшем соблюдал их самым точным образом, что всегда и во всем было заметно. Насельники обители с уважением взирали на добродетели, кои проявлял этот добрый послушник, и чем больше признаков святости примечали в нём, тем сильнее радовались, что приняли его в иноческий образ.
Иногда, пытаясь понять, в себе ли он, братия присматривались к его глазам, которые, когда он взирал на Распятие, казались совершенно невидящими; записывали его слова, измеряли шаги и вникали в каждое действие, и во всём обнаруживали только то, что вызывало у них большую любовь и уважение, но ничего, за что можно было бы его упрекнуть. В итоге Людовик показал такой пример добродетели, что, когда прошел год его искуса, вся обитель возликовала о том, что он приступает к обетам, поскольку, судя по признакам, какие послушник уже успел проявить, было ясно, что он придаст дивного блеска не только сей святой обители, но и всему Ордену доминиканскому.
ГЛАВА IV. О ТОМ, КАК ОН ПРИНЁС СВЯТЫЕ ОБЕТЫ, И ОБ УДИВИТЕЛЬНЫХ ДОБРОДЕТЕЛЯХ, КОТОРЫМИ ЗАТЕМ ОТЛИЧИЛСЯ
[27] Бр. Людовик Бертран принёс монашеские обеты в 1545 году, когда генеральным викарием Ордена был отец-магистр бр. Франциск Ромео Кастильский (принявший эту должность после смерти генерала, брата Альберта де лас Касаса Испанского, который скончался 26 ноября 1544 г. в Вальядолиде), место провинциала Арагонского занимал бр. Мельхиор Поу Каталонский, а приором обители св. Доминика в Валенсии был досточтимый отец-магистр Микон. Случилось это 27 августа и доставило великую радость как самому бр. Людовику, так и всей оной обители валенсийской.
В связи с этим, осознав свои новые обязательства по отношению к Богу, а именно три торжественных обета – послушания, целомудрия и бедности, – к которым присоединился долг соблюдения священных уставов, Людовик счёл достоплачевной всю свою прежнюю жизнь, проведённую в нерадении. Поэтому он от всего сердца просил небесной помощи, дабы положить начало исправлению (ведь чем человек лучше, тем дальше он в собственном мнении от достижения блага). Он все помышлял о том, что Бог призвал его к иночеству, чтобы он начал любить Его, и порицал себя за праздность, из-за которой до сих пор не научился ходить тем путем, которым уже следовало бежать.
[28] Паче всего он был точен в исполнении обета послушания, а потому во всём подчинял свою волю и всякому велению настоятеля, что является основой иноческой жизни; и таковую способность приобрёл в упражнении этой добродетели, что, как явствует из процесса, великое благоговение вызывало у тех, кто видел, с какой готовностью он повиновался старшим, причём так он поступал не только в начале иноческого своего жития, но всегда оставался наипослушнейшим из монахов.
Он всячески старался сохранить в неприкосновенности чистоту ума и тела, а все мысли свои устремлять постоянно к Богу, настойчиво умоляя Его сохранить ему невредимой столь прекрасную белизну [что он приобрёл в монашестве]. Он ещё более, чем когда-либо прежде, презирал всё мирское, вменяя его ни во что и считая совершенно убогим и недостойным, а превыше несметных богатств и драгоценных сокровищ поставляя служение Иисусу Христу, Которого благодарил за то, что обетом бедности Он разрешил его от тех уз и вызволил от тех помыслов, которые могли смутить его всесчастливое служение.
[29] Он выбрал себе в вожатые отца нашего, св. Доминика, и других святых Ордена, в частности, св. Викентия Феррера, советы которого, записанные им в «Трактате о духовной жизни», сделал своим руководством. Людовик не только дивился примерам умерших святых, но и старался подражать добродетелям живых, особенно тех, кто в этих добродетелях отличился, а таковых было великое множество в той святой обители. Итак, у одного заимствуя любовь к ближнему; у другого – склонность к уединению, у третьего – сдержанность; у тех – усердие в молитве; у этих – покаянные подвиги и усмирение плоти, он соткал себе прекраснейшее облачение, украсившись коим так усердно заботился об умножении добродетелей, что в короткий срок стал совершенным образцом святости, на который все могли взирать с пользой и извлекать плоды обильные.
[30] В частности, благодаря постоянному общению с Богом он порой восхищался духом, да так, что сам не мог различать, на земле находился или на небе. Поэтому он однажды попросил отца Микона объяснить, в чём причина того, что иногда во время молитвы он бывает не в себе, на что тот ответил: «Благодари Бога за то, что с тобою такое случается, ибо это счастье, которое не всем выпадает на долю». Случилось и так, что брат Людовик сам рассказал об этом своему отцу бр. Иоанну Аларкону, когда они беседовали о молитве в обители св. Анны в Альбайде; однако отец Аларкон заметил, что Людовик после того, как открыл эту тайну, раскаялся в своих словах, ибо они могли быть обращены к его похвале.
Он так алкал покаянных подвигов, что то многое, что он делал, казалось ему малым. Не довольствовался он также соблюдением постов, предписываемых уставом, но добавлял к ним другие, лишая себя в итоге части пищи, и сочетал это с таким частым самобичеванием и иными ущемлениями плоти, что впал в тяжелую болезнь, по причине чего его пришлось препроводить в обитель, находящуюся в Сан-Матео, местечке со здоровым климатом, где он тоже оставил драгоценные следы своей святости.
[31] Поправившись, он возобновил свои обычные упражнения, ибо он не был подобен иным, кто, заболев от подвига, в дальнейшем воздерживаются от него. Ведь то, чему инок научается в искусе, полезно не только в пору послушничества, но и на протяжении всей жизни; вот брат Людовик и блюл до самой смерти существенные и необходимые навыки, которые приобрёл, будучи послушником; например, обеты бедности, целомудрия и послушания, а также обычаи Ордена, даже малейшие, в особенности телесную умеренность и сдержанность, так что ни один послушник не сравнился бы с ним. Он до конца своей жизни предпочитал такую же умеренность и в словах, да и во всём остальном, что касается иноческого делания, однако мы при возможности опишем его в соответствующих местах.
И хотя слуга Божий с юности своей с дивной силою любил созерцание, а научные занятия, казалось бы, должны были отвлекать его ум, ему была ведома излюбленная уловка диавола, который вводит в жуткие заблуждения желающих предаваться созерцанию без знания, а потому Людовик неленостно занимался наукой, всегда любил её и охотно общался с учёными мужами, то и дело обсуждая с ними прочитанное. А чтобы не уклониться от истины, он строго следовал учению св. Фомы Аквинского, и, когда впоследствии занимал должность приора, с величайшим усердием пекся, чтобы его подначальные прилежнейше оное изучали, и сам прилежно способствовал его распространению.
ГЛАВА V. КАК ОН СТАЛ ПРЕСВИТЕРОМ И ЧТО ЗАТЕМ ДЕЛАЛ
[32] Когда бл. Людовик просиял столь явной святостью и добродетелями, отцы решили, что его должно возвести в священный сан. Поэтому его рукоположили во иерея, и он отслужил свою первую мессу 23 октября 1547 года в валенсийской обители Проповедников. Ввиду сего нового достоинства он решил, что так усиленно обязан теперь искать совершенства, что ему и времени теперь не хватит на ущемление тела и другие покаянные подвиги, потребные для укрощения плоти и возвышения духа к Богу, – ведь для совершения столь высокого служения он желал достигнуть ангельской чистоты.
Мессу он служил с таким благоговением, что воспламенял и окружающих, а прежде чем приблизиться к алтарю, тщательно приготовлялся, чтобы с вящим гладом принять сию святейшую Трапезу, каковой уповал укрепить свой дух в службе божественной и любви; ведь, как говаривал он обычно: «Силою Святых Таин слуги божеского Величества плывут, как корабли при попутном ветре». По этой же причине он увещевал всех, с кем только имел дело, почаще причащаться, а если не получается, то хотя бы находиться в церкви при свершении Божественной Евхаристии.
[33] Приняв сан священника, Людовик сблизился с несколькими отцами-доминиканцами, а именно с достопочтенным отцом-магистром Миконом, отцом бр. Михаилом из Санто-Доминго, наваррцем, с магистром Лаврентием Лопесом и отцом бр. Рафаилом Кастельо, и беседовал с ними о делах души своей, поскольку прозревал в них великое сияние святости. И вот по образу пчелы он собирал с них, словно с цветов, росу небесную; и был всегда другом слуг Божиих,а также тех, кто слугами Божиими быть желал.
[34] Однажды ночью, после чтения утрени он, стоя на молитве, увидел в духе, что прославленный отец Кастельо (который благодаря своим выдающимся достоинствам сыграл большую роль в столь успешном исправлении нравов провинции Арагон) погрузился по шею в воду и вот-вот утонет. Ну а когда упомянутый отец собрался отправиться на остров Майорка, брат Людовик рассказал ему о своём видении – и оно в итоге подтвердилось. Ведь когда отец Кастельо возвращался с Майорки на корабле, на котором находилась также вице-королева, вдова дона Фелипе де Сервельо, вице-короля того же острова, между Майоркой и Ивисой совершенно внезапно поднялась буря. Отец Кастельо, рассудив, что в шлюпке будет безопаснее, забрался в неё, имея на себе лишь скапуляр и рясу. Вскоре после того, как корабль с вице-королевой на борту потонул, перевернувшуюся шлюпку прибило к берегу Ивисы – по этой причине отец Кастельо, прежде чем он смог выбраться из бурного моря на сушу, долгое время находился в воде, как и предсказывал бл. Людовик, но по милости Божией всё-таки выжил. Бл. Людовик рассказывал, что он имел обыкновение молиться простершись на земле, раскинув руки крестообразно; и что он удостоился многих откровений небесных.
[35] После того, как дон Франсиско де Борха, герцог де Гандия (св., пам. 30 сент.), открыл монастырь Святого Креста в Льомбае, каковой этот добрый слуга Божий строил из ревности о душах своих подданных, бывших тогда новыми христианами, приором этой обители в сентябре 1548 года был избран отец Микон, который, прекрасно зная замечательные добродетели и святость бл. Людовика, стал хлопотать о том, чтобы того дали ему в помощники, дабы сей дом, установленный на добрых основаниях, и впоследствии всегда процветал святым подвигом и благочестием, что так и было.
Бл. Людовик перебрался на новое место охотно, но смог пробыть там недолго. Ибо в начале ноября того же года явился ему при молитве родитель его, как бы умирающий; о каком видении слуга Божий поведал утром своему духовнику, а через несколько часов прибыл к нему вестник с просьбой возвратиться в Валенсию как можно скорее, если он хочет застать своего отца живым, который перед надвигающейся кончиной чрезвычайно хотел бы увидеть его и побыть с ним рядом.
[36] Когда бл. Людовик, быстро выехав, посетил своего умирающего отца, тот принял его с величайшей радостью и в слезах молвил ему следующее: «Сыночек, любимчик мой, крайне досадно было мне в сей земной жизни, что увидел я тебя монахом, и именно это-то и утешает меня паче всего теперь: вверяю тебе душу мою!». Бл. Людовик оставался при нём всё то недолгое время болезни его, что оставалось до смерти, которая последовала 7-го числа указанного месяца ноября, как сказано в канонизационном процессе, где наличествует параграф, выписанный из книги картезианского монастыря Врата небесные, в котором содержится предписание всем картезианцам молиться за душу их благодетеля.
И угодно было Богу открыть слуге Своему муки, которые душа сия претерпевала в чистилище: то её сбрасывали с высокой башни вниз, от какового падения раздроблялись кости; то били её жесточайше, и Людовик слышал её причитания и призывы о помощи, обращённые к нему.
[37] Эти видения часто бывали у него в течение восьми лет, и он скорбел всё это время, видя отца своего в столь тяжких муках, и старался оказать ему помощь мессами, псалмопением, молитвами на розарии, постами и самобичеваниями, которые он совершал так часто, что для этой цели ему отвели в монастыре подходящие места. Ночами он бичевал себя в самом тёмном приделе церкви либо в маленькой ризнице часовни Милосердия в клуатре, которая, по его словам, была самым удобным местом для этого упражнения, но великой душе его нужно было как раз то, что место это было до крайности страшное. Ибо однажды, подойдя ко входу, он обнаружил распростертым на земле полумертвого отца Кастельо, которого демоны сильно избили, когда он бичевал себя. Эта ризница в нынешние времена преобразована в молельню отцом-мастером бр. Викентием Гомесом.
[38] По прошествии восьми лет бр. Людовик узрел, что отец его весел и находится в прекрасном саду. Об этом видении слуга Божий за год до смерти, уже будучи немощен, со слезами поведал брату своему Иакову, а также кому-то ещё из близких друзей. А на вопрос о причине, по которой его отец так сильно страдал, ответил, что, по его мнению, случилось так потому, что он был на службе у одного из знатных вельмож сего государства.
И да не покажется невероятным то, что отец, хоть и был мужем миролюбивым, подавал хороший пример, а после смерти имел заступником своего сына, брата Людовика (который много потрудился, чтобы снискать дружбу Божию), тем не менее так тяжко и столь долго страдал – ведь Бог взвешивает и измеряет дела наши, и только Он один знает, какой награды и какого наказания мы заслуживаем.
ГЛАВА VI. КАК ОН БЫЛ ПОСТАВЛЕН В НАСТАВНИКИ ПОСЛУШНИКОВ
[39] Хотя в Ордене проповедников принято так, что обязанность наставлять послушников, имеющая величайшее значение, возлагается только на иноков зрелых лет, потому что от хорошей подготовки подвижников целиком зависит благополучие ордена. А поскольку те, кто уже обучился послушанию и другим добродетелями, остаются под руководством наставника не только в течение годового искуса, но и после принесения обетов (пока не отслужат первую мессу), то подобает, чтобы наставником послушников был муж не только благоговейный, но и большого благоразумия и опыта. Тем не менее святость и добродетель бл. Людовика были так очевидны всем насельникам валенсийской обители, что, несмотря на молодость, его единогласно избрали наставником послушников, твёрдо полагаясь на то, что благочестие и добродетель восполнят недостаток лет к великой выгоде для Ордена. И они не разочаровались в своей надежде, ибо он так замечательно справлялся с этой должностью, что, казалось, был рождён для неё; и в итоге этого первого опыта и других шести раз, когда он исполнял эти обязанности, был воспитан ряд иноков, которые много прославили Орден своей добродетелью и добрым примером.
[40] Его первое избрание в наставники послушников состоялось 21 сентября 1551 года, и первое, о чём он позаботился для подобающего исполнения своих обязанностей, было то, чтобы всегда быть первым среди всех в служении Божием, ибо примеры вышестоящих весьма побуждают подчинённых. Был он поэтому усерден в молитве, умерен, смирен и соблюдал уставы, не допуская ни малейшего нарушения их. И так как он сам весь горел ревностью любви Божией, то всячески старался, чтобы сии новые насаждения росли в красе всех добродетелей и в своё время приносили сладкие плоды добрых дел во славу Божию и к чести Ордена. С этой целью он каждого укорял, умолял и увещевал больше делом, нежели словами. Обычно он был требовательнее всего к соблюдению требований устава, потому что если кто к этому привык, тому потом отнюдь не в новинку труды в Ордене.
[41] Поскольку он сам высшей степени презирал самого себя и всё мирское, то дивным образом прививал такое же презрение своим ученикам, и освобождая сердца их от любви к любым тварным вещам, пытался добиться того, чтобы при всей их боголюбивой привязанности к келлии да книгам они не чувствовали досады, если бы настоятель забрал у них всё. Он хвалил послушание и показывал послушникам достоинство его, а если кто против него погрешал, наказывал того с крайней строгостью. Он убеждал их часто приступать к Таинствам, а в течение недели несколько раз исповедоваться в грехах – даже чаще, чем предписывает Устав. Он учил их, как воинствовать мощью Страстей Христовых, в коих можно обрести убежище от всех бед, поддержку в невзгодах и пламя любви, пред которым меркнет всё тварное. От сих же Страстей, прибавлял он, можно научиться любви к ближнему, послушанию и смирению вкупе со всеми прочими добродетелями сверх того, а поэтому иноку необходимо, молвил он, иметь в своей келлии образ Распятия, которое ободрит его и к которому он может обращаться в своих нуждах, особенно в искушениях, ибо в нём обретается истинный покой и всякое благо, ведь там – позади Креста – таится Христос. Таковы были замечательные его уроки, в коих собрана была премудрость святых.
[42] Итак, в келлии у бл. Людовика всегда над книжным столом висело распятье, и однажды он спросил брата Иоанна Багу, есть ли у него какое-либо изображение Распятия, а когда тот ответил отрицательно, заявил: «Не может быть братом св. Доминика, кто в келлии не хранит распятья». И, поднявшись, снял со стены распятие и подал ему, говоря: «В сем найдешь всё, что пожелаешь».
Добрый наставник все старания прилагал к тому, чтобы его послушники всегда и везде пылали божественной любовью и вели себя соответственно. Причём в этом деле он был весьма изобретателен; например: нарочно натыкался в саду на отдыхающих братьев и говорил с благостным выражением лица: «Возлюбим, братия, возлюбим Господа Бога!», – и с таким нежным чувством молвил он это, что они оставляли отдых, хотя назначенное для него время ещё не истекло, и, воспламенённые жаром слов его, возвращались в свои келлии.
Он с величайшей убедительностью внушал им, что все дела свои и труды следует исполнять и творить из любви ко Христу нашему возлюбленнейшему, и никакой иной цели не должны преследовать их посты, молитвы и бичевание плоти.
[43] Он учил их чистоте совести и простоте сердца, не ведающей лукавства и лишённой всякого притворства; укреплял немощных, ободрял слабых, объясняя, сколько они могут приобрести, даже если скудные силы не позволяют им творить многое – лишь бы устремляли они дух свой к правильной цели, а в сердце лелеяли любовь к Богу.
После того, как они давали обеты, он пытался приохотить их к занятию науками, отвергая то мнение, что наука противна святости; наоборот, опыт показывает, молвил он, что в ордене св. Доминика учёные более благочестивы, сильнее Бога боятся и глубже любят уединение.
Благодаря столь ясному научению, что озаряло послушникам небесный путь, шествовали они семимильными шагами, находя в себе силы следовать за наставником, который поучал их больше делами, чем словами, ибо знание его брало начало в смирении, которое у бл. Людовика Бертрана было так глубоко, что он считал себя хуже всех людей на свете. Помимо прочего, именно по этой причине он часто бил себя в грудь и просил этих юношей молиться за него, как за величайшего грешника в мире. Он уговаривал их свободно говорить обо всех замеченных за ним недостатках, обещая в награду за наиболее добросовестные обвинения простить часть причитающегося наказания, а сверх того, подарить что-нибудь.
[44] Но поразительнее всего казались жестокие и продолжительные бичевания, которыми он терзал себя; и, хотя он старался учинять их себе в удалённых местах и в такое время, когда, по его предположению, менее всего мог быть замечен, тем не менее сии подвиги так или иначе часто становились известны. Случилось однажды, что, крепко бичуя себя, он позабыл закрыть дверь келлии, и в неё вошел педагог, каковым тогда был брат Франциск Алеман (впоследствии магистр, приор и выдающийся проповедник), обнаружив, что не только пол, но и стены были омочены свежей кровью. В другой раз, когда он повелел высечь послушника вроде бы ни за что, то бичевал себя так, что два послушника, увидев море пролитой крови, пришли в крайнее изумление и, найдя спрятанный им окровавленный бич, отказывались вернуть ему.
Время от времени оказывалось, что его келлия забрызгана кровью, и когда кто-нибудь из послушников говорил Людовику, что расскажет об этом приору, блаженный молвил: «Сыне, ради любви к Богу молчи; а я исправлюсь», – однако «исправление» это (о чём он втайне поведал одному своему другу, чрезвычайно набожному) должно было заключаться в том, что он стал бичевать себя, препоясавшись простынёй, чтобы кровь не стекала на землю, и теперь никто не мог бы его уличить.
[45] Однако, подобно тому, как он охотно бичевал себя, так и своих подначальных запросто мог высечь по ничтожной причине, наказывая их даже за малые упущения. В полночь по пятницам, когда у послушников проходило заседание капитула, он устраивал что-то вроде Страшного Суда: назначались наказания и строгие порицания тем, кто хоть как-то нарушил тишину, немножко проспал, совершил ошибку при пении в хоре или допустил какое-либо упущение в своих обязанностях.
Когда два послушника поспорили относительно одного совета, который даёт св. Викентий Феррер в своем «Трактате о духовной жизни», и один из них толковал его так, а другой иначе, бл. Людовик так принял к сердцу возникшее между послушниками препирательство, пускай сколь угодно пустячное, что сурово выбранил их на капитуле и велел целовать ноги другим послушникам, пригрозив к тому же лишить их хабита, если они ещё когда-нибудь допустят подобное.
Он прилежно следил за тем, чтобы послушники шествовали чинно и никогда не поднимали глаз, а чтобы проверить, как они соблюдают эти предписания, он имел обычай наблюдать за ними из капеллы св. Викентия всякий раз, когда они шли на хор или возвращались оттуда.
[46] С другой стороны, он также весьма заботился о том, чтобы полностью обеспечить послушников, в чём бы они ни нуждались; и пока был жив, всегда проявлял великодушие и щедрость. А поскольку неправильно держать лук всегда натянутым, но надлежит порой отпускать, чтобы тетива не порвалась, то в благоупорядоченных монашеских орденах обычно разрешается в определенное время наслаждаться своего рода пристойным отдыхом (т. наз. «рекреации», когда монахи в свободной манере прогуливаются на природе, а в нынешние времена даже играют в подвижные игры. – прим. пер.). По этому поводу бл. Людовик потчевал своих послушников разными лакомствами; причём для таких случаев не только принимал подарки, присылаемые родителями иноков, которые складывал на общее угощение, но также и мать свою просил присылать, а она щедро обеспечивала его гостинцами.
[47] Однако, как правило, и посреди рекреаций бл. Людовик был сосредоточен помыслами на Боге, так что однажды, разделяя с послушниками лёгкую трапезу [на открытом воздухе], он внезапно расплакался и после неудачной попытки это скрыть, всё же вынужден был удалиться в свою келлию. За ним последовал отец бр. Фома Аренас, связанный с ним близкой дружбой, и долго расспрашивал о причине плача, на что слуга Божий после некоторого молчания наконец молвил следующее: «Едим, болтаем… А я не знаю, каков мой будущий удел; не знаю, не окажусь ли осуждён навеки!» Сказав это, он опять стал плакать и ужасаться.
Тех, кто истинно любит Бога, нередко беспокоят такого рода помыслы; вот и он часто страдал от подобных печалей. Одному близкому другу он как-то втайне признался, что по ночам его иногда будит живое воспоминание о присутствии Господа Бога, отчего дрожь пронимает аж до костей, и он повторяет известный отрывок из четвертой главы книги Иова: «Когда сон находит на людей, объял меня ужас и трепет и потряс все кости мои» (Иов 4:13-14). Часто также твердил он слова из 28-й главы Притчей Соломона: «Блажен человек, который всегда боится» (Вульг. Прит. 28:14).
[48] Он с лёгкостью возвращал мирские одежды послушникам, просившимся обратно в мир; а остальным говорил, как некогда молвил Христос своим ученикам: «Не хотите ли и вы отойти?» (Ин. 6:67) Ведь хотя добровольно вести жизнь иноческую – дело святое, однако очень опасно держаться за монашеский путь из страха или стыда. Так же легко он лишал хабита тех, кто вёл себя неподобающе и подавал слабые надежды на исправление. Когда некий послушник сказал доброму наставнику, что получил замечательное откровение, которым хотел бы с ним поделиться, тот ответил: «Вот как, тебе уже сейчас бывают откровения?! Ты оставишь монашество». И через несколько дней он вернулся в мир, вести отшельническую жизнь, с чем, впрочем, не справился. Не нравилось брату Людовику когда новобранцы на службе Божией получают откровения, и молвил он, что поначалу следует много времени посвятить деятельной жизни и укрощению плоти, а не парить в созерцаниях, ибо таков обычный путь святых, сообразный заповедям святых учителей.
[49] Однажды он отозвал четырёх послушников и сказал им: «Чада мои, приготовьтесь, ибо один из вас в этом году умрёт», – и действительно случилось так, что через три месяца один из них умер, а остальные трое остались жить.
Среди иных у него было два послушника, которые при чтении церковном были куда внимательнее своих ровесников; и вот слуга Божий молвил другому послушнику, брату Христофору Эскриве: «Видишь, как прилежны сии двое сынов? Знай же, что и тот, и другой покинут Орден». Так и случилось.
Поскольку бл. Людовик весьма высоко ставил занятия науками, то, будучи уже во второй раз воспитателем послушников, он просил отца-генерала дать ему возможность подучиться в знаменитой Саламанкской обители. Но отец Микон старался отговорить его от этого замысла, заявив, что он призван Богом в Орден не для того, чтобы преподавать науки, а чтобы своим примером и благими советами прививать другим христианские нравы.
[50] Тем не менее он попытался добиться своего и отправился в Кастилию, где при подъезде к деревне Вильяэскуса-де-Аро (примерно на полпути в Саламанку. – прим. пер.), встретил некоего отца, весьма высокого духом, который молвил ему что это не тот путь, для которого Бог избрал его, и поэтому ему подобает вернуться в свою обитель и там исполнять то, что приказывает начальство. Поразмыслив над сим наставлением, бл. Людовик решил, что Бог изволил возвестить Свою святую волю через этих двух слуг Своих, и вернулся в Валенсию, где был с ликованием встречен теми добрыми иноками, которые чрезвычайно болезненно восприняли отъезд столь милого их сердцу брата, которого всей душой любили за его замечательную добродетель. Едва он приехал, как начальство возложило на него всё ту же обязанность руководства послушниками в надежде на огромную пользу для Ордена. В этой должности он прослужил много лет, хотя из желания большего уединения и тишины просил начальство избавить его от столь тяжкого бремени.
ГЛАВА VII. О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО, КОГДА ОН ВОЗГЛАВЛЯЛ ОБИТЕЛЬ СВ. АННЫ В АЛЬБАЙДЕ
[51] В год 1555-й, в последний день августа, изволилось Богу призвать прославленного слугу Своего, магистра бр. Иоанна Микона, коего мы выше уже поминали добрым словом, а был он мужем такой святости, что божеское Величество удостоило его многих чудес.
А на следующий год умерла мать бл. Людовика Бертрана, и он сам присутствовал при смерти её. В ту пору королевство Валенсийское поразил страшный голод, продолжавшийся до 1557 года, летом которого в городе Валенсии вспыхнула моровая язва, которая, расползаясь по всему королевству, разила жителей до 1560 года. От этого недуга в валенсийской обители скончался брат Климент Бенетти, который, омыв свою душу на генеральной исповеди, которую принял блаженный брат Людовик Бертран, обещал ему, что после смерти сообщит о своём состоянии в ином мире. И вот, он явился блаженному в ту же ночь и сказал, что задержан в чистилище за какие-то лёгкие провинности, и попросил поставить о том в известность отца-приора, дабы велел братии молиться за него. Когда видение скрылось, бл. Бертранд исполнил просьбу, а через шесть дней некто, исповедуясь ему в грехах, поведал, что предыдущей ночью видел, как разверзлась земля, а из расщелины изошла душа брата Климента Бенетти, подобно звезде блистающей, и поднялась по воздуху в небо.
[52] Когда чума в Валенсии обострилась, заразился приор Проповедников, брат Михаил из Санто-Доминго, инок весьма заслуженный, и по приказанию отца-магистра бр. Петра Саламанкского, воспитанника той же обители валенсийской, а в то время генерального викария этой провинции, перевёл многих из братьев своих в другие обители королевства, чтобы не подвергать опасности всех. При этом разъезде бл. Бертрану выпала на долю обитель св. Анны в Альбайде, который он большую часть времени возглавлял в звании викария, потому что этот монастырь тогда ещё не достиг уровня приората. Поскольку же обитель эта находилась в пустынной местности, она весьма подходила бл. Людовику для привычного его подвига, ибо он мог по своему усмотрению проводить там время в молитвах и созерцании; а ещё он завёл обычай к великой утехе душевной взбираться босиком на холм рядом с обителью и проводить там долгое время, следуя примеру Христа Господа нашего.
[53] Он так горел любовью божественной, что речи его казались распалённым горнилом любви, и это проявилось однажды, когда некий светский брат по имени Иоанн Перес, готовясь в той обители к исповеди у бл. Бертрана, услышал громкие рыдания и всхлипы отца Альфонса Годоя, который исповедовался бл. Бертраном и немного погодя, удаляясь оттуда со слезами на глазах, молвил: «О брат Иоанн, один горящий уголь зажигает другой!» Под этим он подразумевал пламенеющие слова бл. Бертрана, которые растрогали его до слёз. Сверх того, тот же брат Иоанн не раз утверждал, что всякий раз, исповедуясь бл. Бертрану или хотя бы заслышав его голос, он сокрушался и рыдал. Об том же свидетельствовал и Иероним Абелья, который всякий раз, исповедавшись ему, отходил от него паче прежнего вдохновлённый на служение Богу и обогащённый небесными милостями.
[54] Таков был жар его духа в молитве и размышлении, что он иногда переливался и в тело. По этой причине, когда однажды в студёный зимний день отец Аларкон посетовал при бл. Бертране на изрядную стужу, тот ответил: «Отче, если мёрзнешь, молись и не будешь чувствовать стужи! Неужто не пробовал никогда?»
С самим собою блаженный обращался жёстко, носил колючую власяницу и, как уже было сказано, часто сёк себя до крови. От этого у него была истерзана спина, и когда отец Аларкон однажды ласково положил ему руку на плечи, он резко изогнулся всем телом, из чего Аларкон с достаточной ясностью уразумел, в чем дело, но вида не подал. А на другой день он, войдя в его келлию и обнаружив в ней старый плат, весь пропитанный кровью от бичевания, украдкой унёс его и хранил как священную реликвию лет двадцать с лишним – до смерти до бл. Бертрана.
[55] Мессу он служил с величайшим благоговением, а перед причащением долго медлил со Св. Тайнами в руках, плача. В такие мгновения часто замечали, что он лучится ясным сиянием, о чём ещё будет сказано в своё время. Будучи необычайно привязан к Евхаристии, он обычно совершал её каждый день, если же что-нибудь сему препятствовало, просил вышеупомянутого отца Аларкона, в ту пору ризничего, причастить его, а когда настоятель отказывал ему в этом, он из великого смирения своего и послушания сносил отказ терпеливо.
Обязанности, каковые бл. Бертран и его соратники несли в этой обители, состояли в неустанной проповеди и усердном душепопечении, что наряду с денным и нощным пением хвалы Богу является основным занятием этого священного учреждения. Первую из своих тамошних речей он произнёс в селе Паломар, к которому питал особое почтение, ибо оттуда родом был добрый его наставник Микон. Прежде чем взойти на кафедру, он обычно удалялся в ризницу, где молился так горячо, что часто замечали, как он возвращался оттуда с сияющим ликом.
Проповедуя, он ходил по тем окрестностям пеши, а по завершении проповеди собирал милостыню для своих братьев, нося на плечах большую сумку.
[56] Однажды, возвращаясь с проповеди, произнесённой в Санта-Мария-д’Агрес, он встретил пастуха, пасшего своё стадо, и, увидев его, преклонил колени, чтобы помолиться, а затем, подойдя к пастуху, поведал ему о его тайных помыслах, и о том, что уже много лет прошло, как он не исповедовался, так что должно ему исповедоваться как можно скорее, ибо смерть его уже близка. Пастух послушался и через несколько дней перешёл в мир иной.
Он приказал братии всех приходящих к ним из окрестных мест на исповедь выслушивать без отлагательства, а так как по причине чрезмерного множества оных не всех могли получить отпущение утром, то, не желая никого оставлять без утешения, Людовик велел остальных кормить, насколько то позволяла бедность святой его обители, и ласково с ними обращаться.
К милостыне он был готов всегда и обычно подавал столько, сколько просили, а нищих с улиц приводил в обитель. Ибо велико было его упование на Бога, Который, как ему было превосходно известно, не оставит в нужде людей, коль и лишённых разума животных не покидает без помощи.
[57] Хотя та обитель в пору, когда бл. Бертран был в ней наместником, сильно нуждалась и не имела ни денег, ни надежды раздобыть их, а сверх того была обременена многими долгами и экономила даже на всём необходимом для обустройства своих новых помещений, слуга Божий стал подавать милостыню с таким великодушием, словно бы монастырь сей был пребогат. Однако при том, что в своём благотворении нуждающимся он казался расточителем (prodigus), средства обители, по-видимому, чудом (prodigiose) прирастали, так что в течение короткого времени она погасила все долги – явный признак того, что чем щедрее он был к нищим, тем больше прирастало имущество его обители, которую он всегда всем необходимым своевременно обеспечивал.
И хотя из-за того, что в доминиканской церкви был погребен некто умерший от чумы, братии на много дней было запрещено побираться в окрестностях, у них не обнаружилось недостатка ни в чём необходимом, ведь поскольку добрый наместник подвергал опасности свою жизнь и жизнь своих иноков, хороня погибших от чумы, то и Бог не только уберёг их от всякой заразы, но и доставлял им всё, в чём имели нужду, чтобы из-за сего замешательства они не мучились голодом.
[58] Когда разбился монастырский колокол и эконом собирал деньги на отливку нового, случилось так, что бл. Бертран, пользуясь своим начальственным положением, счёл нужным употребить их на какие-то иные цели. По этой причине он немедленно приказал эконому передать ему все деньги, какие у него имелись. Тот сильно огорчился, опасаясь, что не из чего будет заплатить за колокол, и в приступе раздражения молча подумал: «О Боже благословенный, как он ужасен!» Блаженный же Бертран тут же заметил: «Я точно знаю, отче, что ты думаешь: «О Боже благословенный, как ужасен этот человек!» Деньги ж, однако, давай сюда, а уж Бог усмотрит!»
Однажды он приказал заведующему кухней дать прачке два реала. Управляющий упрятал их в грязное бельё и послал ей. Добрая женщина, неожиданно обнаружив деньги, тем сильнее удивилась, что именно в этот день они ей были крайне срочно нужны. Она пришла в обитель и сказала слуге Божию: «Вот что я нашла в белье, отче. К чему бы это?» На что он ответил: «Ступай, дочка, ведь ты в этом нуждалась». Такой ответ её ещё паче удивил, тем более что она никому не сообщала о своей нужде.
ГЛАВА VIII. О ТОМ, ЧТО ЕЩЁ ПРОИСХОДИЛО, КОГДА ОН ЖИЛ В АЛЬБАЙДСКОЙ ОБИТЕЛИ
[59] Когда в Валенсии свирепствовала чума, жил в селе под названием Бельхида, что в половине лиги от обители св. Анны, некий знатный валенсиец по имени Херонимо Абелья, человек весьма разумный и богобоязненный, который много лет был старшим членом муниципалитета Валенсии и на других должностях служил. Каждое воскресенье и почти на все праздники он ходил в обитель св. Анны, чтобы исповедаться в своих грехах, а поскольку пользовался для этого услугами бл. Бертрана, завязал с ним искреннюю дружбу и полюбил его безмерно, будучи свидетелем его замечательного совершенства и необычайных достоинств. Наслушавшись же рассказов о его необычайном воздержании и подвиге, да и вообще об исключительной святости его жизни, Херонимо ещё глубже сблизился с ним, и стали с ним происходить дивные вещи, весьма далёкие от обыкновения. Часто он собирался было посоветоваться со слугою Божиим о своих духовных затруднениях, но прежде, чем он молвил хоть словечко, да даже прежде чем успевал рот открыть, бл. Людовик подробнейше отвечал на все вопросы, точно бы заготовил длинную речь на эту тему.
Однажды слуга Божий предрёк Абелье, что с ним случится то-то и то-то, что в точности в соответствии с предсказанием и случилось через двадцать лет; однако что именно, Херонимо так и не захотел пояснить, поскольку дело то было личное.
[60] Донья Исабель де Белуис, сестра вышеупомянутого Абельи мучилась трудными родами. Повивальные бабки ждали много часов, но по недостатку сил женщина всё никак не могла родить. И обратилась она к своему брату, дабы умолил он бл. Бертрана не побрезговать и без промедления прийти к ней ввиду смертельной угрозы. Получив это известие, слуга Божий явился к ней в дом и без лишних слов молвил Абелье: «Открой мне эту дверь» (которая вела в молельню). Преклонив там колени перед распятием, он стал читать утреню Рождества Христова. Когда Абелье показалось, что блаженный там уж слишком замешкал, он прибежал проверить, в чём дело; бл. Людовик же, встав с молитвы, молвил: «Эти повивальные бабки не знают своего ремесла; они совсем не вовремя настроили сеньору тужиться. Тем не менее до полуночи она родит дочь, и она вместе с матерью выживет». Так всё в точности и случилось.
[61] Как-то раз упомянутый Абелья зашёл в обитель св. Анны, где исповедовался бл. Бертрану и укрепил силы Святой Евхаристией, а затем вместе с ним и еще несколькими другими отправился в его келлию, при входе в которую отец развёл руками и сказал «Брат мой, приготовься; Богу угодно забрать у тебя то, что этой жизни тебе всего дороже». Через три дня после праздника Абелья, возвращаясь в св. Анну, встретил на полпути бл. Бертрана, направлявшегося, как обычно, в Бельхиду проповедовать и принимать исповеди. Поприветствовав Абелью, он молвил: «Иду к тебе в гости духовно утешить хозяек». Итак, по прибытии туда после короткого разговора, Абелья с супругой и другими домочадцами исповедался в грехах своих и принял Святую Евхаристию. После трапезы, поблагодарив Бога и отпустив слуг, отец обратился к Абелье и жене его, молвив: «Господа, а что, если бы Бог изволил развязать узы, связывающие вас?» И тут же сменив тему, он начал рассуждать о Боге, а затем вернулся в свою обитель.
[62] Три дня спустя, в среду ближе к вечеру, даму охватила необычная и сильная горячка, в пятницу у неё случился выкидыш, а на следующий день, едва позавтракав, она умерла. Тогда-то наконец и уразумел Абелья, на что слуга Божий так часто ему намекал как бы в шутку.
В воскресенье рано утром бл. Бертран вышел из монастыря с отцом бр. Мартином Суаресом, направляясь в Бельхиду. По дороге им встретился человека, шедший в обитель, и не успел тот слова сказать, как бл. Бертран молвит: «Я уже знаю причину твоего путешествия; возвращайся: жена господина твоего скончалась». Из этого отец Суарес уразумел, что о её смерти бл. Бертран был извещён чрез откровение.
Придя в Бельхиду, слуга Божий вошёл в дом покойной, изрядное время простоял с очами, возведёнными к небу, и сказал: «Эта покойная добрая сеньора была одной из самых чистых и простых душ, с которыми я когда-либо сталкивался, и тем не менее ей придётся на пять дней задержаться в чистилище».
После отпевания и похорон покойницы, бл. Бертран увещевал Абелью правильно воспитывать своих детей, ибо большинство их станет иноками. Так и случилось: трое из пяти вступили в Общество Иисуса; ещё один облачился в хабит славного отца Франциска; младший женился.
[63] В другой раз бл. Бертран, находясь в Бельхиде в гостях у доньи Исабели де Белуис, пристально поглядев на некую служанку, молвил её госпоже: «Продай, пожалуйста, эту рабыню как можно скорее!», но так как чума продолжала препятствовать всякой торговле, этого не удалось сделать в течение следующих пятнадцати дней, в конце какового срока несчастная эта служанка сверзилась с высокого выступа вниз головой и скончалась в отчаянии; и тогда стало понятно, почему добрый слуга Божий так подгонял с её продажей.
Когда по случаю некоего юбилея он вместе с отцом Аларконом отправился принимать исповеди в вышеупомянутую деревню Альбайда, выслушивание множества людей так надолго заняло их, что возвращаться в обитель оказалось уже слишком поздно. Поэтому дон Хуан де Милано, местный алькальд, приказал приготовить для них постель. Но бл. Бертрана никак было не убедить раздеться и лечь в кровать, и добиться удалось только того, что после долгих уговоров он согласился лечь в постель одетым. Точно так же и в гостях у вышеупомянутого Абельи, хотя его несколько раз убедили переночевать, он ни за что не желал ложиться в постель, а только на какой-то сундук. Лишь однажды в Монкаде, будучи болен, он поддался неотступным уговорам и нехотя лег в постель, но опять же одетым.
[64] У некоей женщине в Альбайде был малый сынишка, которого она любила до чрезвычайности, и вот явился в дверях её некто в одеянии паломника и сказал: «Я иду ко святому Иакову; если изволишь отдать дать мне этого мальчонку, я сделаю его большим человеком». Женщина, хотя и не имела ничего против представленной возможности, попросила один день на размышление и тотчас же пошла посоветоваться с бл. Бертраном, который предупредил её, что, если паломник вернётся, он прикажет ему сделать что-нибудь дурное, ибо он демон. На следующее утро паломник пришел за ответом, [а когда не услышал того, на что рассчитывал], попенял женщине: «Брат Бертран, что дал тебе этот совет, – тот ещё чертяка, но, чтобы ты знала, как могуч я, погляди на того, кого привезут сюда на осле: он упадет замертво перед твоими дверями». Так и случилось на самом деле; а паломник больше не появлялся.
Нечто подобное произошло и в Валенсии, но об этом мы расскажем в своё время.ъ
Однажды ночью Людовика поспешно вызвали к донье Бланке, супруге упомянутого алькальда, дона Хуана де Милано, у которой были крайне опасные роды. Блаженный пошёл к ней со всей поспешностью и, повесив ей на шею чётки, помолился. Алькальдесса родила тотчас же.
[65] Помимо сего, в пору жизни в упомянутой обители альбайдской бл. Бертран совершил ещё много чудес, о которых можно было бы упомянуть; таких как знамение огня и сияния, в ореоле которого его часто видали, но об этом будет сказано в другом месте.
Скажу только, что в краю том он весьма прославился, ибо, будучи молодым человеком не старше тридцати трех лет, он тем не менее пользовался таким почтением у жителей всех окрестных мест, что однажды, когда он проповедовал в Паломаре, ему отрезали капюшон, чтобы сохранить в качестве священной реликвии.
Во время пребывания бл. Бертрана в обители св. Анны чума унесла в Валенсии двадцать двух отцов-проповедников, а среди них — блаженного приора бр. Михаила из Санто-Доминго, ибо он ухаживал за чумными и, повторяя подвиг Товита, отпевал их при погребении (Тов. 1:16-19). И явился упомянутый славный приор бл. Бертрану при молитве и, поцеловав его в лоб, сказал, что только что умер и грядет в радость Божию… (Похвальное слово бр. Михаилу опущено в AASS. – прим. пер.)
ГЛАВА IX. КАК ОН ВОЗВРАТИЛСЯ В ВАЛЕНСИЙСКУЮ ОБИТЕЛЬ
[66] Когда же в 1560 г. моровая язва прекратилась, начальство повелело бл. Бертранду вернуться в Валенсию, где он во второй раз принял руководство над послушниками, продолжив прежние свои святые подвиги.
В то время некий послушник, по имени брат Иоанн Лескано, размышлял ночью о том, чтобы попросить назад свою мирскую одежду. Добрый наставник, подойдя к нему перед рассветом, молвил: «Брат, спи! Ого, не хочешь ли ты уйти?» Тот же, скрывая томящее его искушение, ответил: «И куда же мне идти, отче?» (ср. Ин. 6:68) На что блаженный ему: «Куда тебе угодно». И добавил: «Так же поступят и некоторые другие». После чего, дружелюбно призвав его к святой стойкости, ушёл. Таким образом этот послушник полностью освободился от своего искушения и исполнился утешения. А через несколько дней после того, когда двое других оставили иночество, уразумел, что означали слова, сказанные наставником.
Некий инок той же обители валенсийской горевал, что в ней умерло так много отцов. «Утешься, –молвил ему бл. Бертран, – ибо одному брату Бог явил их в полноте великолепия и славы». А по косвенным обстоятельствам установили, что братом, получившим это откровение, был сам бл. Бертран.
[67] Во время тогдашнего пребывания в Валенсии, перед его поездкой в Америку (in Indias) Херонимо Абелья обсуждал с ним помолвку между его племянницей, сеньоритой Анной де Белуис, и неким дворянином. Бл. Людовик возражал: «Этот брак будут обсуждать дважды, но так и не заключат; да и не следует, потому что для твоей племянницы из этого вышли бы одни неприятности». Именно так и случилось; ибо два раза начинали переговоры, но не довели дело до конца, ибо кабальеро постиг тяжёлый недуг, по причине которого он дал обет вступить в иноческий орден, что и сделал. Впоследствии, однако, несчастный сошёл с ума.
С наступлением Четыредесятницы Людовик проповедовал в селении Алькой, где, как обычно подавал всем превосходный пример ради приобретения душ для Бога, ибо, прекрасно понимая, насколько важно учить людей делом, а не словом, он спал одетым на циновке из морского тростника, а питался в течение многих дней одним хлебом и водой.
Не раз захаживал он в деревню Косентайна навестить донью Беатрис де Мендоса, женщину великой добродетели христианской, которая, будучи изрядно наслышана о нём от многих (в частности – от магистра Иордана, святой жизни иерея), прониклась к нему глубочайшим уважением и прибегала к его услугам в качестве духовника. Она велела приготовить удобную комнату, но, по свидетельству отца бр. Петра Микона (тогда ещё мирянина, которому алькальдесса поручила попечение о слуге Божием), он никогда не спал там в постели. И как бы ни старался упомянутый Микон встать пораньше, всегда заставал бл. Людовика на коленях в молитве.
[68] Весной два мавританских галеона высадились в Валенсии, захватив огромную добычу, и многих на берегу забрали в неволю. После этого в один праздничный день через Валенсию проезжал, собирая выкупные деньги, вожак этих мавров в сопровождении нескольких соплеменников, что бл. Бертрана до крайности опечалило. Поэтому вечером, когда послушники в саду обменивались мнениями о состоявшемся в тот день празднике, слуга Божий, воспылав святым гневом, изрёк: «Как можно вынести, сыны мои, что враги Христовы, нанеся такой ущерб, ходили сегодня с такой важностью по городу, да и доселе нахально расхаживают? Это нас, нас, сыночки, касается! Давайте-ка все преклоним на земле колена и лицом к морю благоговейно прочтём один псалом против этих мавров!» Послушники тотчас предались молитве с таким благоговением, каковым Бог напоил их души, а чуть позже стало известно, что, когда мавры подняли паруса и немного отплыли от берега, поднялась сильнейшая буря, которая и потопила их всех.
Из-за чего позднее бл. Бертран в силу свойственного ему простодушия терзался угрызениями совести, не согрешил ли он тем, что по его поручению послушники (чьим заслугам он приписывал этот знаменательный итог) так ревностно призывали кару Божию на этих мавров. Псалом, который они тогда читали, был сто восьмой, начинающийся со слов: «Боже хвалы моей! не премолчи…» и называемый в народе «псалмом проклятия».
[69] Некая женщина, горюя о том, что её муж привержен смертному греху, обратилась к донье Анне Белуис, чтобы она упросила бл. Бертрана молиться за него, дабы избавил Бог его от сего зла. Через несколько дней после этого отец попросил Херонимо Абелью передать своей племяннице, донье Анне, что Бог подвергнет мужа той женщины великому наказанию, которое поможет ему исправиться. И вышло так, что вскоре заболели дети этого порочного человека и скончался тот из них, кого он любил больше всех. После чего он взялся за ум и стал воздерживаться от своего греха.
Перед отправлением в Америку бл. Бертранд сказал Анхеле Вивес, жене Франсиско Хуана Абельи, которая была беременна: «При тебе останутся дети, рождённые тобою прежде, а те, кого далее будешь рожать, принадлежат небесам». Так и случилось; ибо она родила сына, который вскоре скончался.
[70] В это время в валенсийскую обитель св. Доминика прибыл некий индеец, облачённый в хабит брата-проповедника. Хотя [был он самозванцем и] рекомендательные письма его были поддельными, случилось это не без божественного Промысла, ибо от бесед, которые бл. Бертран вёл с ним, сердце слуги Божия возгорелось такой любовью к ближнему, что он решил непременно отправиться в Америку. На это путешествие его ещё более воодушевляло то в рассказах индейца, что людей менее твёрдых могло бы отпугнуть, а именно описания того, сколь великие тяготы приходится претерпевать проповедникам Евангелия в тех краях и с какой варварской жестокостью тамошние дикари нападают на них. Чем больше он слышал о таких зверствах, тем более крепла в сердце его жгучая жажда мученичества, ибо ему было прекрасно известно, что не может быть большей любви, чем та, когда друг за друга отдаёт свою жизнь (ср. Ин. 15:13), как учит Христос, Господь наш.
Этот святой замысел он таил в сердце, пока из Вест-Индии не прибыли двое иноков, уполномоченных приглашать проповедников в Новое королевство Гранады (примерно на месте нынешних Колумбии, Венесуэлы, Панамы, Эквадора и Гайаны. – прим. пер.). Когда они расписывали страшную нехватку служителей Евангельских в тех краях, слуга Божий вновь загорелся намерением потрудиться на ниве спасения душ, которые вне знания истинного Бога погрязли в мириадах грехов.
[71] В то самое время отец бр. де Кастильон из ордена славного отца св. Франциска, тогда ещё будучи человеком мирским и другом бл. Бертрана, часто говорил ему, что подумывает о вступлении в орден св. Доминика, а слуга Божий его одобрял и призывал к мужеству и настойчивости в благом намерении. Проведав позднее, что бл. Бертран хочет отправиться в Америку, сей Кастильон решил, что это как раз подходящая возможность и стал проситься к нему в спутники. Однако блаженный возразил: «Ты, верно, думаешь, что станешь членом ордена св. Доминика, но этому не бывать; и Америки ты не увидишь, ибо останешься в этих краях и примешь хабит в другом весьма святом ордене». Поскольку же Кастильон удивился ответу, столь противному его мысли, бл. Людовик добавил: «Не сомневайся; всё будет, как я сказал тебе». И случилось именно так: он остался в Валенсии, а обеты принёс в ордене св. Франциска.
ГЛАВА X. КАК ОН ОТПРАВИЛСЯ В АМЕРИКУ
[72] Столь твердым было намерение бл. Бертрана проповедовать в Америке Евангелие, что не могли его от этого отвратить ни слёзы братьев его и сестёр, ни [просьбы] прочих родственников. Не больше удалось и инокам его обители, которые, предвидя, как пагубно для них будет отсутствие такого доброго отца, всячески старались отговорить его, ссылаясь на его немощи, слабое телосложение, дальность и небезопасность путешествия. К мольбам сим прибавил свои и приор – бр. Иаков Серрано, который воспитывал его с юности, – а ничего не добившись, отказался дать ему денег на это путешествие. Когда бл. Бертран понял, что не может проделать такое путешествие (из Валенсии до Севильи, служившей главным портом при отправке в Америку. – прим. пер.) пешком в одиночку, он отправил прежде в направлении Севильи своего провожатого, а сам поджидал более благоприятного случая для исполнения намерения.
Но через три дня, в первую пятницу Четыредесятницы 1562 года, после проповеди у инокинь монастыря Непорочного Зачатья, его так замучили угрызения совести, что, расставшись со спутником, он остался там, а потом тем же вечером в воодушевлённой речи призвал братьев-послушников верно блюсти уставы Ордена и, смиренно попросив прощения, если чем-нибудь кого-то из них обидел, простился с ними и уделил своё святое благословение. Словами не описать слёз, пролитых по этому поводу, и глубину скорби, охватившей сердца всех сынов его, по утрате такого святого отца и доброго наставника.
[73] Наутро перед уходом он попросил благословения у приора, который, с большим трудом преодолев естественные человеческие чувства, уделил оное, хотя соразмерно обстоятельствам душа его по-прежнему так мучилась, что он сквозь слёзы слова не мог вымолвить.
Людовик ушёл один с двумя сумками на шее, в которых было несколько книжек и бинты, и отправился служить мессу в обитель св. Марии Иисусовой ордена св. Франциска, расположенную за городскими стенами. Легко вообразить, в каком настроении он свершал литургию, вверяя Богу свой путь и жертвуя Ему свои страдания, неизбежные в таком долгом и трудном путешествии. По окончании мессы он решил, что вещи, взятые им с собою, – это роскошь и баловство, и отослал в обитель то немногое, что принёс.
Затем, шагая по большой дороге, он добрался до Хативского Креста, что в половине лиги от Валенсии, где внезапно догнал своего спутника, которого послал вперёд три дня назад, но который из-за тяжёлой болезни одного из своих родственников только-только вышел из города, что случилось по устроению Божию, дабы не пришлось бл. Бертрану вершить столь долгий путь без напарника.
[74] Услышав, что он ушёл, братия ретиво последовали за ним и, нагнав в Хативе, что в дне ходу от Валенсии, многими доводами пытались убедить его отказаться от начатого путешествия, а когда ничего не получилось, добыли ему осла, потому как видели, что со своим слабым телосложением он пешего пути не одолеет. Наконец попрощались с ним не без пролития слёз, а он прибыл в Севилью, где нашёл место на верхней палубе корабля, отправлявшегося в Новый Свет (versus istas oras).
Скоро поняли капитан и матросы, какое сокровище они везли; ибо тут же бросилось им в глаза его благонравие, строгость жизни, красноречие, скромность и смирение. По этой причине все они относились к Людовику с великим почтением, а когда поднималась буря, прибегали к нему, как к надежному убежищу, чувствуя себя в безопасности лишь с ним рядом.
Случилось так, что некий монах-доминиканец, глубоко задумавшись, задержался в оружейной галеона, где находился бл. Бертран, и с подъёмника ему на голову упал блок, так ранив его, что он лежал как мёртвый.
[75] Тотчас же прибежали лекарь и хирург и стали срезать ему волосы вокруг тонзуры, но бл. Бертран попросил не делать этого, пообещав дать воду, которая по милости Божией исцелит пострадавшего. Доброе мнение, сложившееся у них о Бертране, побудило их омыть поданной водою голову раненому. Затем его, тщательно перевязав, перенесли в постель, в которой он оставался до следующего утра, по-прежнему без чувств. Придя же в себя, он увидел, будто слуга Божий придвинул свою голову к его. Он незамедлительно поднялся на ноги и направился на мостик, где капитан, увидев его, громким голосом приказал ему возвратиться в каюту, так как его жизнь находилась в опасности. Но инок с удивлением ответил, что здоров, а услышав [от других], что ранен в голову, поднёс к ней руки и сорвал повязки; и тут всем предстало великое чудо, ибо там не оказалось ни раны, ни даже малейшего намёка на шрам.
[76] Корабль пристал в порту Картахена Индейская, и бл. Бертран задержался там в обители св. Иосифа, который принадлежит отцам-проповедникам провинции Сан-Антонино, хотя находится в Перу, являющемся частью Нового королевства Гранада, и находится под управлением [епископа] Картахены, Санта-Марты и Венесуэлы. В этой святыне он и жил по-монашески, оттуда же его посылали в разные края учить индейцев; ибо достоверно известно, что он побывал в Тубара́, Чипакоа, Палуато, Момпосе, Сьерра-Сан-Марта, Турбако, Тенерифе и в других местах. И хотя Бог по молитве бл. Бертрана свершил в Америке много дивного, сведений о том до нас дошло мало, а из того, что мы собираемся здесь поведать, кое-что он рассказывал сам, а кое-что было записано на основании обрывочных сообщений.
Окончание первой книги и книги вторая и третья доступны в файле для скачивания в начале страницы
Перевод: Константин Чарухин
Корректор: Ольга Самойлова
